Она провела рукой по гладкой белой простыне. Под покрывалом угадывались ее ноги. Здесь было окно с задернутыми занавесками. У стен стояла мебель, высокая и темная. Проснувшись окончательно, она лежала, чувствуя обжигающую боль и стараясь не шевелиться.

Дверь скрипнула, и на постель упал треугольник света. Светловолосая женщина бесшумно прошла по ковру и присела на край кровати.

– Как тебя зовут? – Не дождавшись ответа, она указала на себя. – Эльза. Меня зовут Эльза. Можешь повторить? Эль-за. – Ответа не последовало. Эльза провела рукой по белой простыне. – Ничего, все хорошо. Это придет. Со временем. Нужно время. – Слова ее напоминали тиканье стоявших рядом с кроватью часов.

Эльза осторожно протянула руку, и девочке захотелось крикнуть, чтобы она не прикасалась к ожогам. Но женщина только пригладила ей волосы и заправила их за ухо – прикосновение это было легче дуновения ветерка.

– Встанешь? – спросила Эльза. – Сможешь это сделать?

Девочка отбросила одеяло. На ней была ночная рубашка, доходившая почти до голых ступней. Она повернулась набок и, превозмогая жжение, опустила ноги на деревянный пол. Было больно, но не сравнить с болью на пылающем лице.

Эльза присела, и их лица оказались на одном уровне. Глаза женщины были влажными от слез, но не грустными – она улыбалась.

– Хорошо. Очень хорошо. – Она встала и протянула руку. – Пойдем-ка поедим.

Маленькая девочка ухватилась за протянутую руку. И не важно, что другая протянутая рука всего несколько дней назад привела ее к таким страданиям. Не важно, что эта бледная вытянутая рука, звавшая за собой, была ей не знакома. Девочка взялась за нее, потому что у нее не было выбора.

Глава 5

Ган превращался в сентиментального престарелого идиота. Прошло шесть месяцев с тех пор, как он нашел в пустыне маленькую девочку. И все шесть месяцев он, закрывая глаза, видел перед собой ее лицо, шесть месяцев у него перехватывало дыхание, когда он проезжал мимо одинокого эвкалипта. Ее образ не мучил его, как другие воспоминания, – это были словно мягкие крылышки бабочек, дарующие ощущение теплоты дневного ветерка. Но ее судьба тревожила его так же, как покалеченная нога, – тормозила, когда он пытался двигаться вперед. И он больше не мог откладывать поездку туда.

Когда Ган вернулся в Леонору, солнце напоминало огненный цветок с желтой сердцевиной и розовыми лепестками, вытянувшимися на запад и восток. Повозка остановилась. Ган слез на землю и протянул кучеру несколько бумажек. В животе было неспокойно, боль накатывала волнами. Он взял брезентовую сумку с новыми рубашками, которые приобрел специально для этого случая. Надо покончить с этим прямо сейчас и поскорее вернуться к привычным скалам и верблюдам, где нет места сантиментам и всяким чертовым бабочкам.

Воздух, пропитанный ароматом роз, увивавших забор Мирабель, был сухим и приятным. С веранды слышался шум метлы, который вдруг резко оборвался.

– Глазам своим не верю! – воскликнула Мирабель из тени. – Вы только посмотрите, кого к нам занесло! – Она покачала головой и прислонила метлу к столбу. – Надеюсь, вы не привезли к нам из буша еще одного ребенка?

Ган усмехнулся женщине, такой же крепкой и надежной, как перила ее крыльца.

– Добрый день, Мирабель.

Она кивнула в сторону отъезжающей повозки.

– Вижу, своих верблюдов вы продали. Напали на золотую жилу или еще чего?

У него никогда не получалось общаться с женщинами, но Мирабель была в большей степени мужчиной в юбке, чем дамой. Разговаривать с ней было легко, словно с момента их встречи прошло шесть минут, а не шесть месяцев.

– Хотелось бы. Но на самом деле просто отпросился на копях. На несколько дней. Так что я, можно сказать, в отпуске. – Само это слово звучало как-то дико.

– И в качестве райского уголка выбрали Леонору? Да вы глупее, чем кажетесь на первый взгляд! – Ее грубоватая шутка почему-то согрела душу, а тяжелые груди, доходившие едва ли не до пояса, заколыхались от тихого гортанного смеха. – Заходите, Ган. Надолго к нам?

– На пару дней. Если у вас найдется для меня комната.

– У меня все, как в прошлый раз. Только Карлтоны и девочка.

Ган замер.

– Выходит, она до сих пор здесь?

– Что ж тут удивительного? Ведь так и не удалось выяснить, чья она.

– А кто о ней заботится?

– Жена нашего доктора, Эльза. Это целая история, я вам расскажу. – Она прихлопнула невидимого комара. – Но давайте-ка сначала вас поселим, пока эти звери не съели нас живьем.

Пот заполнил складки на его лбу. Девочки не должно было быть здесь. Проклиная себя, он уже думал о том, чтобы уехать. Какой же он все-таки дурак – переживающий из-за ребенка взрослый человек с лапшой вместо нервов!

Ган шел за Мирабель по коридору, оклеенному пожелтевшими обоями с бутонами роз. Под ногами лежали ковровые дорожки, вытертые посередине и нетронутые по краям. Казалось, все это он видит в первый раз. Шесть месяцев назад он мог смотреть здесь только на несчастное дитя.

– Девочка сейчас в кухне, – оживленно заявила Мирабель. – Поздоровайтесь с ней, а я пока приготовлю чего-нибудь прохладного попить.

Массивное тело Мирабель двинулось в сторону буфета, и из-за нее он увидел девочку, стоявшую спиной. Ган вспомнил ожоги на ее лице, и у него тоскливо засосало под ложечкой. Если это испортило ей внешность, он вряд ли сможет скрыть жалость.

Мирабель похлопала девочку по плечу.

– У нас гость.

Головка с золотистыми волосами обернулась. Он зажмурился на миг и отвел взгляд в сторону. Не было ни шрамов, ни следов ожогов – только гладкое ангельское личико, слишком сияющее для его глаз.

Мирабель протянула ему стакан холодного чая, не заметив, как дрожала его рука, отчего бурая жидкость расплескалась по стеклянным стенкам.

– Просто Эльза сейчас отдыхает, – сказала она и, вытащив буханку хлеба, начала нарезать ее толстыми ломтями. – А док на прииске. – Хозяйка уложила хлеб на тарелку и передвинула ее на середину стола, потом с шумом поставила на кухонную стойку кувшин и кивнула в сторону ребенка. – Не принимайте это на свой счет, если она не заговорит с вами. Она вообще ни с кем не разговаривает.

– Что, вообще?

– Вообще. Ни единого слова за все время, сколько она у нас. – Мирабель говорила о девочке так, будто та была не только немой, но еще и глухой. – Но лично меня это не волнует. Люблю тишину.


Ган в номере с синими обоями и натертым воском деревянным полом спал урывками. Он попытался вспомнить, когда в последний раз лежал не на походной раскладушке или на земле, а на кровати. Его тело не знало, как расслабиться на мягкой постели. В комнате было спокойно, тихо, но он не мог оценить этого. Даже после многих лет, прошедших с тех пор, как он поднялся из шахты на поверхность, сознание воспроизводило стук кирки о твердую породу, а в ушах звенело бесконечное «динг-динг».

Когда он спускался по лестнице, снизу потянуло яичницей с беконом. В кухне Мирабель орудовала лопаткой над двумя шипящими сковородками.

– Завтрак будет готов через минуту!

Ган налил себе из приготовленного для него чайника. Здесь было хорошо, тепло и по-домашнему уютно. На стене висел пожелтевший календарь производства местного кооператива. На странице, посвященной июлю, красовалась реклама крахмальной пропитки для белья «Боракс». Стоял уже сентябрь, но было легко догадаться, почему никто не перевернул лист. Здесь один месяц практически не отличался от другого.

– Надеюсь, вы поднялись в столь ранний час не только из-за меня.

Мирабель хмыкнула:

– Нужно было закончить стирку, пока вы еще в постели. – Она поставила перед Ганом тарелку с дымящейся яичницей. – Обычно по утрам я встаю еще до петухов.

Он с аппетитом уплетал жареные яйца, плавающие в жиру от бекона.

– Я заметил, что петля на входной двери ослаблена. Могу починить, если хотите.

Она коротко хохотнула:

– А я думала, вы в отпуске.

– Да. – Он усмехнулся и почесал макушку. – Честно говоря, не знаю, чем себя занять. Отпуска у меня никогда раньше не было.

– У таких, как мы с вами, одна проблема: мы работаем так долго, что уже не знаем, как остановиться.

В коридоре послышались тихие шаги, и в дверях появилась девочка в опрятном синем платьице.

– Иди сюда, возьми печенье, детка. – Мирабель переставила тарелку с буфета. – Она очень мало ест, как птичка клюет.

Девочка вошла в кухню бесшумно, словно привидение. Ган наблюдал за ней краем глаза, и ему стало очень грустно: казалось, что она только о том и думает, как бы забиться в темный уголок. Но потом грусть сменилась стыдом. Наверное, она просто боится его. Что ж, не она первая. Лучше бы тебе оставить бедное дитя в покое.

– Пойду поправлю дверную петлю.

– Буду благодарна, – не оборачиваясь от мойки, сказала Мирабель. – Инструмент в кладовке.

Ган нашел отвертку и сел на пол перед покосившейся входной дверью. Не успел он поправить первую петлю, как девочка вошла в комнату и устроилась у пыльного окна, опершись подбородком о руку. Выбирая гвоздь, Ган взглянул на нее. «Она похожа на печального щенка, – подумал он. – Который ждет кого-то, кто никогда не придет». В тишине комнаты было слышно жужжание толстой мухи, которая тщетно пыталась пробиться сквозь окно в пятнах грязи на улицу. Девочка уныло стучала пальцем по стеклу, производя похожие звуки.

По телу Гана вдруг разлилось приятное тепло. «Хорошо было бы иметь ребенка, который тебя ждет, – подумал он. – Хорошо бы есть по утрам яичницу с ветчиной. И ремонтировать собственную дверь». Он вытер пот со своего сломанного носа, задержал взгляд на руке, испещренной шрамами, и, стиснув зубы, ручкой отвертки вбил гвоздь. «Чертов дурак!»

На лестнице послышались шаги.

– Доброе утро, – поздоровалась с ним Эльза.

Дверь вдруг распахнулась, и Ган поспешно отступил. Эльза бросилась навстречу мужу и обняла его, а потом суетливо стащила с него запыленный плащ и шляпу. Доктор Карлтон взглянул на девочку и заметно нахмурился.