Симона Вилар - Лесная герцогиня

Однако Эмму теперь заметили и другие. Тот же епископ Трирский. Даже глаза округлились удивленно. Но в следующий миг он стал увлекать своих собеседников за тень колонны.

– Герцогиня Эмма! Там, наверху. Нельзя, чтобы она вас опознала.

Тот, что был пониже, резко вернулся, и из-за каменного столба неотрывно глядел на прекрасную даму наверху. Другой, с родимым пятном на лице, сжал его плечо.

– Опомнитесь, принц! Что для вас эта женщина, раз вы рискуете быть замеченным. Помните, вас не должны опознать раньше времени.

В голосе его была почти угроза. Тот, кого назвали принцем, прибывший инкогнито Гизельберт, словно опомнился. Широкий наносник его шлема затенял лицо, мягкие губы улыбались.

– Да, ты прав, Гильдуэн. Нам нельзя открываться раньше времени. Но, думаю, уже пора начинать. Именно сейчас, когда рождественские возлияния усыпили бдительность.

И, закрывшись почти до глаз плащом, принц Гизельберт, прихрамывая, направился к выходу и чуть не налетел на встававшего с ее цоколя рослого паломника. Тот словно бы и не заметил его, не отрываясь глядел вверх. А Гизельберт даже замер на миг. Потом втянул голову в плечи и быстро пошел к выходу. Гильдуэн и Ратбод Трирский еле поспевали за ним. Догнали лишь на ступенях паперти.

– Пора оповестить наших людей, – сказал Гильдуэн, но, видя, что принц его словно не слышит, повторил сказанное.

Гизельберт наконец повернулся к нему.

– Ты ни за что не поверишь, кого я сейчас видел. Вот уж поистине рождественская ночь – ночь чудес. И сейчас я встретил не кого иного, как самого Роллона Нормандского!

Канцлер и Гильдуэн недоуменно переглянулись. А Гизельберт резко вернулся к створкам двери, заглянул внутрь. Но викинга на прежнем месте уже не было.

Эмма слышала, как скрипят ступени лестницы под его торопливыми шагами, и, оглушенная стуком собственного сердца, невольно попятилась. Все было слишком невероятным, голова шла кругом, сердце, казалось, готово было выскочить из груди. Эмма уперлась спиной в дверь, та поддалась с легким скрипом; свеча дрожала в руке, и каменный свод маленькой часовни качался словно во сне. Нереальным был и высокий мужчина, возникший в дверном проеме. Она видела, как он на миг застыл, глядя на нее, потом вошел, прикрыв за собой дверь. Из-под опущенных полей шляпы на нее глянули невероятные серо-стальные глаза, которыми она столько грезила, и сейчас все еще не решалась поверить, что это явь.

Подсвечник едва не выпал из ее рук, она машинально поставила его на алтарь перед распятием и изо всей силы уперлась о каменную плиту, чтобы не упасть. Мелко дрожала, глядя на Ролло.

– Ты?!

Он стоял перед ней, но, казалось, прошла вечность, прежде чем она удостоверилась, что он не призрак, не сон, не видение. Ее Ролло… Она узнавала и не узнавала его. В его чертах, в выражении его лица проглядывало нечто незнакомое. Раньше в этом властном, смелом и жестоком человеке всегда оставался какой-то лихой, бесшабашный налет мальчишества. Теперь же он изменился. И не только потому, что стал старше и в глазах его светилась зрелая мудрость. Теперь на его лице лежала и печать одиночества.

– Эмма!

Голос его резким толчком отозвался в ее сердце. Она увидела, что он протягивает к ней руку, медленно положила в нее свою ладонь, и он сжал ее. Рука у него была сильная, сухая и теплая. Но едва он потянул ее к себе, Эмма отпрянула.

В глазах Ролло отразилась боль.

– Ты все еще не можешь простить меня?

Простить?.. Она не сразу поняла, о чем он. Когда-то, давно, она так же пришла к нему, могущественному герцогу Нормандскому, ни о чем не думая, кроме желания забыться у него на груди. Он же унизил ее и выгнал. А теперь стоит перед ней в этих лохмотьях, а она, гордая и прекрасная герцогиня, должна решать, как ответить на призыв в его глазах. О боже, как странно меняет судьба их роли!..

Эмма проглотила ком в горле.

– Если бы я помнила зло, то не говорила бы сейчас с тобой. Просто выдала бы тебя.

В его глазах что-то мелькнуло. Прежнее, радостное, мальчишеское.

– Птичка моя…

Она подняла руку, удерживая его на месте. Спросила, почти спокойно:

– Как получилось, что ты оказался в Стене? Да и еще в одежде паломника.

Ее холодность словно отрезвила его. Она увидела, как померкло сияние в серых глазах. Криво усмехнувшись, он пожал плечами.

– Мне просто все осточертело. Захотелось вспомнить юность, побродить по свету.

– Какое безрассудство! Ты ведь герцог, а так рискуешь собой.

– Да ничем я не рискую.

– Тебя могут убить, и твое драгоценное герцогство потеряет правителя.

Он вновь пожал плечами.

– Меня не так просто убить.

И, откинув полу накидки, он положил руку на рукоять внушительного ножа. Все тот же Ролло, бродяга, ловец удачи, уверенный в своей силе. Это всегда так восхищало ее в нем. Но сейчас, глядя на него, она и не представляла, какое холодное, даже отчужденное было у нее лицо в этот миг. И одновременно сейчас она любила его так сильно, что почти испытывала боль.

И вдруг он сказал:

– Прости меня, Птичка.

Словно не веря себе, она уловила в его голосе сухое рыдание. И глаза ее расширились. Он, варвар, покоритель, Роллон Нормандский, сказал эти слова! Слова мольбы. Она глядела на него, не в силах вымолвить ни слова. И он повторил:

– Прости меня. Если сможешь… Я ведь так долго искал тебя.

– Наверное, плохо искал.

Она вспомнила все. Как стояла перед собором в Руане и смотрела, как ее Ролло венчался с другой. Как безразлично сама обвенчалась со старым Ренье. Как Ренье изгнал ее, и она перенесла издевательства Леонтия. Вспомнила, как влачила жалкое существование в Арденнском лесу, борясь с тоской и одиночеством, как родила девочку… его дочь, плод жестокого насилия. Вспомнила, как почти готова была уступить вожделению лесных вилланов, как попала в сети безумного Видегунда. Длинная, бесконечная череда дней прозябания, с которым она почти смирилась. А потом был Гизельберт и его люди… Сколько же она пережила одна, вдали от Ролло!.. Все это с быстротой молнии промелькнуло в ее памяти, и она лишь сухо повторила:

– Плохо же ты искал меня, великий герцог Роллон!

Лицо его стало даже беспомощным.

– Но я искал тебя. И когда узнал, что ты стала женой Длинной Шеи, и позже, когда твой след затерялся и никто не знал, где ты.

– Но разве ты так скоро простил мне все, в чем упрекал во время нашей последней встречи?

Он опустил глаза.

– Не вспоминай. Я очень быстро понял, что натворил. Сначала граф Санлисский Херлауг поведал мне, как ты рвалась ко мне, как хотела оправдаться. А потом Риульф… Ты помнишь своего златокудрого пажа? Он только через год смог приехать ко мне с Луары, куда попал после событий под Шартром. И он рассказал, как ты, думая, что меня обложили на холме Лев, хотела помочь мне, как тосковала по мне. И каждое из этих повествований переворачивало мне всю душу. Я продолжал жить с этим, но жил в непроходящей тоске, и ни мое положение, ни верные сторонники, ни походы, ни самые красивые женщины не могли заглушить той боли, что гнездилась в сердце. Я даже стал молить Бога христиан, чтобы в моей жизни произошло чудо, чтобы мы вновь встретились с тобой. А иначе… Ты всегда имела надо мной колдовскую власть, без тебя я жил, словно от меня отрезали живую половину. И я боялся, что не найду тебя.

Он боялся. Она же это пережила. Она почти свыклась с мыслью, что его больше не будет в ее жизни. Как и не будет сына Гийома. Силы небесные – чего ей это стоило! И вот он вопреки всему стоит перед ней и просит простить.

Эмма внезапно почувствовала себя такой ослабевшей, что вынуждена была облокотиться о стену. Но голос ее звучал по-прежнему твердо и сухо.

– Сейчас ты говорил как скальд, Ролло. Забавно.

Он вдруг чуть прищурился, и огонек гнева сверкнул в его глазах.

– Тебе это забавно? Забавно видеть меня здесь, умоляющим тебя? Тебя забавляют мои муки, мой вид, мое положение бродяги? Забавляет то, что я оставил свое герцогство, что приплелся сюда, скрываясь под личиной паломника, чтобы еще хоть раз увидеть тебя?.. Хоть издали. Увидеть и убедиться, что с моей Птичкой все в порядке. Что тебя не обидели, что ты в чести и почете – сиятельная герцогиня Лотарингская!

«В чести и почете». Да, он может быть спокоен, она вернула себе достойное положение. И обошлась в этом без него, собственными силами, собственными муками. Хотя как долго она была беззащитной, гонимой… пока он где-то тосковал о ней и утолял свою печаль с другими женщинами.

И в ответ на гнев и обиду в его голосе она спокойно пожала плечами.

– Мне лестно, что ты не забыл меня, что захотел увидеть. А то, что ты для этого избрал личину паломника… Что ж, возможно, в этом есть какой-то смысл, ибо тебе найдется что искупить… К тому же этот плащ и посох не привлекут к тебе внимания здесь, в Лотарингии, которую ты когда-то разорял и даже держал в плену моего нынешнего супруга. И вот ты увидел меня, даже поговорил. Что ж теперь?

– Ничего, – в тон ей сухо ответил Ролло. – Теперь я уйду.

Он даже взялся за дверное кольцо, когда Эмма окликнула его. Она не хотела показать, как ей трудно отпустить его, но и не могла отбросить все, что пережила по его вине. И ей еще многое хотелось узнать у него. Главное, о сыне.

– Ролло! Раз ты уж здесь, то можешь поведать мне о Гийоме?

Ролло бросил на нее быстрый взгляд через плечо.

– Он что, тебя интересует? Даже теперь, когда ты супруга Ренье и у тебя от него дочь?

Она внезапно ощутила знакомый прилив ярости. Как он смеет сомневаться в ее материнских чувствах?

– Осмелюсь напомнить, Ру, что с Гийомом я вынуждена была расстаться по твоей вине!

Помедлив немного, он повернулся.

– Гийом – моя радость. Все, что осталось мне от тебя. – И гордо улыбнулся. – Мой наследник!

Слава богу, ей удалось задержать его. Он даже сел на каменную скамью в нише стены, снял шляпу, откинул капюшон. Эмма закрыла глаза от боли: она слишком хорошо помнила эту рассыпавшуюся по плечам темно-русую гриву волос, в какую так любила когда-то запускать пальцы. Несколько прядей упали ему на глаза, а у висков Эмма увидела первые седые нити. И сердце ее дрогнуло. Зачем она мучает его и себя? Разве не мечтает об одном – прильнуть к нему, забыть все обиды, разлуку и унижения. Но осталась стоять на месте.