– Расскажи мне, что произошло.

Губы ее приоткрылись, и с них уже готовы были сорваться угрожающие слова, сказанные Алексом, – она могла сказать о них только одному человеку, которому это было небезразлично. Но в этом-то и заключалась проблема: Джеймсу это действительно было небезразлично. И поэтому он вмешается, он будет противостоять Алексу. В памяти всплыл холодный блеск револьвера…

Джеймс наклонился к ней:

– Ты не хочешь рассказать, что же все-таки случилось, Лео?

Подбородок ее мучительно сморщился:

– Нет.

Она скорее едва слышно выдохнула это слово, чем произнесла его. Потом отвернулась и, склонившись, точно плакучая ива, разрыдалась. Она пыталась унять слезы, но тело продолжало содрогаться.

Не думая о том, что делает, Джеймс притянул ее к себе. Продолжая плакать, она уткнулась лицом ему в грудь. Пальцы ее ухватились за край его рубашки и судорожно сжали его, а он крепче обнял ее за плечи. Шелковые волосы ласкали щеку, и Джеймс закрыл глаза. Ее слезы, промочив ткань рубашки, согревали его кожу, но каждое ее всхлипывание рвало душу.

Постепенно рыдания стали затихать, дыхание успокоилось. Леонора отодвинулась, взглянула Джеймсу в лицо, будто видела впервые, и выскользнула из его объятий. На порозовевших щеках остались полоски от слез, влажные глаза были необыкновенно большими и зелеными – в них, казалось, отражался весь окружающий мир.

– Прости. – Переведя дыхание, Леонора взглянула на него. – Ты, наверное, считаешь меня глупой. Разревелась тут как маленькая. – Она предприняла слабую попытку улыбнуться. – Я не должна была отрывать тебя от работы. Прости, – повторила она. – Все, я в порядке. А тебя, вероятно, уже ждут люди.

Без нее его рукам было холодно. Опершись на локоть, он прилег и принялся рассеянно теребить траву.

– Как бы ни были хороши аборигены, – улыбнулся он, – я все же предпочитаю твою компанию.

Леонора застенчиво улыбнулась. На ее лицо уже возвращался естественный цвет. На миг глаза их встретились, и от этой чистой, чарующей красоты у Джеймса перехватило дыхание, а по телу прокатилась горячая волна. Он отвел взгляд в сторону и снова спросил:

– Так что же случилось, Лео?

С губ ее сорвался тяжкий вздох, и печальное настроение вернулось. Она покачала головой.

– Иногда мне кажется, что… не знаю… что в мире пропала доброта. Как будто все вдруг сошли с ума. – Лоб ее нахмурился, взгляд стал растерянным. – Я продолжаю искать ее… Тянуться к ней… А она пропадает, просачивается сквозь пальцы. – Леонора горько усмехнулась. – Ты думаешь, я несу бессмыслицу, да?

Джеймс сорвал листик и провел пальцем по выпуклым прожилкам.

– Да.

Леонора опустила голову на свои сложенные руки, потом с растерянным видом взглянула на него.

– Что? – переспросила она, щурясь.

– Бессмыслицу – для всех, кроме тебя.

На лице ее было написано искреннее изумление.

– Ты всегда была доброй. – Джеймс вдруг вспомнил Шеймуса, истекающего кровью у его ног. – Много времени прошло, Лео. – Лицо его омрачилось. – И я, возможно, уже не такой хороший, как ты думаешь.

Она потянулась и взяла его за руку, от ее ладони растеклось тепло. Джеймс уронил стебелек травы.

– Если и есть на свете что-то, не подлежащее сомнению, – твердо и четко сказала она, – так это то, что ты – хороший человек.

Джеймс смотрел на ее гладкую, идеальной формы ладонь, лежавшую на его руке. Ее блестящие овальные ногти слегка касались его кожи, вдоль указательного пальца тянулась тонкая белая линия. Он попытался сфокусироваться на ней, чтобы отвлечься от гулкого стука крови, вызванного этим прикосновением.

– Откуда у тебя этот шрам? – спросил он, с трудом выговаривая слова.

Она отдернула руку и спрятала в складках платья.

– Я не хотел расстроить тебя, Лео. – Джеймс старался прочесть выражение ее лица. – Он почти незаметный. Правда. Просто я раньше никогда его не видел.

Она медленно раскрыла ладонь и, пристально глядя на шрам, провела по нему пальцем. Затем ее руки поднялись к горлу, повозились с верхней пуговицей на воротнике и после минутной борьбы расстегнули ее. После она перешла к следующей пуговице, проворно справилась с ней и двинулась дальше.

Джеймс судорожно сглотнул, глядя на ее обнажавшееся тело: бледно-розовая шея, небольшая ямка у ее основания, начало изгиба груди… Он знал, что следовало бы отвернуться, но не мог оторвать глаз и продолжал беспомощно следить за ее пальцами.

Леонора нащупала цепочку, вытащила странный кулон и, приподняв, протянула его Джеймсу.

Он оторвался наконец от созерцания ее кожи и оглядел украшение. На тонкой золотой цепочке висел белый овальный камешек. Джеймс улыбнулся:

– Не хочу тебя разочаровывать, но ювелир, похоже, продал тебе подделку.

Леонора пристально и даже требовательно посмотрела на него.

– Ты что, не узнаешь его?

Он всмотрелся в простой камешек и вдруг все понял.

– Ты сохранила его? – ахнул он.

Леонора кивнула, и глаза ее радостно заблестели.

– Я всегда помнила о тебе, Джеймс, – сказала она, но тут же поправилась: – Помнила, какой ты добрый.

Джеймс опустил цепочку ей на платье, скользнув пальцем по теплой коже. Ее дыхание участилось.

Леонора взяла камешек в руки и стала внимательно его разглядывать.

– После того как меня удочерили, – начала она, – Файерфилды сожгли все, что у меня было, – мой чемоданчик, мою одежду, даже мои туфли. Вещей у меня было немного. Но это… – Она тихонько раскачала камешек, и лицо ее дрогнуло от волнения. – Этот камешек значил для меня больше, чем что бы то ни было на свете. – Она спрятала цепочку под платье. – Как только появилась возможность, я раскопала золу. Гнездо и перья сгорели, но камешек я нашла. Отсюда и этот шрам. – На лице ее появилось смущенное выражение. – Ювелир решил, что я спятила, когда попросила оправить его в золото.

Погруженные в воспоминания, они сидели рядом и смотрели на воду. Потом Джеймс встал:

– Подожди здесь. Я хочу тебе кое-что показать.

Он подошел к лошади и вынул из седельной сумки книгу. На миг задержав взгляд на обложке, он вернулся и протянул ее Леоноре.

Она скептически посмотрела на него:

– Хочешь обратить меня в свою веру прямо сейчас?

– А ты загляни внутрь.

Она открыла потертую обложку и, взглянув на исписанные от руки страницы, подняла на него глаза.

– Это почерк моей матери, – пояснил он, – ее дневник.

– Так вот почему ты повсюду носил ее с собой! А я-то думала, что ты планируешь принять духовный сан.

Джеймс рассмеялся. Он уже заметил, как легко и естественно смотрится в ее руках эта бесценная для него вещь, и ему стало приятно.

– Ты первый человек, которому я ее показываю.

Леонора закрыла дневник и осторожно провела рукой по кожаной обложке. Она заметила, что края ее обгорели, но решила не спрашивать об этом.

– Спасибо, что доверяешь мне.

Солнце уже начало садиться. Отблески его все еще ярких лучей окрашивали белую кору эвкалиптов, превращая ее в подобие полотен, выполненных оранжевыми и розовыми мазками. Отражение листьев, ветвей и неба, казалось, медленно погружалось в воду озера.

И по мере того, как небесная высь из розовой становилась оранжевой, а потом лиловой, Леонора понимала, что истекают последние мгновения встречи с Джеймсом. Солнце клонилось к закату, и вместе с ним уходило ее хорошее настроение. Обернувшись к Джеймсу, она вглядывалась в его профиль: аккуратно подстриженные темные волосы, крепкая шея, широкие плечи, мускулистые руки… Он повернулся и встретился с ней глазами.

– Мне нужно возвращаться, – прошептала она.

– Это не обязательно, Лео, – едва слышно ответил Джеймс, и взгляд его был серьезным. – Если не хочешь, не возвращайся.

Она кивнула и встала с травы:

– Да, но я все же вернусь.

Они подошли к лошади. Леонора прислонилась к мягкой коже седла и положила голову на гриву, наслаждаясь ее теплом. Джеймс похлопал лошадь по морде, и она с любовью ткнулась ему в ладонь.

Казалось, воздух между ним и Леонорой вибрирует от напряжения. Пока он занимался сбруей, она смотрела на его лицо, вглядывалась в его черты, следила за его взглядом. Джеймс посмотрел на нее, глаза его стали темными и глубокими. На лице его появилось выражение решимости, и сердце затрепетало у нее в груди. Его глаза притягивали Леонору, и она уже не могла отвернуться. Мгновение он смотрел куда-то мимо нее, потом вздохнул и…

У Леоноры перехватило дыхание, чувства затмили разум. Она рванулась вперед и, встретившись с его телом, подняла к нему лицо. Догадка, что он просто хотел положить дневник обратно в седельную сумку, пришла слишком поздно, мелькнув где-то на периферии сознания, и остановиться Леонора уже не успела. Она мягко и жадно прильнула к его губам, когда в голове со всей ясностью проявилась мысль, что он не собирался ее целовать. Губы его остались жесткими и неподвижными, напряженными и неоткликнувшимися.

Тело ее заледенело, убитое острым чувством замешательства и смущения, губы оторвались от его губ. Зажмурившись, она отпрянула.

– Господи… – сдавленным голосом прошептала Леонора и закрыла лицо руками. От стыда она еле стояла на ногах. – Прости меня! – выдохнула она. – Какая же я дура! Я подумала…

– Посмотри на меня, Лео, – приказал он.

– Нет. Нет! О боже! – Она отчаянно замотала головой. – Ты должен возненавидеть меня!

Он схватил ее руки и оторвал от лица.

– Посмотри мне в глаза, Лео!

Чувствуя себя униженной и уничтоженной, она приподняла веки, желая скорее исчезнуть, чем увидеть гримасу отвращения на его лице. Но никакого отвращения не было – одно лишь страстное желание. А уже в следующее мгновение Джеймс поцеловал ее. Его губы были мягкими и живыми, теплыми и настойчивыми.

Ее кожа слилась с его кожей, губы растворились в его губах, а весь мир унесся куда-то далеко-далеко. Она обняла Джеймса и провела рукой по его широкой спине. Дыхание их участилось, губы задвигались быстрее. Они падали. Падали… Леонора прижалась к Джеймсу и, провалившись в тепло изгибов его тела, обмякла, но его сильная рука подхватила ее, удержав на ногах.