Завтра она вернется к этому негодяю… От мысли об этом черты его лица обострились, спина выпрямилась. Завтра все это исчезнет. Он любил ее, и сопротивление его росло. У него есть только сегодняшняя ночь. Всего лишь. Он не станет прятаться. Он может либо драться, либо погибнуть в пустом ожидании. Решение пришло быстро и твердо. Завтрашний день для него может озариться светом или погрузиться во мрак, но сегодня он будет сражаться.

Джеймс отошел от стены и, расправив плечи, решительно зашагал через толпу танцующих. Из-за плеча Тома Леонора заметила его приближение и шутливо приподняла брови, умоляя спасти ее от этого танца, однако, увидев выражение его лица, перестала улыбаться. Джеймс отодвинул Тома в сторону. Тот открыл рот, чтобы возмутиться, но увидел лицо друга и спешно растворился в толпе.

Теперь звучала медленная серенада «Для поцелуя годится любое время». Джеймс положил ладонь на талию Леоноры. От этого прикосновения она затрепетала.

– А я думала, что ты совсем не танцуешь, – прошептала она.

– Просто у меня не было подходящей партнерши.

Пальцы Джеймса так плотно прижимались к талии Леоноры, что мягкий шелк ее платья перестал скользить под ними. Потом его рука уверенно и спокойно двинулась по ее спине. Вся его сдержанность пропала. Он смотрел в беззащитные глаза Леоноры, согревая ее жаром своего сердца. Его переполняли страсть и желание. Голоса и звуки музыки расплывались и терялись вдали. Руки его обнимали ее все крепче. От этого напора губы ее приоткрылись, дыхание участилось, а сердце забилось громко и яростно.

Леонора не принадлежала другому мужчине, она не была чьей-то женой. Только не сейчас. Здесь, в данный момент, она была только его. Здесь, в данный момент, не существовало фермы, на которую ей нужно будет возвращаться, не существовало прошлого с его одиночеством, обидами и унижением – было лишь ее лицо и нежные губы всего в нескольких дюймах от его губ.

Когда песня закончилась и отзвучали последние печальные ноты, Джеймс остановился, продолжая обнимать Леонору и пристально глядя в ее широко открытые манящие глаза, а потом прошептал ей на ухо:

– Лео, я могу сделать тебя счастливой. – Он заметил страх, мелькнувший в ее глазах. – Я никогда не причиню тебе боли, – пообещал он. – Никогда.

Он горячо поцеловал бы ее в губы прямо там, на месте, со всей страстью и без сожалений, если бы какая-то пьяная женщина, перепутав Джеймса с кем-то еще, грубо не вырвала его из рук Леоноры и не утащила за собой в толпу.

Леонора осталась одна. У нее перехватило дыхание, закружилась голова. Спина до сих пор горела в местах, где ее касались его пальцы. А взгляд Джеймса, эта неуемная настойчивость в его глазах… Она бросилась через толпу к открытым дверям амбара, в ночную прохладу. Ей необходимо было привести мысли в порядок.

За спиной остались смех и музыка. Леонора глядела в темное небо, жадно хватая ртом свежий воздух. В темноте миллионами ярких точек светились звезды. Она шла мимо конных упряжек и немногочисленных автомобилей, пока наконец музыка и шум толпы не слились в пульсирующий далекий гул.

Она оперлась о забор и, подставив лицо прохладному ветерку, устремила взгляд в бесконечную черноту неба. Было так легко поддаться искушению. Было очень просто сказать «да», взять его за руку и уйти, забыв обо всех, оставив за спиной прошлую жизнь и свои воспоминания. Но это было невозможно, потому что мысли о темнокожих детях будут преследовать ее. Она снова увидела их испуганные глаза, услышала беспомощные крики, когда они звали родителей… Картина была настолько реальной, что Леонора вскрикнула. Если она уйдет от Алекса, она разрушит эти семьи. Если останется с ним, разобьет Джеймсу сердце.

Леонора напряженно терла лоб. Она могла удержать Джеймса на ферме, могла приковать его к себе, сделав заложником несбыточных надежд. И тогда, когда он был рядом, ее сердце могло биться ровно и спокойно. Но Джеймс начал бы медленно и мучительно увядать, отказываясь от собственного будущего и своего счастья. Она вспомнила слова миссис Шелби о боли, которую он уже испытал в жизни. Она не может и не станет добавлять ему новых страданий. Ее жизнь была небольшой жертвой. Но понимание того, что нужно сделать, не принесло Леоноре утешения – оно рвало ее, впиваясь в живую плоть и доставляя невыносимые мучения. Принятое решение определяло ее будущее как полное бесконечного одиночества и жизнь, больше похожую на смерть.

Звезды на небе расплывались из-за подступивших слез, которые уже катились по ее щекам. Леонора закусила губу, чтобы остановить их, но они только усилились. Содрогаясь от всхлипываний, она судорожно хватала ртом воздух, а потом закрыла глаза, позволив себе погрузиться во мрак печали. Она любила Джеймса, любила так сильно, что, казалось, ей легче было умереть, чем жить без него. Но в этом мире существовало нечто большее, чем ее собственная жизнь. Ее личное счастье всегда отодвигалось на задний план. И это было ее вечной болью и ее проклятием.

На гравии послышались шаги, и Леонора принялась лихорадочно вытирать щеки, пытаясь скрыть слезы. Из тени появился Джеймс. У нее мучительно засосало под ложечкой. К счастью, здесь было мало света, и она надеялась, что он не заметит ее красных глаз.

– Ты куда-то пропала, – настороженно сказал он.

– Просто нужно было глотнуть свежего воздуха, – пробормотала Леонора.

Джеймс подошел ближе:

– Ты что, плакала?

Она замотала головой, несмотря на слезы на щеках:

– Нет.

– Я вижу.

Джеймс аккуратно вытер слезинку и, придерживая ее за подбородок, провел пальцами по щеке.

Ее тело устало от борьбы, и Леонора, закрыв глаза, утонула в его ладони и еще плотнее прижала его руку, желая в полной мере насладиться этим моментом – моментом, который она сохранит на всю свою жизнь.

Джеймс взял ее безвольную руку и, перевернув, поцеловал в самую середину гладкой ладони. Ноги Леоноры ослабели. Она пошатнулась и прислонилась спиной к столбу забора, тогда как его губы продолжали ласкать ее ладонь, ее запястье…

Тело ее горело. Джеймс положил руку Леоноре на талию и прижал ее к себе, а потом наклонился и мягкими губами очень нежно поцеловал ее возле уха.

Она тонула. Падала куда-то. Погружалась в пучину. Совершенно беспомощная. Мощное желание парализовало ее. Его губы двинулись вниз. Она теряла контроль над собой. Если Джеймс поцелует ее в губы, она пропала. Она просто растает в его руках. Ее способность рассуждать и вообще мыслить испарится в ночной тиши.

«Если действительно любите его, вы должны оборвать это прямо сейчас». Эти слова миссис Шелби звучали в ее голове под его поцелуями. «Уже пережитой боли хватит ему на всю жизнь».

Джеймс поцеловал ее в щеку. Стоило лишь немного повернуть голову, и губы их встретятся. «Отпусти его».

– Я… не могу, – сквозь слезы прошептала Леонора.

Джеймс остановился. Его лицо было совсем рядом.

– Ты можешь уйти от него, Лео. – В словах его слышалась настойчивость. – Брось его. – Он крепко обнял ее, и губы его застыли у ее губ. – Я люблю тебя, Лео.

Закрыв глаза и судорожно сглотнув, она затолкала свои чувства в самый дальний уголок души. Невероятным усилием воли она заставила выражение лица стать жестким, шею – выпрямиться и осушила глаза. Откуда-то из глубины поднялись горькие, как желчь, слова, и она грубо бросила их Джеймсу в лицо:

– А я люблю Алекса.

Он содрогнулся. Если бы она собственной рукой возила кинжал ему в бок и повернула, это не вызвало бы такой боли. Рука его, державшая ее за талию, упала как мертвая. Глаза стали пустыми, брови нахмурились, а от скул к подбородку пролегли глубокие скорбные складки. Джеймс секунду смотрел ей в глаза – всего одну последнюю секунду! – а потом молча развернулся и ушел.

Леонора не провожала его взглядом. Ее тело было словно парализовано, двигалась только рука – ее пальцы вцепились в поперечину забора от неимоверной боли, которая едва не свалила ее с ног.


На следующее утро Том, Джеймс и Леонора выехали на рассвете в лучах уже жаркого солнца. Они ехали в машине с откинутым верхом, и золотистые колосья пшеницы укоризненно кивали ей, словно говоря: «Назад… Вернись назад…» Если бы только она могла вернуться назад!

Но потом вокруг редеющих полей начал сжимать свои объятия буш, пшеничные поля закончились. Серо-зеленый буш вырисовывался все четче, между островками полыни стала видна рыжая сухая почва, и жесткая негнущаяся трава торчала вверх, прямо в раскаленное недоброе небо. Вдоль дороги тянулась ограда, защищающая от кроликов, но ее столбики при взгляде из мчащейся машины расплывались, и только ряды серой проволоки указывали им направление домой.

Том, развалившись на заднем сиденье, дремал с похмелья. Ботинки на его скрещенных ногах торчали в окне, а надвинутая на глаза шляпа закрывала лицо. Время от времени тело его вздрагивало – то ли от воспоминаний о танцах, то ли от рези в желудке, – а потом снова обмякало и проваливалось в сон.

Машину вел Джеймс, и взгляд его был прикован к дороге. Он держал руль правой рукой, а локоть левой положил на окно. Даже несмотря на немилосердную жару, чувствовался исходивший от него холод. Леонора, расположившаяся на пассажирском сиденье, сидела как неживая, держа руки со сплетенными пальцами на коленях. После прощания с семьей Шелби между ними не было сказано ни слова – их разделяла пропасть, как будто они вообще ехали в разных машинах. Пройдет еще несколько часов, и появятся ворота Ванйарри-Даунс, которые последовательно закроются, не оставив ей выхода.

Леонора уставилась на свои руки:

– Как долго ты еще пробудешь здесь?

Джеймс долго не отвечал, глядя перед собой.

– Пока не переговорю с Томом, – наконец сказал он и добавил: – Он может оставаться, если захочет.

– Куда ты отправишься?

Он проигнорировал вопрос, только дальше отодвинулся от нее, сильнее выставив локоть в окно.