— Почему? — произнесла я вслух, углядев в этом какой-то мистический смысл.

— Добрый вечер, бамбина. — Винченцо отложил книгу и снял очки. — Как ты себя чувствуешь?

— Где я?

— О, ты очень наблюдательна. Я перевел тебя в люкс на третий этаж. Окно выходит на персиковую плантацию.

— Спасибо, — прошептала я и протянула Винченцо руку. Он схватил ее и крепко пожал.

— Хочешь кушать?

— Пить хочу. — Винченцо встал и направился к двери. — Нет! Останься! Не бросай меня! — крикнула я.

— Ты очень капризная, бамбина. — Он расплылся в довольной улыбке. — Я позвоню Аньезе, чтоб принесла нам пива и креветок. Идет?

— Да. Я сейчас встану.

— Ты будешь лежать, бамбина.

— Но я совсем здорова. — Я все-таки попыталась встать, но почувствовала головокружение. — Это от укола? — спросила я.

— Наверное. Это пройдет. Но тебе придется полежать. Доставь мне удовольствие поухаживать за тобой, бамбина.

Он ловко чистил креветки и клал мне на тарелку. Мои руки стали слабыми и непослушными — я с трудом удерживала в обеих стакан с пивом.

— Я позвонил Элине с Марко и сказал, что ты немного заболела и приедешь к ним дня через два. Я правильно поступил?

— Да. Но мне кажется, я могла бы уехать завтра.

Он покачал головой.

— Нет. Даже думать об этом запрещаю.

— Скажи, Винченцо, а ты очень страдал, когда произошла эта история с Антонеллой? — неожиданно спросила я.

— Я ждал от тебя этого вопроса, Лора. — Он смотрел мимо меня. Там, чуть повыше моей головы, висела картина. Я видела ее отражение в зеркале напротив. Сквозь бурые водоросли пытались проглянуть на Божий свет странные серо-голубые, формой похожие на орхидеи цветы. Я невольно прониклась душевным состоянием художника. Я не поклонница модернового искусства, однако мне показалось, будто я слышу стоны чьей-то раненой души.

— Это я написал, — сказал Винченцо, не спуская взгляда с картины. — В юности я брал уроки рисования. Потом у меня был большой перерыв. Когда мне стало известно, что у Антонеллы есть тайная жизнь, я закрылся в своем кабинете и не выходил оттуда три дня. За это время я и написал эти цветы. Может быть, было бы лучше, если бы я пил эти три дня. Увы, моя печень устроена так, что я не могу позволить себе этого. Ты удовлетворена моим ответом?

— Я считала тебя обычным мужчиной, Винченцо.

— Я такой и есть. Ты думаешь, обычный мужчина не умеет страдать? Твой друг тоже страдает, бамбина. Знаешь, почему?

— Догадываюсь. Но мне интересно знать, какими словами выразишь это ты.

Винченцо поерзал в кресле, надел очки, снова снял их, наконец заговорил:

— Совсем недавно я читал «Евгения Онегина» Пушкина. Целый месяц читал. Это была большая работа, поверь мне. — Он грустно усмехнулся. — Я положил слева итальянский перевод — у Пушкина такой богатый и интересный язык, а я знаю далеко не все русские слова. Мне кажется, бамбина, история любви Татьяны и Евгения похожа на вашу. По крайней мере ты мне очень напоминаешь Татьяну Ларину.

— Особенно после того, что я сделала прошлой ночью.

— Этим своим поступком ты мне еще больше напомнила Татьяну. Как бы тебе это объяснить?.. Понимаешь, если человек каждую минуту своей жизни может владеть собой, он уже не человек, а почти робот. Татьяна хочет доказать себе, что она умеет владеть собой. Тем более что этому ее пытался учить несколько лет назад Евгений. Но если бы она оказалась на твоем месте, ей бы никогда это не удалось. — Он лукаво улыбнулся. — Я думаю, недаром все поэты называют Италию родиной любви и бурной страсти. Твой друг ужасно оскорблен. Ты единственная из женщин, которая может сказать ему «нет». К тому же, мне кажется, первой всегда бросаешь его ты.

— Знал бы он, чего мне это стоит.

— Подозреваю, бамбина. Но ты хочешь быть собой, а не женщиной, вся жизнь которой вертится вокруг мужчины. Такие женщины всегда вызывают у меня жалость.

— Но ведь это здорово — посвятить свою жизнь одному человеку. Разве нет? Увы, это невозможно.

— Я бы мог посвятить ее тебе, бамбина. Только ты не захочешь этого. Если бы я был молодой и красивый…

— Тогда ты бы не был таким чутким, Винченцо.

— И все равно тогда бы у меня было больше шансов завоевать твое сердце, бамбина.

В ту ночь я спала как никогда крепко, хотя обычно в полнолуние страдаю бессонницей. Несмотря ни на что, у меня вдруг появилось чувство защищенности.

«Неужели это из-за Винченцо? — думала я, проснувшись поздно утром отдохнувшей и вполне здоровой. — Может, на самом деле наступила пора угомониться и создать семью?..»

Я нежилась в постели, вдыхая аромат расцветающих персиковых деревьев. Семь лет назад, помню, мне казалось, будто в этом запахе есть что-то зовущее к звездам — я так и сказала однажды Денису. Сейчас их аромат казался мне спокойным, уютным, домашним.

Винченцо, как выяснилось, уехал по делам в город. Он оставил мне записку и букетик фиалок на столике возле окна, за которым я обычно завтракала. Всего несколько слов, от которых у меня на душе стало почти празднично.

«Я буду по тебе скучать. Береги себя, бамбина. Твой навязчивый поклонник».

Аньезе улыбалась мне из-за кофейной машины. Мне показалось, она уже считает меня родственницей.

Я облачилась в легкое платье в талию и с широкой юбкой — день был почти летним — и пошла по направлению к центру. Я очутилась на той улице, где был «итальянский теремок». Я смотрела на него другими глазами. Это был обычный дом, в архитектуре которого смешалось несколько стилей. Я удивлялась, чем он когда-то мог так привлечь мое внимание.

Потом я повернула к железнодорожному вокзалу, Это был неблизкий путь, но я проделала его с легкостью. Я остановилась возле расписания поездов, пробежала по нему глазами, почему-то задержав взгляд на Ферраре.

«Нет, так не пойдет, — одернула я себя. — Тебе нечего делать на этом концерте. Все в прошлом. И Лист со своими несбыточными мечта ми тоже».

Я услыхала сзади себя итальянскую речь и обернулась. Я не поняла, что спросил высокий парень в ярко-красной ветровке, но он явно обращался ко мне и при этом улыбался.

Я улыбнулась ему в ответ.

— Non parlo l’Italiano[14], — сказала я. Это была одна из тех немногих фраз, которые хранила моя память.

— Inglese[15]? — поинтересовался парень.

Я молча кивнула.

— Куда вы едете, синьорина? — спросил он на довольно приличном английском, если не считать этот неистребимый певучий акцент коренного итальянца.

— Не знаю, — честно призналась я.

— Я тоже. Может, куда-нибудь вместе поедем?

Не в моих правилах завязывать уличные знакомства, но этот парень мне кого-то напомнил. Я не сразу сообразила — кого.

— Может быть. Куда?

В его глазах вспыхнул задорный огонек. Я поняла, что он совсем мальчишка — лет двадцати. Еще я поняла, что он принял меня за свою сверстницу.

— Эудженио, — представился он.

— Лора.

— Вы немка? — Он был слегка разочарован. — Но вы совсем не похожи…

— Нет, не похожа. Потому что я русская.

Его брови взлетели вверх. Этим ответом он, кажется, остался доволен.

— Я предлагаю выпить за это. Тут напротив есть уютный бар.

Я кивнула, и он галантно взял меня под руку, открывая передо мной все двери. Я почувствовала себя женщиной. Здесь, в Италии, это чувство окрыляло.

Нам принесли бутылку «Ламбруско»[16]. Я давно не пила этого вина.

— Как хорошо, что я не пошел сегодня на занятия! Весной так не хочется учиться. Правда, Лора?

— Наверное. Если бы я жила в Италии, я бы никогда не хотела учиться.

Эудженио рассмеялся. Весело и совсем по-детски.

— А что бы ты делала, Лора?

— Угадай.

— Мне что-то будет, если я угадаю?

— Я поеду с тобой, куда ты захочешь.

— О! — Он притворно наморщил лоб и стал вращать глазами, делая вид, будто усиленно соображает. — Ты бы ходила со мной из бара в бар и пила вино, — сказал он и снова рассмеялся.

— Да.

Я тоже рассмеялась, давая тем самым понять, что оценила его находчивость.

— Куда мы едем, Лора? — спросил он, протягивая мне пачку сигарет.

— Сам решай. Ты ведь выиграл.

— Так-так… — Он глянул на свои часы. — Через восемь минут отходит поезд в Феррару. Мы едем с тобой в Феррару.

— Почему бы и нет? — Я затянулась сигаретой, чувствуя, что «Ламбруско» не такое уж и слабое вино, каким принято его считать. — Значит, через восемь минут мы с тобой едем в Феррару.

Мы выпили в поезде еще по маленькой бутылочке «Ламбруско». Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу. Народу в вагоне было необычно много.

— Что мы будем делать в Ферраре? — спросил Эудженио и потерся своей щекой о мою.

— Пойдем в бар. Теперь моя очередь покупать вино.

— Нет, Лора, так не пойдет. У меня еще целых пятьдесят тысяч лир. Этих денег нам хватит до самого вечера.

— А что мы будем делать вечером? — спросила я.

— Можем сходить в театр или на концерт. Или будем гулять в парке.

— Будем гулять в парке, — сказала я и отвернулась к окну.

— Разве ты не любишь музыку, Лора? — удивился Эуджинио. — Я думал, все красивые девушки любят музыку.

— У меня неважный слух.

— Не расстраивайся. — Он обнял меня за плечи и притянул к себе. — У меня он тоже не слишком хороший, хоть я и учился играть на рояле целых восемь лет.

— А сейчас ты играешь?

— Я люблю импровизировать. На тему всех мелодий, которые у меня в голове. Мне нравятся все красивые мелодии независимо от того, кто их написал и когда.

— Ты любишь Листа? — спросила я.

Эудженио смешно наморщил нос и неуверенно кивнул.

— Этот парень умел писать красивые мелодии. Но он не умел их обрабатывать. Он был очень старомодным.