Нет, не в счет. Он не озвучивал этих мыслей, он и сам был убежден в их безнадежности, он просто застрял в пробке – нужно же было чем-то занять мозги!

Герман растерянно огляделся по сторонам. Холостяцкая запущенность жилища, пожалуй, впервые предстала перед глазами во всей своей малопривлекательности. Слой пыли на книжных полках, на экране телевизора, на полках с музыкальными дисками и на полу. Полнейшее запустение в холодильнике…

Впрочем, Кристина ведь не ужинать к нему придет. Здесь что-то другое. Наконец он понял, что именно показалось ему странным в голосе и в разговоре Кристины. Ее видимое желание подать свой визит под «соусом» дамской прихоти. Внешне это выглядело именно так – для чего тащиться ночью к малознакомому мужчине, который не приходится тебе ни другом, ни мужем, ни отцом, ни любовником? Видимо, только лишь для того, чтобы он наконец занял свое положенное место в этом нехитром перечне. Последнее – по списку. А в перспективе – второе.

Видимо, видимо…

Нет, ничего не видимо. И абсолютно ничего не понятно. Этот расклад никуда не годится. Это не тот случай…

Он все продолжал раздумывать, меланхолично бродя по квартире и запихивая в шкафы и на полки попадающиеся на глаза вещи. Даже намочил в ванной тряпку, чтобы стереть пыль с экрана телевизора. Но в поле зрения попал телефон, и он снова застыл в задумчивости перед «машиной желаний», гипнотизируя ее взглядом. Звонок в дверь настиг его с тряпкой в руках. Чертыхнувшись, он бросил тряпку на подоконник, прикрыл занавеской и пошел открывать.

Глаза у Кристины были на мокром месте.

– Дождь, – сказала она вместо «здравствуй», сразу же занимая оборонительные позиции и пресекая все его расспросы на тему «Что случилось и почему ты плачешь».

Дождь-союзник пришел на помощь. Хотя, насколько помнил Герман, дождь закончился еще в то время, когда они с Варей были в парке. И с тех пор он не слышал ударов капель о стекло. Впрочем, вполне вероятно, музыка заглушила звуки дождя. Странного и прихотливого дождя, который так избирательно намочил Кристину, ни капли не пролив на одежду и на волосы, сделав мокрыми только глаза.

– Проходи, – коротко ответил он, отступая и пропуская Кристину вперед.

Она изо всех старалась выглядеть беззаботной. Беззаботной, раскованной, даже бесшабашной. Ни на секунду не задержала взгляд в зеркале в прихожей, давая понять, что это ей ни к чему. Прошла в комнату, огляделась по сторонам:

– У тебя симпатично. Типичное жилище закоренелого, убежденного холостяка. Я права?

Кристина уселась в кресло и закинула ногу на ногу. На лице сверкала улыбка, и даже слезы в глазах почти высохли. Превратились в воспоминание, скрывшись на дне озера.

– В том, что это жилище холостяка, – права, – ответил Герман, продолжая стоять в проеме двери. – А вот насчет убежденного и закоренелого – не знаю. Наверное, просто жизнь так сложилась.

– Да ты садись, – пригласила его Кристина. – Чувствуй себя как дома. Значит, один живешь?

Она, кажется, и сама замечала искусственную непринужденность своих слов. Ведь знала, что живет он один. Еще во время их первой встречи это выяснилось. Знала, иначе не приехала бы к нему вот так, среди ночи, почти не спросив разрешения. Могла бы и не спрашивать с такой натянутой непосредственностью о том, что всем давно известно. Но Кристина, видимо, ничего не могла с этим поделать. Приказала себе «держаться бодрячком» и держится, изо всех сил держится. Черт, да что же такое с ней случилось?

– Нет, не один. Я живу со Степаном.

В глазах Кристины мелькнуло изумление: «Брат? Сын? Или, черт, неужели…»

Герман доставил себе удовольствие помучить ее еще немного, а потом пояснил:

– Кот.

Кристина рассмеялась. Атмосфера стала чуть менее напряженной, но все же…

Все же ощущение того, что в изящной кожаной сумочке Кристины спрятана бомба, его не покидало. Килограммчик тротила, вполне пригодного для того, чтобы развеять скуку и превратить унылый вечер в настоящий праздник. С фейерверком, разбитой посудой и разбитыми стеклами, как водится.

Герман поймал антрацитово-черный взгляд Кристины, удивившись тому, что раньше ее глаза казались ему карими. Светло-карими, цвета коньяка, разлившегося тонкой лужицей на белоснежной поверхности скатерти. Цвета некрепкого чая или сильно разбавленного кофе.

– Что так смотришь?

– У тебя цвет глаз поменялся. Когда я видел тебя в последний раз, они были карими. А теперь потемнели.

– Не знаю, может быть… Это, наверное, дождь…

Она все была готова свалить на дождь. Обвинить его во всем, чего он не совершал, пользуясь его безответностью и полнейшим равнодушием к любым обвинениям.

– Кристина, у тебя что-то случилось?

Тональность разговора, заданная Германом, ее определенно не устраивала. Она выжала из себя очередную улыбку, такую же ненастоящую, как новый цвет ее глаз:

– Да с чего ты взял? Ничего у меня не случилось. Мне просто захотелось тебя увидеть. И еще, знаешь, я чувствую себя немного виноватой за то, что продержала тебя целых полчаса в приемной… За то, что отменила встречу. Понимаешь, Варя – моя старая подруга, мы не виделись черт знает сколько лет, и поэтому…

– Да? – Он наконец опустился на краешек дивана напротив Кристины и приготовился слушать, проявив неожиданную заинтересованность. Как будто Кристина, сама того не ведая, извлекла на свет какой-то магический код, заключенный в простой и обыденной фразе.

Но разговор заладился, и оба они испытали от этого облегчение.

– Мы вместе учились в институте, в одной группе. И были закадычными подружками. А потом я вышла замуж и уехала во Францию.

– А Варя?

– Варя тоже вышла замуж и уехала в Москву. Вот поэтому-то мы и не виделись так долго и ничего не знали друг о друге. А вчера она появилась совершенно неожиданно, сама меня отыскала… Поэтому и пришлось отменить встречу. Надеюсь, ты не сильно на меня обиделся.

– Нет, я же сказал. Совсем не обиделся. Что же, вы даже не переписывались? Не перезванивались?

– Нет, вообще не общались. Так получилось… Она ведь не знала, что я в Париже. А я не знала, что она в Москве. Теперь я вернулась… В принципе я вернулась уже пять лет назад.

– А Варя? – Кажется, других слов он не знал. Или, может быть, знал когда-то, но забыл за полной ненадобностью. Магический код беспечно рассекречивался на глазах у Кристины, но Герман ничего не мог с этим поделать.

– Варя вернулась недавно. Вместе с сыном. Я даже не знала, что у нее есть сын. Я, честно говоря, вообще уже не думала о том, что мы когда-нибудь снова увидимся. Уже почти смирилась с мыслью о том, что жизнь разводит в разные стороны людей, которые когда-то были друг другу самыми близкими. Я очень сильно изменилась за эти годы…

«А Варя?» Сакраментальный вопрос уже готов был слететь с губ, но Герман усилием воли заставил себя промолчать, понимая, что он выдаст его с головой.

– А Варька, как ни странно, осталась прежней, – продолжала Кристина, и Герман теперь уже не был уверен в том, что секунду назад он все-таки промолчал. – Жизнь на нее никак не повлияла. Ни внешне, ни изнутри. В восемнадцать она была точно такой же, как сейчас…

Герман слушал Кристину, почти замерев на краешке диване, и пытался представить себе Варю, которой восемнадцать. Наверное, Кристина права, в восемнадцать она была точно такой же, как сейчас. Та же тугая коса, переброшенная на грудь через плечо и перехваченная почти на самом конце тугой светло-бежевой резинкой. Та же подростковая угловатость линий – острые ключицы, острые коленки, остренький носик – и вместе с тем удивительная плавность движений. Взмах руки, взмах ресниц, поворот головы, медленно тающая на лице улыбка. И взгляд – синева, которую так безуспешно пытались изобразить на полотнах все гении времен эпохи Айвазовского. И музыка ее смеха, которую так безуспешно пытались сочинить все гении всех эпох. Пытались, но не сумели…

В дверном проеме появился кот и заставил Кристину позабыть про Варю.

Впервые в жизни Герман ощутил отчетливое желание убить собственного кота, которого любил так по-детски нежно. Захотелось просто взять его двумя пальцами за шкирку и выкинуть с балкона, чтобы знал в следующий раз…

Кристина в отличие от Германа испытывала к некстати появившемуся в поле зрения коту самые теплые чувства.

– Боже, какая прелесть! Какое чудо!

Герман откашлялся, с трудом подавляя желание обозвать кота мерзким гадом. Если уж не получилось выбросить его с балкона, так хоть морально припечатать. Но даже этого удовольствия Кристина его лишила. Он чувствовал – теперь они будут разговаривать про кота.

– Я просто обожаю кошек…

Спрашивать: «А Варя?» было бы настоящей глупостью. Герман почти понимал это, а потому снова заставил себя промолчать. Промолчать, а потом, преодолевая душевный протест, выдать пару фраз для поддержания разговора о кошках.

– Да, кошки неплохо скрашивают одиночество.

Не вполне уместный философский пассаж ничуть не смутил Кристину. Она не собиралась сейчас разговаривать про одиночество. Она собиралась разговаривать про кошек, в частности про конкретный экземпляр кошачьей породы, застывший в нерешительности в проеме двери.

– Ну, иди сюда, котик! Иди ко мне!

– А еще, говорят, кошки обладают лечебным эффектом, – гнул свою линию Герман, хмуро провожая взглядом Степана, который, удивительно, в первый раз в жизни откликнулся на «кыс-кыс». Впервые за десять лет своего существования. – Надо же. Раньше он обычно предпочитал, чтобы его называли по имени.

– Его имя ему совсем не подходит, – возразила Кристина. – Надо ведь было додуматься окрестить такого кота Степаном! Это почти то же самое, что назвать какого-нибудь… какого-нибудь нигерийца Ванечкой, или… Ох ты, какой тяжелый!