– Входите, пожалуйста.

– Спасибо, вы очень дружелюбны.

– Но я должен вас разочаровать, я успел подготовить только две копии.

– Документы? Ах, забудем об этом. Смотрите, что я принёс – вы позволите? – Кнохен сел на стул и щёлкнул пальцами, после чего снаружи в коридоре солдат взял с каталки поднос и принёс на лабораторный стол Леона. – Взгляните – или лучше: понюхайте! Настоящий арабский мокко из итальянской гейзерной кофеварки. Это нечто совсем другое, чем фильтрованное военное варево из поджаренных желудей, которое вы здесь готовите на ваших спиртовках.

– Благодарю вас, но наш кофе мне как раз подходит. С моим кровообращением…

– Ерунда, такая маленькая чашка мокко ещё никого не убила! Я подарю вам такую, вы позволите? Сливки, сахар?

– Нет, спасибо.

– Чёрный безо всего?

– Да, прошу вас.

– Ого, да вы крепкий орешек! Это сказывается ваше норманнское происхождение? Или профессия? Столько смертей от отравления закаляет против горечи жизни?

– Ничуть, к сожалению.

– Скорее напротив, не так ли? Я так и подумал. Со временем становишься тонкокожим, со мной то же самое. Или будет то же самое, когда я переживу столько, сколько вы. Как вам кофе?

– Отличный.

– Не правда ли? Мне придётся подумать о том, чтобы вашему отделу раз в неделю поставляли пачку кофе. А гейзерную кофеварку я оставлю здесь, она хорошо подойдёт к вашим спиртовкам. Могу я сделать для вас ещё что-нибудь? Может, круассан?

Леон отрицательно помотал головой.

– Вы уверены? У моего адъютанта есть. Совсем свежие, на настоящем масле.

– Действительно нет, большое спасибо. Пожалуйста, не затрудняйте себя.

– Как хотите месьё Лё Галль. А скажите мне: ваше рабочее место… – он сделал своими маленькими, ухоженными руками охватывающий жест – …тут всё в порядке?

– Конечно. Я ко всему тут привык за многие годы.

– Это приятно слышать. Ведь смотрите, мне в самом деле важно, чтобы вы могли здесь работать в самых лучших условиях.

– Благодарю вас.

– Только в приличных условиях человек может выполнять работу хорошо, я это всегда говорю. Разве не так?

– Так точно.

– Вы непременно должны дать мне знать, если я могу для вас что-то сделать.

– Большое спасибо.

Кнохен встал и подошёл к окну.

– Чудесный вид открывается у вас отсюда. Всё-таки Париж великолепный город. Красивейший город мира, я считаю. Берлин по сравнению с ним просто то, чем он и был всегда: прусская провинциальная дыра. Я ведь прав?

– Как скажете, месьё.

– Вы уже были в Берлине?

– Нет.

– Ну, вы не так много потеряли, во всяком случае до сих пор. Сам-то я из Магдебурга, бог ты мой. Но скажите, разве парижанин в состоянии оценить красоту этого города света? Вы вообще воспринимаете этот вид из окна?

– К этому привыкаешь. После двадцати лет.

– Великолепно. Вид великолепный. А здесь внутри, наоборот, освещение, я бы сказал, слабоватое. Вы уверены, что этого освещения вам хватает для письменных работ?

– Я справляюсь.

– В самом деле? Приятно слышать. – Он снова щёлкнул пальцами, после чего адъютант внёс два ящика картотеки. – Я не хочу отнимать у вас время мелочами, я только хотел показать вам вот это. Вы знаете, что это у меня? Это… – он указал на один из ящиков – …последние сто карточек, скопированные вашей рукой. А вот это… – он указал на другой ящик – …сответствующие оригиналы. Знаете, что бросилось мне в глаза при сравнении этих двух ящиков?

– Что?

– Это неприятно, и вы не должны на меня обижаться, хорошо?

– Я прошу вас.

– Мне бросилось в глаза, что у вас очень много ошибок при переписывании. Поэтому я пришёл к мысли, что, может быть, здесь недостаточное освещение. Пожалуйста, простите мне вопрос, но как обстоят дела с вашим зрением?

– До сих пор всё было хорошо.

– В самом деле? Вы всё ещё не носите очки?

– К счастью, нет.

– Это хорошо. Вы ведь уже не так молоды, верно? Сколько вам, собственно, лет, если можно спросить – лет сорок, не так ли?

– Мне очень неприятно, месьё, что у меня ошибки.

Кнохен отмахнулся:

– Разумеется, это мелочи и простительные грехи, не принимайте близко к сердцу. Однако вы согласитесь со мной, что в управлении малейшая ошибка может иметь опустошительные последствия, не так ли?

– Конечно.

– Не мне объяснять это вам как учёному, я понимаю. Взгляните, вот, например, написано Yaruzelskj вместо Jaruzelsky. Если расположить эту карточку корректно по алфавиту на Y, мы никогда не найдём этого человека. Или вот: Rue de l’Avoin вместо Rue des Moines – улицы с таким названием вообще нет. Или эта дата рождения: 23 июля 1961 года – этот человек вообще ещё не родился. Понимаете, месьё Лё Галль?

– Так точно.

– Я позволил себе сопоставить все эти сто карточек с оригиналами и сосчитал те, что с ошибками. И знаете, сколько их оказалось?

– Я сожалею…

– Ну, угадайте, давайте же, наугад! Как вы думаете: восемь? Пятнадцать? Двадцать три?

Леон пожал плечами.

– Семьдесят три! Семьдесят три из ста штук, месьё Лё Галль! В процентах это будет, дайте-ка прикинуть, сейчас… ах, что это я, конечно же, идиот: семьдесят три процента! Это много, не так ли?

– Действительно.

– Почти всегда это минимальные ошибки, не вопрос – но самая опасная неправда – это умеренно искажённая правда, это ещё Лихтенберг сказал. Согласны вы со мной?

– Конечно.

Кнохен опять сделал пренебрежительное движение рукой:

– Не огорчайтесь, у каждого из нас бывают ошибки. Правда, надо сказать, что у вас их поразительно много. Знаете, какова средняя квота ошибок у ваших коллег?

– Нет.

– Одиннадцать целых, девять десятых процента.

– Я понимаю.

– Это хорошо, что вы меня понимаете. Теперь важно, чтобы мы устранили источник ошибок, тогда наступит улучшение, не так ли? Не так ли, месьё Лё Галль?

– Да.

– Есть у вас какое-то объяснение для вашей высокой квоты?

– Некоторые карточки трудночитаемы.

– Конечно, – сказал Кнохен. – Но ваши коллеги управляются с точно таким же повреждённым материалом, не так ли? Или вы полагаете возможным, что наиболее повреждённые карточки в статистически релевантной мере попадают именно к вам? И это попадание случайно, или мы должны расследовать причины?

Леон пожал плечами.

– Вот видите, поэтому я и задумался о лампе и очках для чтения. Ведь должно быть какое-то объяснение тому, что у вас столько ошибок. Разумеется, мои коллеги по СС при такой квоте тут же кричат про саботаж и государственную измену. Вам уже приходилось иметь дело с СС?

– Нет.

– Есть среди них, между нами говоря, пара-тройка действительно горячих голов, которым лучше не попадаться ночью в тёмном переулке. Знаете, что они делают с саботажниками? Вначале то-сё, а потом отправляют в концлагерь Дранси и ставят к стенке. Или бросают в Сену со связанными руками. Или оставят вас валяться в ближайшей дорожной канаве с пулей в затылке. По военным законам. Им это можно.

– Я понимаю.

– Это ребята с горячей кровью. Не все хорошо воспитаны, что поделаешь. Но не беспокойтесь, месьё Лё Галль, в этом здании пока что всем распоряжаюсь я, насколько возможно. И я говорю, надо обеспечивать людям хорошие условия для работы, если от них требуется хорошая работа.

Он ещё раз щёлкнул пальцами, и солдат внёс большую настольную лампу с зеркальным отражателем.

– Вы можете говорить что хотите, но для хорошей работы необходим хороший свет. Только оттого, что вы привыкли к старой коптилке, это не значит, что она даёт хороший свет. Вы ведь позволите, мы её сразу прихватим, а эту подключим вместо неё?

– Если вы настаиваете.

– Это «сименс», так сказать, «мерседес» среди настольных ламп, никакого сравнения с вашей коптилкой. Если вы ещё при этом дадите мне расписку в получении, то всё будет в полном порядке. Порядок в управлении важен, не так ли?

– Так точно, месьё. А кофе?

– А что с кофе?

– За него вам не надо расписку?

– Вы надо мной смеётесь, Лё Галль, это несправедливо. Я не педант и не мелочная душа, поймите меня правильно. Мне лично не нужна никакая расписка. Лично я склоняюсь к той точке зрения, что жизнь сама нам за всё когда-нибудь без спросу выставит расписку. Но администрация не может ждать до нашей блаженной кончины, расписки нужны ей немедленно. И справедливости ради нужно сказать, что управление не есть самоцель, оно в конечном счёте всегда служит человеку. Разве это не так?

– Само собой разумеется.

– Поэтому ошибка систематизации, я всегда это говорю, влечёт за собой тяжкие человеческие последствия. Но я здесь болтаю и болтаю, а ведь у вас ещё столько работы. До свидания, Лё Галль, до вечера!

– До свидания.

Кнохен в развевающемся плаще быстро вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Мгновение спустя он распахнул её снова.

– Чуть не забыл, вам надо в обеденный перерыв заглянуть в детский сад на улице Лёжон, мне звонила директриса. Ваша маленькая дочка – как там её зовут, четырёхлетняя – Марианна?

– Мюрьель.

– Маленькая Мюрьель сегодня утром якобы бросила со двора камень в окно туалета на третьем этаже.

– Мюрьель?

Этот человек опять сделал своё пренебрежительное движение рукой:

– Это, конечно, ерунда и быстро разъяснится. Как четырёхлетняя девочка может добросить до третьего этажа булыжник, не так ли? Должно быть, кто-то что-то перепутал, типичная ошибка систематизации. Но, может, всё-таки лучше, чтобы вы заглянули туда в обеденный перерыв. Как мне сообщили, малышку заперли в угольном подвале, так сказать, арест должника, который отказывается от уплаты долга, и она там орёт-надрывается.