Алекс Капю - Леон и Луиза

Он чувствовал себя так, будто проснулся от беспокойного сна с запутанным сюжетом, удивляясь, как мог провести полвечера в метро, гоняясь за девушкой, которую не видел десять лет и которой, с большой вероятностью, давно нет в живых. Конечно, эта молодая женщина удивительно походила на Луизу, и она точно одарила его улыбкой, будто бы узнав. Но сколько в Париже молодых женщин с зелёными глазами – сто тысяч? И если у каждой десятой – щербинка между передними резцами, а из них каждая пятидесятая собственноручно обрезает себе волосы, не могло ли случиться так, что одна или другая из этих двухсот, возвращаясь на метро домой после рабочего дня, просто из доброжелательности улыбнулась незнакомцу, который, как клоун, размахивал шляпой.

Теперь Леон был уверен, что бежал за призраком – призраком, который уже десять лет верно сопровождал его. Это был его тайный грех: часто рано утром, только проснувшись, он представлял Луизу, как она ждала его, прислонясь к платану, а после обеда, когда время в лаборатории тянулось вязко, он доставлял себе удовольствие, вспоминая те выходные в Ле Трепоре; и наконец, ночами, одиноко лёжа на своей половине супружеской кровати, он пытался уснуть, думая о первой встрече с Луизой и её скрипучим велосипедом.

Он медленно повернул ключ в замке, осторожно закрыл за собой входную дверь; ему редко удавалось пройти незамеченным мимо комнаты консъержки, которая давно питала к нему расположение – за то, что на Рождество, когда её дочки были ещё маленькими, он мастерил для них из деревянной стружки и обрезков ткани львов, жирафиков и бегемотиков. Занавески комнаты были задёрнуты, а через дверную щель доносилось шипение жира на сковородке и запах тушёного лука. На цыпочках он прошёл мимо стеклянной двери и у начала лестницы считал себя уже в безопасности, но тут дверь открылась, и вышла мадам Россето в своей чёрной вдовьей юбке, чёрном вдовьем чепце и синем фартуке в горошек.

– Месьё Лё Галль, вы меня напугали! Прокрадываетесь в дом как вор, да ещё в такой час!

– Извините, мадам Россето.

– Вы так поздно сегодня – с вами ничего не приключилось? – Консьержка приблизила к нему кончик носа, будто принюхиваясь.

– Нет, что вы. Что может со мной приключиться.

– Вы такой бледный, месьё, и выглядите ужасно. А что это у вас такое гадкое в руке? Дайте– ка сюда. Ну же, давайте сюда, без возражений, я приведу это в порядок.

Женщина метнулась к нему, взяла коробку у Леона и попятилась в свой стеклянный чулан, не сводя с него глаз – как мурена с добычей в коралловый риф. У Леона был единственный выход – последовать за ней. Он вошёл в луковый угар и смотрел, как она ставит коробку на кухонный стол, достаёт оттуда пострадавшие клубничные пирожные, укладывает их на тарелку в цветочек, усердно выправляет их своими набухшими пальцами и громоздит упавшие ягоды обратно на ванильный крем. Он дышал луковым смрадом её берлоги и сладковатым запахом её юбки на круглом теле, глядел на красную помаду, которая собиралась в скорбных морщинках её губ, на раскрашенную статуэтку мадонны на домашнем алтаре и на горящую свечу перед портретом её мужа в сержантской форме, на кружевную накидку на мягком кресле и в закопчённый угол над печкой, вслушиваясь в потрескивание угля и сосредоточенное сопение мадам Россето.

Тяжёлая штора отделяла жилое помещение от спальной каморки, где в скрипучих железных кроватках каждую ночь подрастали на четверть миллиметра её дочки в спокойной уверенности, что в не столь далёком будущем они расцветут в прекрасных девушек и при первой же возможности навсегда сбегут от своей матери. Кинутся за любовником, который пообещает им шёлковое бельё, или наймутся на службу к какой-нибудь даме, которая возьмёт их с собой горничными в Нейи. А мадам Россето останется одна, ещё долго будет жить в своём чулане, ожидая всё более редких визитов дочек, пока однажды не заболеет отчего-нибудь, притащится в больницу и немногим позже, взглянув последний раз на подтёк на потолке, смиренно и без сопротивления исчезнет из этого мира.

Консьержка посыпала пирожные сахарной пудрой, чтобы прикрыть наиболее очевидный ущерб, вытерла руки о фартук и посмотрела на него взглядом, в котором читались незлобивость и ранимость измученного существа.

– Вот, месьё Ле Галль, лучше не получится.

– Я вам очень благодарен.

– Вам надо идти, жена вас ждёт.

– Да.

– Уже давно.

– Действительно.

– Два часа, вы так припозднились сегодня.

– Да.

– Я не припомню, чтоб вы возвращались так поздно. Мадам, наверное, волнуется.

– Вы правы.

– Но главное – ничего не случилось. Сейчас я брошу на сковородку говяжью печёнку. Я сама всегда ем только тогда, когда дети уже спят и я могу быть за них спокойна. Вы любите печёнку в винном соусе, месьё Лё Галль?

– Очень даже.

– А жаренную картошку с розмарином?

– Ради этого я готов бежать километры.

– При этом у вас дома есть всё, что нужно, вы счастливчик. С вами точно ничего не случилось?

– Нет, что вы. Что может со мной случиться. Мне пора.

– Конечно, мадам ждёт, а я вас задерживаю здесь своими шутками про печёнку.

– Ах, мадам Россето, не говорите так. Говяжья печёнка в винном соусе – это не шутка. Это очень серьёзная вещь. Особенно если в игру вступает жареный картофель в розмарине.

– Как вы красиво говорите, месьё Лё Галль! Вы культурный человек, я всегда повторяла. Вы точно не хотите попробовать? Я быстро?

– Звучит заманчиво, но…

– Мадам конечно же приготовила вам ужин. А я задерживаю вас своей болтовнёй.

– Как-нибудь в другой раз.

– Она конечно же волнуется.

– Мне пора.

– Хорошего вечера и передайте мадам большой привет!

Леон поднялся со своими клубничными пирожными на третий этаж. Лестница была свежевымыта, перила, вытертые от пыли, сияли красным цветом, латунные штанги блестели. Леон втянул ноздрями запах мастики для паркета, он внушал ему чувство покоя, постоянства и родины, а шум проходящих по лестничной клетке труб и шорохи из соседских квартир – чувство безопасности и причастности.

Перед своей дверью он остановился. Что он слышал? Его жена Ивонна своим высоким, чуть хрипловатым девчоночьим голоском пела балладу. Si j’étais à ta place, si tu prenais la mienne… Леон дождался, когда пение смолкло, и только после этого открыл дверь. Ивонна стояла в прихожей в светлой летней юбке, которая была слишком лёгкой для этого времени года, и устраивала в вазе букет астр. Она повернулась к нему и улыбнулась.

– Наконец-то ты пришёл! Ужин на столе. Малыш уже спит. Я не ужинала, дожидалась тебя и открыла бутылку вина.

Она взяла у него тарелочку с клубничными пирожными и посмеялась над их плачевным состоянием, отправила мужа с напускной строгостью мыть руки и, быстро глянув в зеркало, на ходу поправила себе причёску. Леон удивлялся; она больше не была тем отчаявшимся, измученным в неволе существом, которое он оставил утром, а была поющей и смеющейся юной девушкой, в которую он когда-то влюбился.

– Странный у тебя вид, – сказала она после еды, когда они перешли в гостиную, чтобы выпить кофе с раскрошенными пирожными. – Что-то случилось?

– Я ездил в Сен-Сюльпис и купил там клубничные пирожные.

– Я знаю, это было очень мило с твой стороны. Но что-то долго ты туда ездил, нет?

– Да.

– Больше двух часов. Ты где-то задержался?

– Я встретил ту девушку.

– Какую девушку?

– Я не уверен.

– Ты не уверен? Ты встречаешь девушку, но не уверен и опаздываешь на два часа?

– Да.

– Мой дорогой, это звучит так, будто нам нужно что-то обсудить.

– Я думаю, то была Луиза.

– Какая Луиза?

– Маленькая Луиза из Сен-Люка-на-Марне, ну, ты знаешь.

– Которая погибла?

Леон кивнул, и во всех подробностях рассказал жене о встрече в метро, о своих блужданиях по одному и тому же туннелю, о своих сомнениях по дороге домой и о сомнениях, которые приходили к нему в ответ на его сомнения. Под конец он рассказал и о своём визите к консьержке, и как потом поднимался по лестнице, и как у него выступали на глаза слёзы сострадания к мадам Россето, но в то же время от сострадания к самому себе и ко всему миру.

Когда он закончил, Ивонна встала и подошла к окну, отодвинула штору и посмотрела вниз на тихую ночную улицу.

– Мы оба знали, что когда-то это случится, не так ли? – Её голос был звонким, на её губах играла улыбка, а фигура была окружена ореолом света уличного фонаря, который стоял под дождём у дома. – Ты будешь искать убитую девушку, тебе нужно удостовериться.

– Девушки больше нет, Ивонна, так или иначе. Столько времени прошло с тех пор.

– И всё равно ты будешь её искать.

– Нет, не буду.

– Когда-нибудь будешь. Ты не сможешь жить, не зная наверняка.

– Мне достаточно того, что я знаю, – возразил он. – Более точные сведения мне не нужны. Я не бегаю за женщинами, ты же знаешь.

– Потому что ты женат на мне?

– Потому что я твой муж, а ты моя жена.

– Ты не хочешь поступать неправильно, это делает тебе честь, Леон. И всё-таки этот вопрос будет тебя мучить, пока ты не докопаешься до ответа. Я не хочу на это смотреть, а главное, я не хочу, чтобы это сказывалось на мне. Ты должен разыскать эту девушку, это я тебе приказываю.

На следующее утро по дороге на работу Леон боролся со своим желанием проехаться наудачу туда и сюда на метро. На площади Сен-Мишель он сдался и спустился под землю, под чугунное литьё светильников в стиле модерн. В следующие часы кого он только не видел под землёй – людей всех возрастов и всякого роста обоего пола, любых цветов кожи, да пару собак и кошку в клетке из ивовых прутьев и даже крестьянина с печальными собачьими жёлтыми глазами и двумя живыми овцами – как видно, он оставил свою телегу в Порт-де-Шатильон и теперь ехал к рынку на метро. Но девушку с зелёными глазами он не видел.