* * *

В списке приглашенных оказалось больше двадцати человек. Некоторые опоздают, но явятся абсолютно все. К нам обычно приходит больше, чем положено по списку. Кто-то прихватит с собой подругу, кто-то давнего друга, с которым никак не встретится, а тут случай подвернулся, можно безвозмездно выпить и закусить, заодно устроить дружеские разборки. И не нужно тратиться на ресторан. Запросто могут приволочь с собой нужного и значимого партнера, нежданно наехавшего на Питер из столицы, – в общем, вместо двадцати придет двадцать восемь. Я заранее позаботилась о запасе дополнительной еды и напитков. Хватит на всех. Лихорадочное, возбужденное состояние, обычно мне не свойственное, безудержно подхлестывало меня, будто я гналась за кем-то, пытаясь схватить судьбу за хвост. Муж и сын не принимали участия в подготовке предстоящего праздника, равнодушно взирая на пакеты, ящики, авоськи и торбы. И вот торжественный день настал. Я не обозначила тему торжества. Мне хотелось праздника, может быть, это был последний праздник в моем доме. Больше уже ничего не будет.

Гости потихоньку собрались. Пришла надежная, как оборонительный тыл, и экстравагантная Лидия. Она о чем-то тихо пошушукалась с моим мужем, посверкивая разгоревшимися от возбуждения глазками. Чуть позже явилась тихая Эльвира. Она сразу же окопалась на угловом диване, чтобы обозревать всех гостей разом, видимо, выбирала себе подходящую жертву. Вениамин Григорьевич транспортировал юную Людочку, она повисла на грузном туловище начальника, как гроздь бананов. Банановое дерево уселось на самом видном месте, чтобы удостоверить присутствующих в своем наличии и заодно отличии от остальных. Несколько приятелей мужа, бесцветные и скучные, заполонили помещение и загудели, гулко и тихо, как пчелы. Мой муж – необыкновенный мужчина, удивительный, интересный собеседник, обаятельный человек. А его приятели – серая пастообразная масса. Никак не могу запомнить их имена. Про отчества и говорить нечего. Уже раздался звон бокалов, мелодичные звуки совпали с глуховатым боем часов, сквозь звуки проскальзывала элегическая грусть, как некий мистический обертон. Что-то зловещее почудилось мне в этих звуках, что-то угрожающее. Страшное предзнаменование закутывало мое тело в кокон отчаяния. Я находилась в грозовом облаке и все пыталась прислушаться, чтобы включиться в беседу, но все было тщетно, мозг отказывался служить. Мне слышались лишь обрывки слов, и не было никакой возможности уловить смысл сказанного. Слова скакали по кругу, будто играли в детскую игру. Крестики-нолики.

– Варя, принеси нам что-нибудь выпить, – сказала Лидия.

От громкого возгласа я вздрогнула, выбралась из закрытого облака и посмотрела на стол. Выпивки много, наверное, преданная подруга заметила мое подавленное состояние и окликнула меня, чтобы пробудить.

– Сейчас принесу, – сказала я, но меня кто-то вежливо тронул за руку.

Передо мной стояла Людочка, кажется, она вновь меня обожала, преданно смотрела в глаза, лицо девушки слегка перекосилось от неимоверного усилия.

– Не нужно, Варвара Петровна, все есть, и выпивка, и закуски, поговорите со мной чуть-чуть, – жалобно пропела Людочка.

– О чем, Людочка? – удивилась я.

– О жизни, о будущем, о мужчинах, вы ведь великолепный собеседник, Варвара Петровна, с вами совсем не скучно.

– Людочка, сегодня из меня плохой собеседник выйдет, видите, сколько гостей, для меня праздник – это работа, тяжелая и сложная, – я вежливо улыбнулась Людочке.

– Варвара Петровна, почему вас Вениамин Григорьевич с работы уволил? – взмолилась Людочка, залезая в мои глаза с ногами, кажется, она пыталась перебраться в них, чтобы вычерпать все полезное для себя как из колодца. – Мне не дает покоя этот вопрос, все голову ломаю, а Вениамин Григорьевич не сознается, в чем дело.

– Он никогда не сознается в своем грехе, – неловко пошутила я и опять прижала ладони к щекам.

Нужно включить кондиционер. Очень душно. Нервно. Тоскливо. Одиноко. Народу много, а на душе кошки скребут от изматывающего одиночества.

– Но почему, Варвара Петровна? – вскричала Людочка, и в гостиной наступила тишина. Все замолчали и уставились на нас, будто мы вдруг разделись догола.

– Мужчины не любят признаваться в совершенных преступлениях, они не признают раскаяния как такового, – едва слышно прошептала я.

Людочка задумалась, сняв свою руку с моей. Я мило улыбнулась, прищурилась и закачала головой, будто китайский болванчик. Гости чокнулись, послышался звон хрусталя, бой часов, и опять потекли монотонные словесные ручьи.

– Ходорковский ведет себя как настоящий мужчина. Я думала, что он избалованный судьбой золотой мальчик, а он вышел на уровень великана, – горячо втолковывала кому-то Лидия.

Эта мудрая женщина отлично знает, как грамотно запудрить мозги мужикам. Экстравагантная леди, классный специалист. На своем веку она тонны порошка высыпала на бедные мужские головы.

– Слишком много ему дали, выпрут страну из «Восьмерки», точно выпрут, – возразил ей кто-то, один из пастообразных приятелей мужа.

– Ничего не выпрут, – возмутилась Лидия, – вот посмотрите, все останется на своих местах. А срок Ходорковскому скостят. Ровно наполовину. Чуть попозже выпустят. Дали девять лет, четыре с половиной вычтем, два в уме, сколько осталось? Всего два с половиной годика, ну кто заинтересован делать из олигарха героя? Никто, – сказала Лидия и весело рассмеялась, будто беседовала с мужчинами не о тюремном заключении и судебных приговорах, а рассказывала какой-нибудь увлекательный анекдот из жизни отдыхающих пансионата.

Где-то неподалеку от политических дебатов пряталась тихая Эльвира, она о чем-то задумалась. Я проследила взглядом за рассеянным взором студенческой подруги. Ах, вот оно что, на сей раз жертвой тихоокой красавицы оказался мой муж. Эльвира положила свой томный взор на кавалера с приданым. Еще развод не состоялся, супруги до сих пор находятся в тягостных раздумьях, а невесты уже плотной лавиной поползли из всех щелей. Я подошла к мужу.

– Володя, ты доволен праздником? – спросила я.

Муж разглядывал какой-то предмет в углу гостиной. Я провела глазами ровную линию и зацепила взгляд. Он смотрел на шкаф, в котором тихонько сидел ноутбук. Володя не мог дождаться, когда гости уйдут и он снова останется один на один со своим надежным и верным другом.

Тема судебного исполнения подошла к логическому концу. Ходорковского благополучно проводили в колонию и принялись за обсуждение очередной наболевшей проблемы.

– Реформы не пройдут, они рассыплются под давлением общественности, – послышалось откуда-то сбоку.

Слишком горячо прозвучало, слишком вспыльчиво для приличного общества. Я перевела нитку взгляда на взбесившегося консерватора. Вениамин Григорьевич принял на грудь добрую порцию янтарной лимонной водки, закусив осетром. Строгим взглядом осмотрел гостей. И вдруг сказал, почти потребовал, нисколько не задумываясь о последствиях.

– Скажите, ну что у нас за премьер? Разве это премьер? Скажите, пожалуйста, вам нравится наш премьер? – он грозно приступил к Эльвире, почти придавив своим грузным телом притихшую женщину, томная красавица судорожно вздрогнула.

Жесткий натиск пришелся не по нраву коварной обольстительнице. Разговоры о премьерах, приговорах, тюрьмах и провинившихся олигархах обычно нагоняют непреходящую тоску на замороженную Эльвиру. Это всем известно еще с институтских времен.

– Я н-не знаю, не понимаю, ничего не помню, – прошептала несчастная красавица.

Эльвира откровенно не любит мужские разговоры. Не просто не любит, она их ненавидит. И всем нутром презирает политику. Спящая красавица прожила большую жизнь, но так и не поняла, что мужчины обожают лишь родной диалект. Они хотят, чтобы женщины разговаривали на одном с ними языке. В народе говорят, дескать, они нашли общий язык, это значит, женщина полюбила дело мужчины, приняла его, стала частью целого, всей грудью легла на амбразуру, защищая общие интересы. А Эльвира упрямо защищала свое скорбное одиночество от грязных мужских посягательств. Володя бросился в бой, чтобы растащить в разные стороны красавицу и чудовище. Вениамин Григорьевич и впрямь напоминал своим залихватским и бравым видом страшное чудовище. Седые волосы, распушенные и растрепанные, галстук в широкую янтарную полоску, заметно съехавший набок, наполовину расстегнутый воротник рубашки. Меркантильная Людочка подхватила Вениамина Григорьевича под руку, чтобы Эльвира особенно не задиралась. В разгар суматохи в прихожей прозвенел звонок. Он звенел пронзительно, тревожно, беспокойно. Тут же раздался хрустальный звон, и сразу за ним бой часов, все это звучало в унисон. Вениамин Григорьевич в знак примирения и вечной дружбы надумал чокнуться с Эльвирой, он раз от разу подносил бокал к рюмке красавицы и нежно касался хрустальным боком, в гостиной гремел тонкий звон, он надрывно раздавался в ушах, как будто бил в тревожный набат огромный церковный колокол. Незримый звонарь, надрываясь, колотил что есть мочи во все колокола, путаясь в многочисленных веревках и тросах. Отголоски крамольных слов еще витали под потолком, но гости уже притихли, возбужденные голоса постепенно умолкли, пронзительный звон проникал в человеческое сознание, залезая глубже, пытаясь вогнать туда непреодолимый страх. Первыми остановились часы. Мерные удары прекратили тревожный пересчет времени. Вторым застыл, как немое изваяние, как восковой манекен, разудалый Вениамин Григорьевич. Он стоял со своим бокалом, не зная, что делать дальше. Третьим по счету был дверной звонок, но он все звенел, вселяя в гостей испуг, издавая душевный скрежет. Виновники крамольных разговоров отодвинулись друг от друга, будто в один краткий миг стали незнакомыми, абсолютно посторонними людьми. Я злорадно усмехнулась. Страх присущ всем. Муж посмотрел на меня, дескать, кто это? Я покачала головой. Все приглашенные находились в доме, никто не опоздал, гости прибыли точно по расписанию, будто боялись пропустить неотложный рейс. Володя медленно выдвинулся в прихожую. Звонок еще раз прозвенел, настойчиво и неумолимо. Гости застыли, превратившись в групповой паноптикум. Даже храбрая и бесстрашная Лидия слегка побледнела. Эльвира грустно съежилась, будто кто-то пытался посягнуть на девственную нетленную красоту. В гостиную вошли двое, мой муж и еще один мужчина. В моей голове все всполыхнуло, забилось, засверкало, но мозг успел зафиксировать в памяти стройное тело квартерона, в короткой куртке и узких джинсах, стоявшее в проходе. Это был Дима. Хрупкий, тонкий, стройный. Он пришел ко мне, в мою семью, в мой дом, чтобы забрать меня отсюда. Но куда? Куда мы могли уйти? У нас уже было место обиталища – наше туманное облако. Зачем он пришел?