— Папа… Энди хочет есть.

Аппетитный аромат завладел и вниманием Гейджа, и тот, поставив сына рядом с собой, вопросительно уставился на противень, вытаскивая полу промокшей рубашки из-под пояса кожаных штанов.

— Чем это так вкусно пахнет?

— Я вспомнила, как печь лепешки, — объявила Шимейн с робкой и вместе с тем горделивой улыбкой.

Но все, что она собиралась добавить, вмиг вылетело из головы, когда Гейдж снял с себя мокрую рубашку и бросил в деревянное ведро, стоящее у двери. Вид его тонкой талии, широкой груди и мускулистых плеч взволновал девушку, которая за время редких появлений на палубе «Гордости Лондона» успела насмотреться на грузных и узкоплечих матросов: обнаженные до пояса, они расхаживали перед женщинами и явно мнили себя образцами мужской силы и красоты.

Гейдж Торнтон был великолепно сложен — пожалуй, лучше всех мужчин, которых довелось повидать Шимейн. Он, казалось, не подозревал о притягательности своей внешности и смятении, в которое поверг служанку. Шимейн не могла припомнить, чтобы когда-нибудь ее брало за живое то, как мужчина снимает рубашку. Она вдруг подумала, что, если не считать ребенка, оказалась наедине с незнакомцем впервые в жизни. Любую настоящую леди сложение Гейджа привело бы в трепет и заставило насторожиться, если бы, подобно Шимейн, она по воле обстоятельств оказалась во власти этого мужчины.

Смущенная собственным нескрываемым восхищением, с которым она разглядывала слегка поросшую волосами грудь и широкие плечи Гейджа, Шимейн, не желая быть пойманной с поличным, повернулась к камину.

— Думаю, вам и Эндрю понравится чай с лепешками, — робко проговорила она.

— Сейчас я переоденусь и присоединюсь к вам, — живо отозвался Гейдж и поспешил в спальню. До сих пор его огорчало только то, что новая служанка не умеет готовить. Теперь, увидев, что Шимейн умеет больше, чем предполагалось, он вздохнул с облегчением. Если она умудрилась так быстро испечь лепешки, распространяющие соблазнительный запах, значит, научится и всему остальному.

— Папа! — вскрикнул в тревоге Эндрю, увидев, что отец уходит. Метнув в сторону Шимейн панический взгляд широко открытых глаз, малыш бросился в спальню.

Шимейн заулыбалась, услышав, как Гейдж успокаивает плачущего сына.

— Все хорошо, Энди. Шимейн будет жить с нами и заботиться о тебе, пока папа делает сундуки и столы…

— И большую лодку, да? — спросил мальчик сквозь слезы.

— И большую лодку тоже.

Шимейн поставила чайник на стол, нашла в буфете чашки с блюдцами, две десертные тарелки, ложки и вазочку с джемом. Спустя минуту Гейдж вышел из спальни, неся на руках сына. Он переоделся в темно-коричневые брюки и рубашку с широкими рукавами из домотканого полотна. До ареста Шимейн восхищали щеголи, одетые по последней моде. Морис умел элегантно одеваться и выглядел неотразимо в черных шелковых сюртуках, модных жилетах и панталонах. При его темных глазах и волосах поразительный контраст между черными шелковыми одеяниями и белоснежными рубашками и чулками был особенно заметен: Морис без труда заставлял женские сердца трепетать в немом восторге. Но теперь, когда новый хозяин предстал перед Шимейн в обычной рабочей одежде, она удивилась, вспоминая, как могла любоваться изнеженными лордами в шелковых чулках.

Гейдж усадил ребенка на высокий стульчик, повязал ему нагрудник и сам устроился на скамье слева от Эндрю. Шимейн нагнулась над столом, ставя в центр тарелку с лепешками. Гейдж поднял голову, желая поблагодарить ее, но вдруг впервые после возвращения домой отчетливо разглядел новую служанку в отсвете висящей над головой лампы.

Если что и нарушило его загадочную сдержанность или вспышки редких улыбок, то, как догадалась Шимейн, только перемена в ее внешности. Когда они впервые встретились взглядами на палубе «Гордости Лондона», ее поразило отражение внутренней силы в этих блестящих карих глазах, но теперь Гейдж смотрел на нее совсем иначе, словно впервые разглядел в ней женщину, а не служанку. Шимейн затаила дыхание, боясь, что, увидев ее в платье Виктории, Гейдж пожалеет о своей доброте.

— Вы выглядите совсем по-другому… — наконец пробормотал Гейдж. — Очень мило…

«Слишком притягательно для мужчины, целый год прожившего вдовцом», — добавил он про себя, переводя взгляд на лепешки. Машинально он взял одну, разломил пополам и намазал половинку джемом для сына.

— Можно налить Эндрю чаю? — осторожно спросила Шимейн, не сумев разгадать перемену в его настроении — казалось, Гейдж стал более отчужденным.

Избегая смотреть в ее сторону, Гейдж встал. Ему было досадно признавать, что воздержание болезненно обострило все его чувства — особенно теперь, когда совсем рядом стояла прелестная девушка.

— В колодце хранится молоко, — произнес он. — Пойдемте, я покажу вам, где он.

— Мне надеть плащ? — спросила Шимейн, не желая вновь промокнуть и замерзнуть. Она еще не ходила к колодцу, поскольку торопилась выкупаться и с трудом дождалась, когда нагреется вода.

— Нет, это ни к чему. Я выстроил над колодцем навес, чтобы в дождь не промокнуть.

Гейдж повел Шимейн в коридор, отпер заднюю дверь и пропустил служанку вперед. Шагнув через порог, Шимейн оглядела веранду и вновь восхитилась трудолюбием хозяина: Гейдж Торнтон делает не только красивые, но и полезные вещи.

Рядом с верандой под навесом оказался колодец из камня и дерева. Но Шимейн заметила не только его. Начинаясь у самых ступеней заднего крыльца, вымощенная плоскими камнями извилистая дорожка вела прочь от дома. По обе стороны от нее под цветущими кустами и плодовыми деревьями пышно разрослись цветы и сочная трава. Неподалеку виднелась небольшая постройка с односкатной крышей — должно быть, коптильня. Рядом с ней дверца, вделанная в склон холма, очевидно, вела в погреб. Поодаль, посреди птичьего двора, стоял курятник с аккуратным рядом отверстий в стене, чтобы вынимать яйца из гнезд. В сарае возле загона хватало места для пары лошадей и коровы с теленком. Дорожка заканчивалась у крыльца большого строения с крышей, покрытой жестью. Строение окружали высокие деревья.

— Вон там мы делаем мебель, — объяснил Гейдж, указав на строение. — А в большом сарае за мастерской храним дерево — в том числе и для строительства корабля.

— Па-па! — послышатся из дома испуганный крик Эндрю.

— Иду, Энди, — громко отозвался Гейдж и вытащил из колодца кувшин с молоком. Придержав дверь, он пропустил Шимейн вперед, успев оглядеть ее грудь, прикрытую тонкой тканью, а затем наблюдая, как колышутся при ходьбе ее юбки. Вернувшись к столу, Гейдж поставил кувшин и застыл у скамьи. Прошла целая минута, прежде чем Шимейн поняла: он ждет, когда она сядет. В ответ на вопросительный взгляд Шимейн Гейдж приглашающим жестом указал ей на скамью.

— Здесь мы едим все вместе, Шимейн. И я, и все, кто войдет в дом, будут относиться к вам как к члену семьи.

Опустившись на отполированное сиденье, Шимейн покорным жестом сложила ладони на коленях и с благодарностью прошептала:

— Спасибо вам, мистер Торнтон.

— Гейдж. Меня зовут Гейдж, — поправил он, садясь напротив, но по-прежнему не решаясь смотреть в глаза Шимейн — из страха пробудить желания, которые так долго сдерживал. Прежде он никогда не держал рабов, тем более рабынь, и хотя он слышал, что часто хозяева пренебрегают запрещением насиловать и бить слуг, ему не хотелось следовать их примеру. — Так меня зовут все. И вы должны звать меня по имени. А обращение «мистер Торнтон» я не терплю… кроме как из уст недругов.

С отчаянием чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, Шимейн робко кивнула, не поднимая головы.

— Как вам будет угодно… Гейдж.

Он протянул ей тарелку с лепешками:

— А теперь поешьте, Шимейн. На мой взгляд, вы слишком исхудали.

— Слушаюсь, сэр.

Эндрю с любопытством прислушивался к разговору взрослых, переводя взгляд с одного на другого, а затем пригнулся к столу и снизу вверх заглянул в лицо Шимейн. Заметив, что малыш наблюдает за ней, она поспешно сморгнула слезы с ресниц и улыбнулась ему. Эндрю удивленно уставился на отца.

— Папа, Шимейн плачет!

Шимейн беспомощно подняла голову, чувствуя, как по лицу стекают слезы, и встретилась с испытующим взглядом Гейджа. Вспоминая, как решительно она пресекала попытки Моррисы и Гертруды унизить ее, Шимейн не могла поверить, что расплакалась при самом незначительном проявлении людской доброты.

— Прошу прощения, мистер Торн… — Она осеклась, чувствуя, что окончательно потеряет самообладание, если назовет его по имени. — Я… не ожидала подобного отношения. Прошло уже больше четырех месяцев с тех пор, как я в последний раз слышала добрые слова, видела, как джентльмен открывает передо мной дверь или стоя ждет, когда я сяду. Мне очень стыдно за эти слезы, сэр… но я ничего не могу с собой поделать.

Гейдж вытащил из кармана чистый носовой платок, подал его Шимейн, а потом встал и отвернулся, пока она вытирала глаза. Открыв буфет, он вынул две кружки, в одну налил молока доверху, а в другую плеснул на донышко. Вернувшись к столу, он протянул Шимейн полную кружку.

— Выпейте, Шимейн. Молоко для вас полезнее, чем чай. Оно поможет вам успокоиться. — Он разломил вторую лепешку, намазал обе половинки джемом и положил их на тарелку перед Шимейн. — Попробуйте-ка свою стряпню. Она чудесно пахнет.

Рассмеявшись сквозь слезы, Шимейн заметила, как по губам Гейджа пробежала улыбка. Почему-то у нее стало легче на душе, едва она убедилась, что хозяин может быть не только суровым и хмурым. Шимейн послушно пригубила холодное, вкусное молоко и с жаром принялась за лепешки. Эндрю шумно пил из кружки, которую отец поднес к его губам. Немного погодя Гейдж налил себе чаю и взял лепешку. Минуту они ели в полном молчании, наслаждаясь вкусной едой. Затем, заметив, в каком напряжении сидит служанка, Гейдж попытался снять его рассказом о медведе, который досаждал ему несколько лет назад.

— …Старый Корноух был злобным зверем, ненавидел людей, видимо, потому, что какой-то охотник лишил его уха и чуть не убил. Несколько раз он приходил к дому, но не причинил нам никакого вреда, а потом однажды морозным утром, выходя из уборной, я с изумлением увидел, что Корноух пытается добраться до теленка, которого я купил той весной. Медведь намеревался быстро завладеть добычей и скрыться, но увидев, что я помешал ему, пришел в ярость. Я сразу понял: Корноух жаждет мести. Мушкет я оставил в доме и теперь стоял перед медведем совершенно безоружный и полураздетый. К счастью, Виктория услышала шум и выбежала на заднюю веранду с заряженным мушкетом. Эндрю должен был появиться на свет со дня на день, но это не смутило ее. Медведь обернулся к ней, а она прижала приклад к плечу и всадила весь заряд прямо в лоб зверю. — По лицу Гейджа молниеносно мелькнула улыбка. — Вот так у нас в спальне и появилась медвежья шкура. Я сам освежевал медведя, выделал шкуру и положил ее у кровати с той стороны, где спала Виктория. Благодаря этой шкуре зимой, когда она вставала по ночам, чтобы покормить Эндрю, у нее не мерзли ноги.