Дж. М. Севилья - Летние ночи

На последнем ударе, который соответствует моему возрасту, я сдвигаюсь на другое место. Место, которое поможет мне укрыться от боли и унижения.

Я шепчу:

— Восемнадцать, сэр.

Отец вздыхает за моей спиной, запыхавшись от усилий, приложенных для порки своей дочери.

Затем за его спиной захлопывается дверь. Долгое время я просто лежу. Я слишком измотана, чтобы шевелиться. Мои ягодицы горят, болят и уже начинают неметь. Или, может, это я начинаю неметь.

Я не двигаюсь до тех пор, пока не переваливает за полночь. Стягиваю нижнее белье, зная, что мои ягодицы слишком повреждены, чтобы соприкасаться с чем-либо. Я аккуратно заползаю на кровать, но все еще вздрагиваю от боли. У меня даже нет сил, чтобы плакать. Я держу любую ткань подальше от ягодиц, пока безразлично пялюсь на закрытую дверь, ставшую оболочкой меня самой. В конце концов, я проваливаюсь в сон.

Я избегаю встречи с Дэном. Не потому, что с трудом хожу, а потому, что мое унижение будет слишком большим. Я не хочу, чтобы он увидел, что со мной сделал отец; это больше, чем унижение. Единственное, что сказала мне мама, это то, как она разочаровалась во мне, что я расстроила отца и пошла против его правил.

Если у меня будет дочь, я никогда не позволю своему мужу причинять ей боль. Никогда. И неважно, нарушит она каждое наше правило и будет безобразничать, никто не заслуживает ощущать такой стыд и позор, и быть сломленной.

Во вторник утром как обычно к нам заглядывает Челси со своими детьми. Она замечает мое замкнутое поведение и отводит меня в сторону, пока мама отвлечена детьми.

— Все нормально?

— Конечно, — я знаю правила семьи Мэлоун — мы не выносим сор из избы.

— Поговори со мной. Я заметила, что ты ни разу не присела. Ты сделала что-то, что расстроило папу?

У меня перехватывает горло, и я сдерживаю рыдания.

Челси вздыхает.

— Я так и думала.

Она обнимает меня, и я даже не понимаю, как нуждаюсь в минутке нежности, пока не обнимаю ее в ответ, расплакавшись.

— Пожалуйста, скажи мне, что станет лучше? — умоляю я в ее плечо. — Пожалуйста, скажи мне, что не будет так, когда я выйду замуж.

Челси нежно потирает мою спину.

— Папа неповторимый. Большинство мужей и отцов не причиняют боли своей семье так, как делает наш отец. Аарон никогда не трогает наших детей или меня… — она останавливается, потому что мы все знаем, что отец причиняет боль и нашей маме. Мы слышали ее стоны, когда она пыталась вести себя тихо, а на следующий день после этого она не могла ходить.

— Что, если Джош такой же? Я больше не смогу так жить.

— Создай прецедент, прежде чем выйти замуж. Дай ему знать, чего ты хочешь от мужа, а чего нет.

— Я могу так сделать?

— Ох, Ханна, — вздыхает Челси, крепче сжимая меня. — Мне так жаль, что мы не поговорили об этом раньше. Прямо сейчас ты, наверное, чувствуешь себя такой потерянной, с учетом того, что сейчас происходит. Я должна бывать здесь чаще ради тебя, быть сестрой, в которой ты нуждаешься.

— Все нормально.

Так и есть, у нее шестеро детей, откуда у нее время для чего-то еще?

— Поговори с Джошем. В этом и есть смысл ухаживаний. Вам нужен этот разговор, чтобы удостовериться, что вы подходите друг другу.

— А есть ли у меня вообще выбор, если мы и не подходим? — в моем понимании ответ отрицательный, выбора у меня нет.

— Не совсем, но, по крайней мере, он будет знать, что ты чувствуешь, а ты сможешь оценить его реакцию. Если ты действительно почувствуешь, что он тебе не подходит, приди ко мне. Я уверена, что смогу придумать, как убедить папу, что это плохая идея.

Я крепко-крепко обнимаю ее.

— Спасибо.

Впервые у меня есть надежда на будущее. Возможно, все будет не так уж и плохо.

Этим вечером я все еще избегаю Дэнни, но в пятницу, пока завтракаю, я понимаю, что должна выбраться из этого дома. Если пробуду здесь секундой дольше, то сойду с ума. Я скучаю по Сэм (и конечно, по Дэнни). Я понимаю, что еще не могу комфортно сидеть, но определенно уверена, что смогу с этим справиться.

— Сегодня вечером никаких походов к Саманте, — предупреждает отец, прежде чем уйти на работу.

Я стараюсь скрыть свое разочарование.

Прежде чем уйти, он наносит мне самый большой удар.

— И я не уверен, когда ты вообще сможешь туда пойти.

Это ранит меня больше и разрушает сильнее, чем любая порка, которую я когда-либо получала.

В течение всего дня мама пытается вести себя бодро, но от этого мне просто хочется придушить ее. Как она может притворяться, что все так радостно и прекрасно?

Когда родители уходят спать, я понимаю, что мне надо выбраться наружу и предупредить Сэм, что какое-то время я, наверное, не смогу видеться с ней. Я стараюсь не думать, будет ли мне вообще когда-либо позволено проводить там пятничные ночи. Зачем себя мучить?

Я иду медленно, стараясь, чтобы ткань трусов не сильно натирала ягодицы. От образовавшейся корочки они начали зудеть, но я игнорирую это.

Когда я захожу, дом переполнен, и я пробираюсь сквозь толпу, выискивая Сэм. Близнецы на кухне, поэтому я останавливаюсь, чтобы узнать у них, не видели ли они ее.

— Неа, — Прайс приобнимает меня сбоку, — но если бы я был тобой, то поостерегся бы Дэна. Он в одном из своих скверных настроений.

Великолепно.

Я останавливаюсь в коридоре, разрываясь между тем, чтобы проверить комнату Сэм, и тем, чтобы проверить, в своей ли комнате Дэн, так как я не увидела его на вечеринке.

Не уверена, готов ли Дэн ко встрече со мной и хочет ли он вообще меня видеть. Побеждает боль в моем сердце от тоски по его лицу, его улыбке и по всему в нем. Я мягко стучу в его дверь.

— Отвалите! — кричит он.

— Это я, — шепчу я в дверь, но слишком громко играет музыка. Я решаю рискнуть открыть дверь.

Дэн расхаживает по комнате, огибая туда-сюда свою кровать. Он не слышит, как за моей спиной захлопывается дверь, слишком поглощенный своим передвижением. Стоя спиной ко мне, он садится на дальний край своей кровати и когда поворачивается, его голова все еще опущена вниз. Он не останавливается, пока его глаза не наталкиваются на мои ноги, затем он вскидывает голову вверх.

Мы смотрим друг другу в глаза, пока на весь дом гремит музыка, а через открытое окно доносятся голоса со двора. В конце концов, мы устремляемся навстречу друг другу. Дэн притягивает меня к себе, прижимает к своему телу, и я обнимаю его. Руками он прижимает мою голову к своей груди, и я могу слышать беспорядочное биение сердца в его груди. Он делает глубокий вдох, его нос зарывается в мои волосы.

Когда он говорит, его голос напряженный и хриплый.

— Прости меня.

— За что? — я единственная, кто должен извиниться.

— Я никогда не хотел, чтобы ты держалась от меня подальше.

Я не делюсь с ним настоящей причиной разлуки, это слишком больно.

— Ты нуждался в пространстве.

— Но не так долго, — Дэн берет в ладони мое лицо, приподнимая, когда смотрит вниз на меня. — Мне пришлось сдерживать себя, чтобы не пойти к твоему дому и не кидать камни в твое окно.

Мое сердце колотится от волнения, когда представляю, что бы было, если бы мой отец увидел его.

Он всматривается в мои глаза.

— Неважно, насколько злым или расстроенным я выгляжу, мне никогда не понадобится больше часа наедине с самим собой, хорошо?

Я киваю.

Он мягко целует меня, но мне нужно больше. Руками сгребаю ткань его футболки и тяну его на себя. Он стонет мне в рот, когда я приветствую его своим языком.

— Я скучала по тебе, — признаюсь я между поцелуями. До этого момента я не понимала, насколько сильно скучала, но сейчас, когда я здесь, в его доме, впервые за последние дни я чувствую себя самой собой.

Дэн крепче целует меня в ответ. Он ведет меня спиной вперед, пока мои ноги не ударяются о кровать, и я оступаюсь. Его постель мягкая, но я жестко приземляюсь, и мое платье трется о тело. Жгучая боль разносится по моему телу, и я издаю что-то среднее между визгом и плачем.

Дэн останавливается, чтобы осмотреть меня.

— Ты в порядке?

Нет. Я чувствую, как дрожит мое лицо, даже при том, что стараюсь сдерживать себя. Я киваю в ответ.

В его глазах отражается боль.

— Это второй раз за эту неделю, когда ты врешь мне.

Слезы проливаются наружу, потому что я не хочу ему врать, но мне слишком стыдно сказать ему правду.

Он поцелуями осушает мои слезы.

— Пожалуйста, расскажи мне.

Я отворачиваю лицо, заплакав еще сильнее.

— Я не могу.

— Ханна, — умоляет меня Дэн, страдание в его голосе делает все только хуже.

— Это слишком унизительно.

Он поворачивает мою голову, и поцелуями убирает еще больше слез с моего лица. От его нежности они льются только еще сильнее.

— Скажи мне, что это не то, о чем я думаю? — его брови сведены вместе, что никогда не было хорошим знаком.

Я не хочу врать, поэтому снова отворачиваю голову. Он опускает голову на мое плечо, его дыхание становится тяжелым, а температура тела возрастает.

— Когда?

Я знаю, что он старается сдержать свой гнев.

— Во вторник. Я пришла домой слишком поздно, — говорю я так тихо, что, если бы его ухо не было так близко к моему рту, уверена, он бы не услышал этого.

— Покажи мне.

— Нет, пожалуйста, — умоляю я. Он, несомненно, понимает, насколько унизительно это для меня.

Дэн приподнимается, чтобы встать, его ярость осязаема.

— Покажи мне.

Я отрицательно качаю головой.

Он смягчает свое выражение лица и тон, насколько только может, но его брови грозно сведены вместе.