Но с другой стороны, что она могла еще сказать? Напомнить ему, что он встречается с ее подругой, намекнуть на то, что она знает о степени близости их отношений, и пристыдить – мол, разве так можно, ты уж определись, парень, с какой девкой гуляешь.

Ерунда все это, глупости. Нет у нее права читать ему нотации. Ведь по большому счету отношения Германа и Кристины ее никак не касаются. Они встретились раньше, сблизились раньше. А та искра, что пробежала между ними вчера, – наверное, это был просто отблеск далекой молнии, ведь тучи на небе были грозовыми.

А может быть, и не было никакой искры и все это только плод ее воображения, продукт расшатавшейся нервной системы, галлюцинация, вызванная чередой бессонных ночей. Бред, сон…

Тогда откуда эта боль?

Боль – такая нестерпимая, такая новая и острая, совсем не похожая на ту, другую, затаившуюся в глубине, ручную, присмиревшую боль?

– Мама!

В дверном проеме показался силуэт Никиты. Варя отмахнулась:

– Ну, что опять?

Получилось немного грубо – мысленно она проклинала себя за эту грубость по отношению к сыну, но справиться с собственными эмоциями не могла.

– Мы будем еще рисовать?

– Будем… Не сейчас, малыш. Подожди немного…

– У тебя голова болит? – В голосе сына сквозила тревога. При других обстоятельствах она тронула бы Варю, заставила бы подойти к Никитке, сгрести его в охапку, прижаться губами к жесткому ежику волос на макушке и прошептать, сглотнув комок слез: «Со мной все в порядке, малыш…»

– Со мной все в порядке, – сказала она почти отстраненно и опустилась на диван, пытаясь справиться с нахлынувшей болью.

Получалось плохо. Можно даже сказать, вообще не получалось. Кажется, она вообще не знала средства, как избавиться от этой непривычной, новой боли. Возможно, нужно было просто отвлечься. Попытаться подумать о чем-то другом.

Она вспомнила про Кристину. Про ее бесконечные портреты, неожиданно обнаруженные в ящике стола у Артема. Вспомнила о том, что собиралась ей позвонить, и увидела в руках у себя телефонную трубку.

Пожалуй, и в самом деле нужно позвонить Кристине. Заглушить это неуместное чувство ревности, это отвратительное, недопустимое чувство зависти, и позвонить. Рассказать о своей находке в ящике стола, уточнить, состоится ли сегодня их прогулка втроем – ведь накануне вечером они договорились сходить куда-нибудь вместе с Никитой.

Варя, сделав над собой усилие, набрала номер Кристины, дав себе слово, что не станет спрашивать про Германа. Эти расспросы ни к чему, ведь все и так понятно. Ночной звонок Кристины – слишком очевидное подтверждение того, что несколько минут назад Варя поступила правильно, извинившись перед Германом и отклонив его предложение о встрече.

Как бы ни было больно осознавать это.

«Только не спрашивать про Германа», – напомнила она себе. В трубке потянулись гудки, и вскоре послышался приятный молодой девичий голос:

– Центр психологической помощи Кристины Легран.

– Добрый день, Алина. Это Варя, подруга Кристины. Соедини меня с ней, пожалуйста.

– Добрый день. А Кристины Анатольевны сейчас нет. – В голосе секретарши послышалось замешательство. На первый взгляд необъяснимое.

– А когда она будет?

– Я… я не знаю, она не сказала. Попробуйте дозвониться ей на сотовый.

– Да, конечно, – ответила Варя и повесила трубку, несколько смущенная растерянностью секретарши.

Впрочем, мало ли какие тому причины? Отыскав в блокноте номер мобильника, Варя набрала нужную комбинацию цифр и принялась ждать ответа.

Гудки пошли почти сразу. Однако Кристина почему-то не откликалась. Варя, слушая гудки, автоматически считала их. После пятнадцатого соединение было прервано – на дисплее сотового телефона мелькнула надпись: «Нет ответа».

Варя пожала плечами: мало ли, может быть, Кристина не слышит звонка. Такое бывает – возможно, телефон лежит в сумке, Кристина вышла из машины – к примеру, в магазин, а сумку оставила в салоне. Хотя странно как-то идти в магазин без сумки. Но ведь она может просто не слышать звонка, ведь такое случается очень часто, когда на улице слишком шумно или музыка в салоне машины играет слишком громко…

Она снова набрала номер и снова прослушала те же пятнадцать гудков, после которых соединение оборвалось, а на экране мелькнула уже знакомая надпись.

Варя отложила телефон в сторону, справедливо рассудив: Кристина сама перезвонит ей, заметив на дисплее информацию о неотвеченном вызове. Небольшое беспокойство, зародившееся в душе, она отнесла на счет расшатавшихся нервов. А сейчас…

Сейчас нужно чем-нибудь заняться. Какими-нибудь домашними делами – к примеру, банальным приготовлением обеда, котлетами, пельменями, макаронами. Опуститься, так сказать, с небес на землю и больше никогда не помышлять о таких взлетах. Пожалуй, нужно дать себе обещание, что этот был последним…

Оказавшись на кухне, Варя принялась отчаянно греметь кастрюлями, достала из морозильной камеры все мясо, которое только там нашлось, разморозила большую часть в микроволновой печи и, разделив на части, принялась готовить фарш. Но все эти действия она совершала механически – кухонные хлопоты едва ли могли стать избавлением от чувств и мыслей, которые продолжали жить внутри своей самостоятельной и бурной жизнью. Ничего не возможно было с этим поделать, разве только отключить сознание, нажав на какую-нибудь волшебную кнопочку…

Варя даже представила ее себе, эту волшебную кнопочку, крошечную, почти незаметную, в виде родинки где-нибудь на затылке, под волосами. Прикоснулся – и все, и никаких тебе тревог-волнений, никаких переживаний-воспоминаний. Просто переключаешь невидимый канал, настраиваешь свой внутренний приемник на макароны и ни о чем, кроме этих макарон, не думаешь. Вот бы было замечательно, и почему Создатель не предусмотрел такую кнопочку, которая решала бы все проблемы? Получается, человек – бракованный продукт, который способен укротить любую внешнюю стихию, но абсолютно беспомощный перед теми ураганами и цунами, которые бушуют у него внутри.

«Брось, – уговаривала она себя, помешивая макароны в кастрюле. – Брось думать об этом. Ведь все то, что случилось, – всего лишь досадное недоразумение, не более… А главное – ведь изменить ничего не возможно. Сколько ни думай, сколько ни перебирай в памяти, все равно все останется по-прежнему. Не сложилось – и все, что ж теперь с этим поделаешь? В мире – миллионы людей, и каждый прожитый день – это сотни тысяч несложившихся историй с похожим, с почти одинаковым сюжетом».

Но с другой стороны, какое ей вообще дело до этого мира? Нет, глобальные обобщения – совсем не то средство, которое может помочь. Во всяком случае, на данный момент оно эффективно ничуть не больше, чем эти чертовы макароны, которые плавают в кастрюле. Пытаться утешить себя мыслью о вселенской несправедливости – почти то же самое, что искать истину на дне этой кастрюли, всматриваясь с маниакальной настойчивостью в бурлящий кипяток. Результат будет одинаково неутешительным.

– Мама! – снова послышался голос Никиты.

Варя вздрогнула, уронила ложку, которой помешивала макароны, в кипяток. Разлетевшиеся в стороны брызги попали на лицо и обожгли кожу.

– Черт! – выругалась Варя и вдруг почувствовала, как из глаз брызнули слезы. Неожиданные, непрошеные – но справиться с ними она уже не могла. Видимо, просто наступил тот самый момент, когда запас терпения иссяк, когда крепиться дальше, держать себя в руках стало уже невозможно. Брызги кипятка, слегка ущипнувшие кожу, оказались тем самым Рубиконом, который она перешагнула. И теперь оставалось только одно – упасть на кухонную табуретку, закрыть лицо руками и оплакивать собственную судьбу.

– Мама! – Никита бросился к ней и неловко попытался обнять. От этого его неловкого прикосновения она разревелась еще сильнее, теперь уже в голос. Никита стоял рядом, робко гладил Варю по вздрагивающим плечам и испуганно повторял: – Мама, мамочка… Что случилось? Почему ты плачешь?

Она поймала его ладонь и сжала хрупкие пальцы. Ответить сыну она пока ничего не могла и все же попыталась хотя бы как-то успокоить.

– Мама, – снова прошептал он дрогнувшим голосом. Еще секунда – и Никита, наверное, разрыдался бы вместе с ней, от испуга и горечи, от чувства собственного бессилия.

Она подняла лицо, залитое слезами, и увидела глаза сына. Два серых глаза, смотревших на нее с тревогой, обожанием и страхом. Нужно было прогнать этот испуг, нужно было сделать все для того, чтобы взгляд его снова стал прежним.

– Все в порядке, Никитка, – выдавила из себя и смахнула с глаз слезы. – Я просто обожглась. Выронила ложку, и капли брызнули в лицо…

– Тебе больно?

– Уже нет. Уже почти совсем не больно, так, только жжет немного. Но это пройдет.

Поднявшись, она порывисто прижала к себе Никиту, спрятала лицо в его жестких волосах, вдохнула их запах, такой родной, и вдруг поняла, что все остальное не важно. Что ничего не может быть в жизни важнее, чем их близость, что объятия матери и сына не заменят никогда ничьи другие, и ни один мужчина на этой земле не достоин даже легкой тени грусти в глазах ребенка. Ее ребенка, ее Никитки…

Ни один. И Герман – тоже.

«Как хорошо, что мамы сейчас нет дома», – подумала Варя. Мать наверняка не поверила бы в историю про капли кипятка, которые заставили Варю разрыдаться, как маленькая девочка. Пришлось бы выдумывать что-нибудь более правдоподобное или говорить правду – но сейчас она была не способна ни на то, ни на другое.

– Успокойся, солнышко. Ну чего ты так испугался? Говорю же, со мной все в порядке.

– Мам, у тебя такое лицо было…

– Да все в порядке с моим лицом. Ну хватит переживать. Ты ведь мужчина, Ник. А мужчина должен быть сильным. Вот я сейчас доварю эти макароны, котлеты пожарю, пообедаем и сходим с тобой куда-нибудь… Хочешь?