– Бедняжка так одинока. А ребенок этот и мухи не обидит, – мягко заметила Берта, скрестив на груди руки. – Мне жаль ее. С утра до ночи – сплошные уроки. Ей не позволяют иметь друзей или подруг для игр. И посмотрите, с кем ей приходится жить! С дядей, который бросит ей подарок, погладит по головке – и уехал себе, и тетей, от одного взгляда которой у черта в аду хвост отмерзнет!

– И что в этом такого ужасного? – фыркнула Минди. – Подумать только, она за всю жизнь ни разу грязной тарелки не вымыла и кусочек тоста себе не приготовила!

– В тяжелом физическом труде нет ничего постыдного, и ты это знаешь. Может, ты хочешь с ней поменяться местами?

Та промолчала.

– Конечно, не хочешь, – с упором сказала Барта. – Это не жизнь для ребенка. Такой жизни я и собаке не пожелала бы.

Послышался звук передвигаемой по кухонной стойке чашки и ответ Минди, вставшей с табурета:

– Что ж, может, сейчас Леонора и выглядит милой и невинной, но вырастет она такой же противной, как миссис Файерфилд, вот увидите!

Вжавшись в стену, Леонора снова и снова прокручивала в голове эти слова, едва ли заметив, что шум в кухне начал стихать. Свет выключили, и светлая полоска у ее ног пропала. Дверь в помещение для слуг закрылась, в замке щелкнул ключ. Она в последний раз слышала голос Берты, поварихи, которая подсовывала ей сладости и обнимала своими пухлыми теплыми руками, в последний раз слышала, как эта добрая женщина защищает ее. Потому что ее тетя уже решила уволить Берту, обвинив в случившемся с Леонорой кекс, слишком тяжелый для детского желудка. Девочка вспомнила предостережение служанки: «С таким человеком сблизишься – и тут же обожжешься», – и ее захлестнуло чувство вины и стыда.

Тепла в ней осталось совсем немного – холод пробирал до самых костей, руки и ноги начали дрожать. Пошатываясь, она встала и, ничего не видя перед собой, пошла обратно по коридору и вверх по лестнице. Проходя мимо комнаты тети, девочка замедлила шаги и затаила дыхание – ее охватил привычный уже страх. Но тут до ее ушей донесся какой-то приглушенный звук. Она остановилась и прислушалась. Из-за закрытых дверей слышались судорожные всхлипывания, глухие и долгие.

Леонора не могла пошевелиться, пораженная не меньше, чем если бы увидела розу, расцветающую посреди снегов. Не успев подумать, Леонора прикоснулась к двери и толкнула ее. Элеонора сидела перед камином, закрыв лицо руками, плечи ее содрогались. Картина была такой трогательной, а боль – такой настоящей, что девочка почувствовала, как глаза ее наполняются слезами, а сердце разрывается при виде страданий другого человека.

Она молча подошла и нежно обняла тетю за шею. В этих объятиях женщина расслабилась и опустила голову ей на плечо. Леонора никогда прежде не прикасалась к Элеоноре, та никогда не обнимала и не целовала ее, и теперь девочка, казалось, растворилась в этой близости, которой так страстно желала ее душа. Но длилось это всего миг. Миг, который был тут же потерян, потому женщина внезапно дернулась, будто проснулась от удара грома. Покрасневшие от слез глаза метали черное пламя.

– Как ты посмела сюда войти?!

Голос Элеоноры надломился и гневно задрожал.

Леонора отступила назад.

– Как ты посмела подкрадываться ко мне! – взвизгнула Элеонора. Девочка сделала еще два шага назад, но тетя схватила ее за запястье и подтащила к себе. – Если ты хоть кому-нибудь расскажешь об этом, – прошипела она, – я вышвырну тебя на улицу! Ты меня поняла?

Леонора попыталась вырваться и беззвучно заплакала от страха.

– Ты меня поняла? – не унималась Элеонора. – Я брошу тебя!

Я брошу тебя… Я брошу тебя… Я брошу тебя…

Сознание Леоноры помутилось, и она закивала, продолжая делать это и потом, когда уже выскочила из комнаты и побежала по коридору.

Я брошу тебя… Я брошу тебя… Я брошу тебя…

Эти слова Элеоноры, эти угрозы на случай, если девочка посмеет рассказать о своем прошлом или совершит какую-то ошибку, были навязчивой колыбельной, постоянно звучавшей в ее ушах с момента, когда Файерфилды удочерили ее. И никто никогда не пытался как-то защитить ее, даже дядя. Оуэн, слыша эти зловещие обещания, замыкался в себе, лицо его становилось болезненно серым, как будто эти слова относились лично к нему. А потом он уезжал. Он никогда не говорил, что все будет хорошо, и от этого ее боль становилась еще сильнее. Леонора боялась сказать что-то неправильно и потому молчала, делясь своими секретами с птицами и деревьями, с дворовыми кошками и охотничьими собаками, которые лизали ей руки и прогоняли хмурое выражение с ее лица.

Леонора забралась в постель и спряталась под одеялом. В темноте она вытащила из кармана маленький камешек в форме яичка и нежно сжала его в ладони. Сердце девочки тосковало по другу, который ей это подарил, по родным местам, по дому, которого у нее существовало. В эту ночь, как и во многие другие, дрожа в ночной тишине, она цеплялась за воспоминания, и, когда наконец уснула, ее ночная рубашка была мокрой от слез.

Глава 29

– Ты у нас прямо красавчик!

Тесс подмигнула Джеймсу, застегивая на нем старый пиджак Шеймуса. Подкладка у него обтрепалась, а локти протерлись до дыр. Черные нитки резко выделялись на фоне выцветшей ткани. Нахмурив лоб, Тесс одернула рукава и отошла, чтобы оглядеть свою работу на расстоянии.

– Немного перекосило, – рассмеялась она. – Ремонт одежды никогда не относился к моим главным достоинствам.

Из спальни появился Шеймус, теребя пуговицы воротничка.

– Тесс, а мне обязательно надевать эту чертову штуковину? Он душит меня, прямо дышать не дает.

– Обязательно, Шеймус! Это похороны все-таки. Неужели ты потерял всякое уважение к покойному?

– Трудно уважать человека, – пробормотал он, – который подбил нас взять этот жуткий участок земли.

– Постыдился бы! – Голос ее взвился с неожиданной горячностью. – Шелби были для нас настоящими ангелами с самого первого дня. Дали нам кредит еще до того, как узнали, кто мы такие. А потом мистер Шелби приехал к тебе и одолжил инструменты. Да еще и угощение привез от своей жены. – Она уперлась рукой в бок и покачала пальцем перед носом мужа. – А про землю он тебе говорил. Я рядом стояла, когда он рассказывал тебе про эту сухую почву. Помнишь, что ты тогда ответил? «Нет такой земли, которую О’Рейли не смог бы возделать». Стыдись! – Тесс ухватилась за воротник и, стянув края, застегнула его. Шея Шеймуса тут же покраснела. – Это ж надо, жаловаться на то, что нужно надеть воротничок на похороны человека, который столько нам помогал!

– Извини, Тесс, – пошел на попятную Шеймус. – Ты права. Простишь меня?

Она хотела продлить свой праведный гнев, но быстро смягчилась и разгладила отвороты его костюма.

– Конечно, прощу. – Но затем лицо ее помрачнело и улыбка исчезла. – Я немного на взводе. Не могла заснуть, все думала про бедную миссис Шелби и ее деток. Шестеро детей и еще двое на подходе! Ты только подумай, Шеймус! А их отец умер.

– Она будет неплохо жить за счет арендаторов.

– Ну, не знаю. – Тесс оглядела кухню и приподняла крышку на кастрюле с тушеным мясом. – Учитывая, что тут засуха и золотые прииски рядом, люди покидают фермы. Я слышала, что Холлоуэны просто собрали вещи и уехали, не сказав никому ни слова. Даже грязную посуду со стола не убрали!

Тесс надела капор. Ее кожа казалась особенно белой на фоне черной шляпки. Она посмотрела сначала на Джеймса, потом на мужа. В глазах ее заблестели слезы, и Шеймус взял ее за руку:

– Что случилось, Тесс?

– Просто смотрю на вас. Такие красивые! Такие сильные! Миссис Шелби потеряла мужа, а у меня есть вы двое. – Губы ее дрогнули. – Воистину Господь осенил меня своим благословением!

Вопреки рассуждениям Шеймуса об арендаторах и деньгах, на похороны пришло меньше двух десятков человек, да и те выглядели такими же бедняками, как и О’Рейли. Проповедник, печально приветствовавший скорбящих, производил несколько странное впечатление. На глазах его были очки с очень толстыми стеклами, а несуразно большая голова казалась слишком тяжелой для напоминающей скелет тощей фигуры. И во время панихиды он, похоже, был мыслями где-то в другом месте.

Перед священником стояла миссис Шелби. Ее крупное тело было укрыто черной кисеей, а под вуалью видны были пышные рыжие волосы. Ее ребятишки топтались рядом и маялись от жары и скуки.

Мальчик-подросток примерно того же возраста, что и Джеймс, неуклюже переминавшийся с ноги на ногу, взглянул на него и тут же уставился в землю. Все на нем сидело как-то криво – шляпа, пояс, галстук и брюки, которые выглядели совсем новыми. Он снова взглянул на Джеймса, ухмыльнулся, неловко дернул за подтяжки и, ударив носком ботинка по земле, обсыпал туфли старшему брату. Тот толкнул его в грудь, но тут вмешалась миссис Шелби, бросив на них предостерегающий взгляд.

Джеймс не вслушивался в слова проповеди, как, похоже, и остальные, за исключением миссис Шелби, которая держала голову подчеркнуто прямо, застыв во внимании. Он рассматривал фермеров, которые стояли с выражением нетерпения на лицах. Всем им явно хотелось поскорее вернуться на свои поля.

Когда служба закончилась, несколько мужчин принялись закапывать могилу, по очереди бросая в нее по полной лопате тяжелой земли. Остальные разбились на группки. Шеймус и Тесс присоединились к арендаторам, собравшимся вокруг миссис Шелби, жавшим ей руки и высказывавшим соболезнования. Маленькие девочки липли к матери, а мальчики постарше стояли вместе и старались выглядеть взрослыми мужчинами с суровыми лицами, плечи которых поникли под бременем тяжелой утраты.

К Джеймсу неуверенно подошел тот самый нескладный мальчик, сын Шелби, оценивающе пригляделся к нему и, похоже, удовлетворенный увиденным, протянул руку:

– Я Том.

– Джеймс.

Они пожали друг другу руки, неловко оттопыривая локти в сторону. Мужчины уже прихлопывали лопатами образовавшийся на могиле холмик.