С Ренье она виделась ежедневно, но отношения их не шли дальше церемонных приветствий. Ренье считал, что он искупил свою вину перед ней, вернув ее положение, но его отношение к ней не изменилось. Отчужденность, холодность, едва прикрытое недоверие. С такой же подозрительностью он относился и к дочери. Однажды заметил Эмме, что Адель поразительно похожа на нее, но он не чувствует в ней ни на йоту своей крови.

Они были одни в покое, не считая немого раба герцога, и Эмма решилась открыто заметить Длинной Шее, что по тому, как он относился к своему сыну, не слишком понятно, что он и его считает своей родней.

– Но Гизельберт хоть похож на меня, – с холодным упрямством ответил герцог. – Адель же…

– Что вы предлагаете? – с вызовом вскинула голову Эмма.

Какое-то время они мерили друг друга взглядами, и Ренье первым отвел взор. Да, ему нечем было крыть, и если он что-то и подозревал, то должен был смириться. И он уступал. Жизнь его прошла, он понимал, что недолго еще протянет, и теперь его более волновало, что он скажет Творцу, чем то, что ответит людям.

А маленькой принцессе и дела не было до той важной роли, какую предстояло ей играть в Лотарингии. Она бегала по переходам дворца, играла со своим будущим женихом в прятки, и порой они прятались так, что и няньки, и придворные дамы, и сама Эмма с ног сбивались, разыскивая детей. Благо, им было где прятаться. Старый меровингский дворец представлял собой неимоверное нагромождение теремов, флигелей, башенок, коротких галерей, террас с массивными колоннами и черепичными кровлями. Лишь огромное длинное помещение главной залы пересекало эту мешанину варварских архитектурных излишеств. Из-за множества дверей и переходов во дворце можно было заблудиться, четкого плана построек не было. Среди старых стен в беспорядке жались маленькие дворики, в одном из которых высилась статуя меровингского короля Дагоберта, когда-то убитого в соседнем лесу близ Стене, и здесь частенько проходили военные упражнения рыцарей из личной охраны короля.

Карл любил наблюдать за ними, порой приглашал супругу и племянницу полюбоваться этим зрелищем. Воины были подобраны не по знатности, а по воинскому таланту – франки, лотарингцы, бретонцы. А руководил ими рослый норманн, который, как заметила Эмма, внимательно ее разглядывал. Однажды, улучив момент, он подошел к ней, представился. Его зовут Орм, раньше он жил в Нормандии, бывал в Руане, где и видел ее. Она же, сколько ни силилась вспомнить, так и не смогла. Орм даже расстроился, но заулыбался, когда она заговорила с ним на его родном норвежском. Даже сам разоткровенничался, рассказал, что воевал и в Нормандии, и во Франкии, и на Луаре, пока не узнал, что король Карл набирает воинов для своей личной охраны, и решил предложить ему свой меч.

– Я теперь настоящий сеньор, у меня за службу земли близ Суассона, виллы, пашни. А сам я именуюсь рыцарем его величества Каролинга, командую гвардией Карла. Однако порой заноет в сердце тоска по своим. Ролло-то теперь стал истинным правителем, служить ему не менее почетно, чем королю. Да я уже выбрал свое место и не мудро будет возвращаться.

Эмма с волнением слушала его, больше поговорить о Ролло ей было не с кем. Узнала, что после крещения Нормандии Ролло не обделил тех из своих людей, кто пожелал остаться в старой вере, хотя и потребовал, чтобы они покинули его земли. Однако каждый из них получил денег, лошадей и снаряжение и мог ехать куда заблагорассудится. Сейчас Ролло занят покорением Бретани, даже его главная резиденция сейчас на западе, на горе Мон-Томб, откуда удобно совершать рейды на Бретонское побережье. Говорят, Ролло одновременно отстраивает на горе и старый монастырь святого Михаила. Он вообще восстановил немало христианских обителей после того, как крестился. Но к святому Михаилу в Нормандии относятся особо. Святой воин близок пониманию викингов, они считают победителя дракона чем-то сродни своему легендарному Сигурду Неуязвимому. Хотя что там говорить, в Нормандии еще немало капищ бога побед Одина. И крещеные язычники пьют во славу его не реже, чем за архангела Михаила, ибо, пусть они и стали христианами, почитание небесного воинства близко норманнам как сама война. А вот дома у них верховодят уже жены-христианки.

Орм сам женился на девице знатного франкского рода. Однако не желает вкладывать меч в ножны, не захотел оставаться с семьей в своем фьефе[26], а стал воином Карла. Хотя и понимает, что Карл уступает во всем Ролло. А Ролло сам почти король. Со всей Европы к его двору прибывают посольства от государей. Даже от Харальда Норвежского прибыли люди, а ведь когда-то тот назначил награду за голову дерзкого викинга, осмелившегося увести у него Лебяжьебелую. О своей былой госпоже Орм говорил спокойно. Это все в прошлом, его устраивает нынешнее положение. И Эмма понимала его. Разве она сама не отреклась от прошлого? Разве не довольна нынешним положением?

И все же, вернувшись к себе, она долго стояла в нише окна, отвернувшись от вышивавших покрывало придворных дам. В переплет решетки окна были вставлены кусочки слюды, пропускавшие свет, но через которые вряд ли что можно было разглядеть. Но и глядеть-то было не на что. Боковой флигель, предоставленный герцогине, упирался окном в крытый проход, ведущий от дворцовых построек к переходу в собор. Днем сюда долетал визг пил, стук молотков строительства. Старый дворец почти вплотную примыкал к собору с монастырскими постройками.

Эмма молчала, не обращая внимания на болтовню фрейлин. После разговора с Ормом в душе ожило и давило тоскливое болезненное чувство. Она сама не понимала себя. Ведь пройдя через отверженность, бедность, насилие и страх, она вновь воспряла. В ней была живучесть кошки, но теперь там поселились расчетливость и корысть. Она была согласна лгать и притворяться, а тайны души… Она еще не забыла, как отрекся от нее Ролло, как выгнал ее, и понимала, что пути назад нет.

Пришел Эврар. В покои герцогини он входил свободно, так же непринужденно, как и в Белом Колодце. Небрежно опустился на скамью с ящиком под сиденьем и резной спинкой, развалился на ней, опершись на один из подлокотников. Дамы возмущенно зашептались, осуждая его бесцеремонное поведение, но Эмма сделала им знак, и они удалились, бесшумно прикрыв резные кедровые створки двери.

Эврар словно бы и не заметил их ухода. Молчал. Казалось, он оглядывает покой: прялку у окошка в нише стены, очаг с навесным колпаком в углу; пробежался взглядом по ложу за вышитыми складками полога, по витым светильникам, в чашах которых горел бараний жир, не дававший ни копоти, ни запаха. Но Эмма видела, что Эврар чем-то озабочен. Села за стоявший у повешенного на стену медного зеркала столик, машинально переставляла баночки с притираниями.

– Что тебя тревожит, Меченый?

Он приглаживал пальцем усы, длинные, почти достигавшие золоченой гривны с чеканным узором. Здесь, при дворе, в старом мелите вновь ожило стремление к щегольству. Его одетый поверх кольчуги сагун был из добротного сукна, опушенный по подолу полоской темного меха, пояс сшит из прекрасно выделанной кожи с пряжкой из сплетенных колец и крупным гранатом. Выглядел Эврар даже элегантно, но в темных глазах под насупленными бровями читалось беспокойство.

– В Стене к Рождеству ожидают прибытие канцлера Ратбода Трирского. Он должен был приехать ранее, но по пути неожиданно задержался в Меце. Я слышал, как Ренье говорил об этом с Рикуином.

Бархатистые, темно-карие глаза Эммы так и впились в Эврара. Щеки почти слились бледностью со складками обрамлявшего лоб и щеки покрывала. Она поняла. Мец – город Гизельберта.

Эврар встал, подошел к очагу и, поставив ногу на его выступ, уперся в колено ладонями.

– Ратбод никогда особо не симпатизировал Гизельберту, – сказал, словно выплюнул, сквозь зубы.

И тут же стал говорить, что ему не нравится Стене, что лучше бы церемония происходила в расположенном не так далеко Вердене – поистине прекрасной крепости. А в Стене даже стен-то никаких нет, не считая укреплений собора.

В самом деле, городок Стене – древний Астендум Станакум, – расположенный в долине реки Маас и на ее островках, не принадлежал к разряду тех укреплений, в которых обычно проживали правители. По сути, он представлял собой ремесленную слободу, окружавшую дворец и монастырские постройки. По его кривым запутанным переулкам можно было беспрепятственно выйти к поросшим лесом холмам на востоке. И хотя из-за наличия в городе знатных особ на подступах держали усиленные караулы, из города и в город можно было проникнуть беспрепятственно. Когда-то здесь, в соседнем лесу, убили короля Дагоберта, и Эврар считал, что Длинной Шее не следовало бы забывать об этом, когда он решил избрать местом своего пребывания Стене.

Отсутствие стен, однако, имело и свои преимущества. Так, из-за наплыва множества народа здесь не наблюдалось обычной для городов-крепостей толчеи, хотя в Стене съехалось столько народа – торговцев, паломников и просто мелких феодалов с семьями, – что городок был забит до отказа. Цены на жилье возросли, а вдоль строений города вырос словно новый городок бродячих жонглеров, поводырей медведей, передвижных мастеров-кузнецов, продажных девок, шарлатанов-лекарей, бродячих проповедников, всевозможных торговцев – от солидных купцов с внушительной охраной до простых лоточников или просто окрестных жителей, приторговывающих ремесленными поделками или охотничьим уловом.

Все это сборище шумело и галдело, давало представления, торговало, клянчило милостыню, подрабатывало на строительстве собора и извлекало немало выгод из подобного стечения народа. Несмотря на предрождественский пост, в обычно тихом городке шла оживленная жизнь. Люди торговали, пили, устраивали кулачные бои, травлю медведей.

Король Карл, охочий до подобных увеселений, почти ежедневно посещал разросшиеся окраины, глядел выступления канатоходцев и дрессировщиков, хохотал над выходками фигляров, покупал местные наливки, заключал пари в петушиных боях, ругался, толкался, спорил. Простоватый, да и только. И если простолюдины приятельски похлопывали высокородного Каролинга по плечу, улыбались ему, то за его спиной хитро перемигивались, пожимали с недоумением плечами. Даже с надменным Аганоном держались почтительнее, а своего Ренье просто боготворили, падали на колени, когда сильные рабы несли этого высохшего облысевшего герцога в храм.