Тереза Ревэй - Лейла. По ту сторону Босфора

Городские огоньки, мелькая, освещали израненное лицо Лейлы. Полная воодушевления, она была одновременно красивой и трагичной. Сердце Ханса колотилось. Он знал, что оказался в тупике. Но он не опустится до того, чтобы умолять любимую строить жалкие планы на будущее и требовать вверить Селима заботам семьи. Это оскорбило бы Лейлу и стало бы доказательством, что он ничего не знает о женщине, которой предан телом и душой. Он нежно обнял ее.

Она казалась такой хрупкой. Ему еще столько нужно было ей сказать. Им предстоит еще много чудесных мгновений. Он поцеловал ее в губы, щеки, шею. Значит, они в последний раз займутся любовью в его спартанской комнате. Потому что она так решила. Они будут любить друг друга, не зная, прощаются ли. Их ласки будут нежными и отчаянными, а влечение — таким же ненасытным, как в первый раз. И будет острое, как лезвие, наслаждение, и безумное счастье.

Звучный голос Селима разносился далеко вокруг. В такие моменты юные служанки конака избегали хозяина, прикрываясь концами вуали, будто защищаясь от его ругательств. Гюльбахар-ханым выражала безразличие, не желая ничего знать о капризах сына. Лишь Ахмету удавалось успокоить отца, который не любил обнажать перед мальчиком ни свою слабость, ни страх.

— Даже речи быть не может о том, чтобы я отправился в йали, ты меня слышишь? — бушевал Селим.

— Да, я тебя слышу, — покорно подтвердила Лейла.

Ее супруг больше не мог ни читать по выражению лица, ни предугадывать реакцию по телодвижениям. Нужно было прилагать все усилия и говорить с ним как можно более четко и понятно, чтобы он случайно не увидел в речах смысл, который говорящий вовсе не вкладывал, и чтобы не чувствовал себя обманутым или оскорбленным. Это изматывало. Но, увы, это была жестокая реальность и правило жизни с молодым и полным сил мужчиной, который внезапно стал беспомощным инвалидом.

— Но ты, конечно, поезжай! Я прекрасно справлюсь здесь один. Понятно?

— Понятно.

Лейла наблюдала, как солнечный свет заливает сад. Еще никогда цветы не казались ей такими красочными, а Босфор — таким пронзительно синим. Природа словно издевалась над Селимом, чей мир навсегда стал мрачным и бесцветным. У Лейлы сжималось сердце. Ей было жаль мужа, жаль саму себя за то, что приговорена удовлетворять прихоти инвалида, который принимает в штыки малейшее возражение. Что касается Нилюфер, то она боялась досадить мужу и бродила по дому, как призрак.

— Я останусь здесь, — настаивал Селим, стуча тростью по полу беседки.

После покушения он заметно осунулся. Следы ожогов на теле сошли, но след от осколка на щеке останется навсегда. С момента возвращения из Берлина Лейла вела ежедневные битвы с упрямым мужем. Супруги провели целый месяц в немецкой столице в ожидании, пока зарубцуются раны.

Когда хирург сообщил Селиму новость, тот замкнулся в себе. Единственным желанием секретаря было как можно быстрее вернуться домой. Он решил покончить с собой. Лейла строго следила за ним в течение нескольких недель, терпела его оскорбления и удары, которые он наносил, когда отбивался, опасаясь неизвестно чего. По ночам он рыдал от гнева и беспомощности. Свекровь была убита горем, поэтому молодая женщина сама занялась организацией жизни в доме, и все постепенно пошло как по маслу. По негласному приказу Лейлы хозяин не должен был оставаться один. Ни на минуту. Она наняла широкоплечего лаза — то ли для защиты Селима от окружающих, то ли от самого себя. Бироль являл собой красочный образ: черная туника, сапоги горца, кинжал на поясе. Лицо украшали пышные усы. Его преданность и терпение успокаивали Селима. Лейла не теряла надежду, что однажды муж все-таки решится проехаться по городу вместе со своим телохранителем. Надежда на подобие возвращения к нормальной жизни.

Споры супругов становились все резче и язвительней. Больше двух месяцев она терпела длинную и скучную череду жалоб мужа. Ее жизнь стала, как шагреневая кожа. После того как она испробовала вино свободы в Ангоре и Берлине, Лейле казалось, что она задыхается. К счастью, писательская деятельность стала для нее спасением. Многочисленные письма читателей, которые ей пересылал главный редактор, говорили о ее возрастающей популярности. Опустив плечи, она глубоко вздохнула.

— Что-то не так? — вдруг спросил Селим, который теперь реагировал на малейший звук.

— Нет. Просто я устала.

— Я тоже! У меня и так достаточно забот, а ты ищешь причины, чтобы мне досадить.

— Это было всего-навсего предложение! — взорвалась она. — Я думала, что недолгое пребывание в йали пойдет тебе на пользу.

— Я только начал ориентироваться в доме, а ты хочешь лишить меня этого, — взбесился Селим. — Это глупо! Ты определенно ничего не понимаешь!

Задетая, она поджала губы.

— Селим, ты несправедлив. Я забочусь о тебе и стараюсь изо всех сил. Как, впрочем, и все домочадцы. Ты не мог бы выразить хоть немного признательности, хотя бы раз?

— И что потом? Здесь я — слепой, а не вы! Но я могу уменьшить твои страдания и согласиться на развод, если мое присутствие для тебя невыносимо. В любом случае, ты ведь именно этого хотела, не так ли?

Он скреб пол тростью.

— Я знаю, как ты меня смотришь, — продолжил он, махнув рукой в ее сторону. — Я это чувствую. Я не хочу твоей жалости, Лейла, ты меня слышишь? Я потерял зрение, но не гордость. Убирайся! Я возвращаю тебе свободу. Делай с ней, что хочешь!

Он споткнулся, подойдя к трем небольшим ступенькам. Лейла инстинктивно протянула руку, чтобы его удержать, но Селим ухватился за поручни. Он выпустил трость, затем отыскал ее наощупь. Лейла знала, что не должна вмешиваться. Это только все ухудшит. Из тени вынырнул Бироль и поспешил на помощь хозяину. Селим двигался неуверенно, его тощая фигура казалась совсем хрупкой по сравнению с великаном лазом. Молодая женщина дождалась, пока они исчезнут в конце дорожки, и разразилась рыданиями.

Лейла горько плакала, лежа на подушках. Разве она могла догадаться, что это будет настолько больно и обидно? День за днем, час за часом. Она жила в страхе услышать резкое замечание, стать объектом беспричинной злобы мужа. Разделяла с Селимом унижение, когда он натыкался на диван или переворачивал еду. Читала ему книги, когда он страдал бессонницей. Он был весь усыпан синяками и ссадинами и полностью зависел от нее, даже если и отрицал это. Он теперь был жертвой и мог все себе позволить. А Лейла не имела возможности сосредоточиться ни на чем другом.

Запах табака сообщил о чьем-то присутствии. Она выпрямилась. Внизу, у ступенек стоял Луи Гардель, потрясенный тем, что застал ее в таком жалком состоянии. Он на мгновение заколебался, но затем присел рядом. Лейла утирала слезы, и он извинился, что не может предложить ей носовой платок.

— Лучше сигарету, — сказала она.

Луи дал ей время прийти в себя. При первой встрече она показалась ему высокомерной и загадочной. Теперь они беседовали с дружеской фамильярностью.

Француз открыл в турчанке естественную искренность. После возвращения из Берлина она перестала закрывать лицо, лишь прятала волосы. Она предпочитала короткие куртки с украшенными вышивкой фалдами или шелковые блузы с длинными узкими юбками. Любила дополнять наряд жемчужными колье. С ноткой восхищения он подумал, что эта молодая жительница Стамбула удивительно современна.

— С ним всегда сложно, не так ли? — сочувственно спросил Луи.

— Невыносимо.

— Мне жаль. Я пытался с ним поговорить, но он не желает ничего слышать. Он до сих пор не успокоился.

С момента возвращения супругов в Стамбул Луи не раз искал встречи с Селимом, но тот постоянно отказывался. Не теряя надежды, француз несколько дней подряд настаивал на разговоре, пока Селим не сдался. С тех пор Луи навещал его так часто, как мог. Они беседовали о текущих делах, капитан пытался заинтересовать друга ходом переговоров между Францией и Мустафой Кемалем, но Селим злился и на тех и на других, считая дураками всех без исключения, даже советников и секретарей султана.

— Как вы его выносите? — прошептал Луи.

Впервые о ней кто-то побеспокоился. На глаза вновь навернулись слезы. Она затянулась сигаретой.

— Вы не ответите? Знаете, я вами восхищаюсь.

— Это бесполезно. Я лишь выполняю свой долг. А вы нет?

Он глянул на нее краем глаза. Она была напряжена, с непроницаемым лицом. Она не заслуживала такого наказания.

— Перед тем как уехать, Роза вам все рассказала. Значит, вы знаете о моей супружеской измене. Лейла-ханым, я вам и в подметки не гожусь.

Вдали прозвучал глухой звук горнов. Луи не стыдился говорить с Лейлой о любовнице. Турки не считали секс аморальной темой.

— Вы никогда не чувствуете себя одиноким? — внезапно спросила она с потерянным и затуманенным взглядом.

— Нет. У меня свои средства против одиночества, но я вам их не советую.

— В таком случае я вам завидую. Я всегда чувствовала себя одинокой рядом с Селимом. Знаете, что я хотела развестись?

Вернувшись из Берлина, Лейла неожиданно обнаружила, что мужчина может быть настоящим другом и сексуальное влечение не мешает этому. Ее характер гармонировал с характером Луи. И она нуждалась в друге.

— Если вы передумали, то в конце концов вы возненавидите его.

— Селим всегда был эгоистом. А недуг сделал его еще хуже. И теперь я иногда его ненавижу. Это низко, не так ли?

— Я бы сказал, это естественно. А Нилюфер-ханым? — осмелился спросить Луи, все же опасаясь задеть Лейлу.

Женщина улыбнулась, задержав в легких дым.

— Это ребенок. Если бы Селим был здоров, она бы не сумела постоять за себя. Мне жаль малышку, потому что она не понимает, что плохого она ничего не делает. К счастью, Селим чувствует ответственность за ее будущее и никогда не отречется от нее. Но он уже устал от Нилюфер. Как вы от Розы… Что с ней теперь?