– Леон, как хорошо, что ты хоть раз пришёл обедать домой! – сказала она, когда он сел рядом с ней. В приветственном поцелуе он заметил, как она гибко прильнула к нему, чего уже давно не бывало.

– Извини за вопрос, – сказал он. – Ты что, сошла с ума сегодня утром?

Ивонна засмеялась:

– Это ты из-за наших обновок? Да, мы с Мишелем сделали вылазку в галерею Лафайет за покупками.

– Ты купила эту штуку новой?

– Как видишь. Посмотри, как счастлив малыш. Колокол из массивной латуни, представляешь? Мишель, хороший мой, позвони ещё раз в колокол для папы.

Малыш дёрнул колокол и зазвонил в него так, что прохожие на другой стороне улицы удивлённо подняли головы, и Леон заставил себя улыбнуться детской радости. Затем снова повернулся к жене:

– А скажи, пожалуйста, сколько эта пожарная машина…

– Она тебе нравится?

– …сколько она стоила?

– Понятия не имею, на счёте написано. Наверное, это чуть больше, чем ты зарабатываешь в месяц. Кстати, сколько ты зарабатываешь?

– Ивонна…

– Представляешь, эта машина – от Рено.

– У тебя не все дома.

– Настоящий маленький «рено», произведённый в цехе сборки в Булонь-Билланкуре, понимаешь? Мне это объяснил продавец. Сила от педалей передаётся на заднюю ось через кардан, как у настоящего «рено», ты должен на это посмотреть.

– Ивонна…

– Ты знаешь, что такое кардан?

– Да.

– Что?

– Штанга с зубчаткой для передачи крутящего момента.

– Правильно. А что ты скажешь про моё платье?

– Послушай меня.

– Солнечные очки, конечно, немного глуповаты, это я готова признать.

– Ты должна меня выслушать.

– Нет, теперь разок послушай ты меня, Леон. Ты слушаешь меня?

– Естественно.

– Ты хочешь мне сказать, что я сделала глупость, не так ли?

– Безусловно.

– Вот видишь, в этом мы с тобой единодушны. Я сделала глупость. Но ты тоже сделал глупость.

– Ты разоришь нас своими карданами.

– А ты сегодня вдоволь накатался на метро, разве не так?

Леон молчал.

– Я хорошо тебя знаю, понимаешь? Я знала, что ты сделаешь это, ещё до того, как ты сам это понял. Я смотрела, как ты уходил сегодня утром из дома. По виноватому покачиванию твоего хорошенького мальчишеского зада я видела, что ты сегодня будешь кататься на метро.

– И поэтому ты отправилась с малышом в галерею Лафайет?

– Именно.

– Извини, но я тут не вижу никакой связи.

– Леон, эти поездки на метро – позор и оскорбление – и для тебя, и для меня, и для нас обоих. Я не хочу, чтобы ты делал такие гадкие мелкие глупости. Ты делаешь себя смешным и выставляешь меня на посмешище. Это надо прекратить. Либо ты ищешь убитую девушку, либо ты её не ищешь.

– В этом ты права.

– Но если ты её ищешь, ты должен делать это как следует. Иначе я стану показывать тебе, как делать не гадкие мелкие, а по-настоящему большие глупости. Если ты и впредь будешь предпринимать эти гадкие мелкие поездки на метро, я стану делать такие глупости, каких ты не видел и не слышал. – Она взяла его правую руку в свои ладони и стиснула их у себя между колен, потом положила голову ему на плечо. – Скажи, Леон, я тебя потеряю? – Её голос вдруг стал тоненьким, а лицо приобрело измученное выражение, как будто она выщипывала себе брови или выдёргивала волоски на ногах. – Ты уйдёшь? Я тебя лишусь?

– Как ты можешь такое говорить? Ни в коем случае я не уйду, это совершенно исключено.

– Мило, что ты это говоришь. Но мы лучше знаем, оба знаем, не так ли? Ты, может быть, и не уйдёшь, это верно. Но, собственно говоря, я тебя уже потеряла – или у меня никогда тебя не было. Так уж оно есть. И теперь либо станет ещё хуже, либо станет чуточку лучше. Это полностью зависит от нас обоих.

– Я сижу тут с тобой, Ивонна. Ты же видишь. И сижу потому, что хочу этого. Я никуда не уйду, клянусь тебе.

– И своим клятвам ты верен, я знаю. – Она вздохнула и похлопала его по боку как собаку. – И всё же тебе нельзя терять времени, Леон. Пускайся на поиски, пока след свежий.

– Это не имеет смысла.

– Я приказываю тебе. Придумай что-нибудь, как можно найти эту женщину. В конце концов, ты же работаешь в полиции.

Некоторое время они сидели рядом молча, глядя на маленького Мишеля, который на своей пожарной машине ездил по кругу по гаревой дорожке. Когда она расслабила колени, он взял её правую руку и поднёс к своим губам. Отстранился от неё и кивнул, как будто хотел подкрепить своё решение перед самим собой. Потом, не говоря ни слова, быстро и решительно зашагал прочь. Ему казалось, что это не он сам удаляется, а улица Эколь отступает от него назад.

ГЛАВА 10

Скорый поезд в Булонь выехал из города в Пикардию. Леон сидел один в перегретом купе второго класса и пытался читать вечерний выпуск Авроры, но то и дело поглядывал на осеннюю коричневую землю. Он совсем недолго, оставив свою жену в парке и вернувшись на бульвар Сен-Мишель, раздумывал, не заглянуть ли ему к колегам в комиссариат и не попросить ли их разыскать Луизу полицейскими средствами; но потом ему стало ясно, что ничего хорошего из этого получиться не могло. Во-первых, он сделался бы предметом насмешек коллег, во-вторых, розыск, если бы он вопреки всем ожиданиям действительно был предпринят, с большой вероятностью оказался бы безрезультатным, а в третьих, Луизе, если бы её действительно разыскали, вряд ли показалось бы романтичным, если давно потерянный друг юности после десяти лет разлуки в качестве первого признака жизни наслал бы на неё орду полицейских в форме.

Итак, Леон решил искать Луизу самостоятельно. Правда, ему, проводившему свои дни в уединении лаборатории, были лишь смутно известны методы розыска Судебной полиции; но основное правило криминалистики – что преступник часто возвращается на место преступления – было ему известно. И поскольку он и Луиза в данном случае оба были в какой-то мере преступники, сообщники, но в то же время и жертвы и следователи, он поехал на метро на Северный вокзал и купил билет до Ле Трепора. Прямая дорога через Эпинёй была в том сентябре 1928 года закрыта из-за ремонтных работ, и ему пришлось ехать окольным путём через Амьен и Аббевиль.

Как и большинство горожан, Леон очень редко покидал город. Правда, он, как и все парижане, клялся при всяком удобном случае, что он, если бы это было возможно, навсегда с лёгким сердцем оставил бы шум, грязь и суету большого города ради тихой, мирной жизни где-нибудь в провинции и что опера, Национальная библиотека и все кинотеатры Парижа с радостью поменял бы на стакан бургундского под южным солнцем, партию в петанк среди друзей и долгую прогулку по лесам и виноградникам со своей собакой, которую бы он тогда себе завёл и которая, быть может, была бы чёрно-белым коккер-спаниелем по кличке Казимир или Патапуф.

Но поскольку для Леона на виноградниках юга не было работы и втайне он, как и все парижане, ясно понимал, что в провинции он за короткое время смертельно заскучал бы, то он продолжал мучиться в нелюбимом городе. Один или два раза в хорошее время года они с женой и ребёнком ездили на борту Bateau Mouche вниз по Сене и устраивали пикник в лесу Сен-Жермена-ан-Лэ, а между Рождеством и новым годом он ездил на поезде в Шербург, чтобы повидать мать и отца. Остальные триста пятьдесят дней он проводил в пределах города, причём самого города он триста дней в году и не видел, за исключением дороги на работу от улицы Эколь до Набережной Орфевр.

Леон снова удивился, как резко на краю города оборвалось море домов, перейдя в зелёно-бурый вал лугов, полей и пашен. У Порт-де-ля-Шапель недалеко от железной дороги ещё стояло несколько фабрик и складских ангаров, а на берегу Сены несколько навесов и амбаров; но сразу за газгольдером Сен-Дени, где из дымовых труб ещё валил густой, вялый дым, крестьянский малчишка уже гнал на пастбище коров, до горизонта убегала прямая, как стрела, аллея тополей, и жёлто-золотые ивы гнулись под резким северным ветром.

Леон почувствовал острое желание выйти на ближайшей станции, купить какой-нибудь велосипед – а ещё лучше: украсть – и под открытым небом, на свежем воздухе, под дождём и против ветра ехать к морю. Седалище будет болеть как тогда, мышечная боль будет как тогда, он будет подбирать по дороге всякую дрянь и глаз не спускать с горизонта в надежде, что там появится девушка в блузке в красный горошек на скрипящем велосипеде. Он купит хлеба и ветчины и будет пить воду из источника, будет облегчаться в кустах как крестьянский мальчишка, а в непогоду будет искать укрытия в пустых сараях как бродяга – и всё это будет бессмысленно и безнадёжно и станет ещё одной гадкой мелкой глупостью; недостойной его Ивонны, недостойной его Луизы и недостойной его самого.

Поездка длилась два часа и тридцать пять минут. Между Амьеном и Аббевилем железнодорожная линия проходила рядом с мощёной просёлочной дорогой, по которой Луиза и Леон ехали в тот раз. Ему чудилось, что он помнит вот эту харчевню или вон ту мельницу, а может, и одинокую липу или особенно красивую виллу, и он напряжённо вглядывался в поисках гряды холмов, на которой Луиза и он, в версте друг от друга, по отдельности полегли в бомбовые воронки. Спустя десять лет после окончания войны самые явные следы военного опустошения уже исчезли; люди починили дороги и заново отстроили дома, а природа сровняла окопы и милостиво покрыла зеленью бомбовые воронки.

В Аббевиле он сел на туристический трамвайчик, который доставил его по тряской дороге в Ле Трепор. Он был единственным пассажиром, за исключением пары школьников и девушки в деревянных башмаках, у которой на коленях стояла корзина белокочанной капусты. По трамваю было видно, что за годы войны, инфляции и экономического кризиса парижские отдыхающие иссякли; лиловая обивка сидений обносилась и растрескалась, стёкла окон были мутные, кожаные ремни рваные, хромированные штанги поблекшие, а рельсы гнутые, и между ними рос бурьян. По дороге никто не сел в трамвай и никто не вышел. Только на конечной станции на набережной Франсуа Первого школьники с шумом выбежали наружу, за ними выскользнула девушка в деревянных башмаках.