Лейле немки казались экзотичными и обаятельными. Они ходили по большим великолепным магазинам, работали в зданиях, холлы которых были украшены мрамором и сталью, обедали в ресторанах. Они свободно высказывались, имели право голоса. У них были короткие стрижки с завивкой, ногти, покрытые ярко-красным лаком. По ночам они курили сигареты и танцевали до рассвета.

— Они просто-напросто похожи на жительниц Пера, — пробурчал Ханс.

— Вовсе нет! У нас женщины застряли в прошлом веке. А берлинские дамы свободны, понимаешь? По-настоящему свободны.

— И это явно тебя восхищает.

Как отрицать очевидное? Да, она счастлива находиться в Берлине! Совершенно неожиданно этот город вернул ее к жизни. Ее даже не пугала нищета. Ханс водил ее по лабиринтам жалких улочек позади Александерплац. Бородатые евреи в бархатных ермолках напомнили ей Восток. В Шарлоттенбурге русские открыли такие же рестораны, как в Пера. В кабаре Курфюрстендамм танцевали обнаженные девушки. Здесь же употребляли кокаин.

— После войны мир изменился, — объявила Лейла. — И мы не сможем вернуться назад.

Селим еще никогда не видел жену такой красивой и сияющей. Обеспокоенный, он почти сожалел, что предложил ей сопровождать его. Безусловно, он хотел поблагодарить ее за благосклонность по отношению к Нилюфер, но на самом деле он больше всего боялся остаться один. Потеря Перихан стала для него глубокой душевной травмой. От горя он и сейчас иногда просыпался по ночам. И если обстановка в его кошмарных снах менялась, то исход был одним и тем же: его малышка умирала у него на глазах, моля о помощи.

Ему вдруг стало душно, и, немного повозившись с ручкой, он распахнул окно. Секретарь выглянул наружу и вдохнул влажный мартовский воздух. У него на лбу выступила испарина.

— Ты плохо себя чувствуешь? — спросила Лейла, положив руку ему на плечо.

Он закрыл глаза, собираясь с мыслями.

— Все в порядке… Просто сегодня утром меня ошарашила новость об убийстве Талаат-паши. Странно, не правда ли?

Бывший министр внутренних дел османского правительства, который скрывался в Берлине от преследований, среди бела дня был убит выстрелом из револьвера.

— По-видимому, убийцей оказался молодой армянин, который хотел отомстить за изгнание своего народа, — сказала Лейла.

— Я понимаю его поступок, но и осуждаю его. Куда катится мир, если мы занимаемся самосудом? Ты готова, любовь моя? — добавил он веселее. — Ты великолепна. Я вижу, что с приездом в Берлин ты расцветаешь, как роза. Я должен волноваться?

Под задорным тоном скрывались серьезные нотки. Селим пристально на нее смотрел. «Подозревает ли он меня в чем-нибудь? — задалась Лейла вопросом. — Это невозможно!» Он слишком занят. Она может свободно передвигаться по городу. Эта опьяняющая независимость! Неужели при всем при этом они с Хансом недостаточно осторожны? У нее по спине пробежал холодок. Внезапно появилось ощущение, что вокруг горла стягивается узел.

Граната взорвалась как раз в тот момент, когда они собирались сесть в такси. Лейла лишь заметила белую вспышку. От страшного шума у нее лопнули барабанные перепонки, и ее отбросило ударной волной на тротуар.

Лейла пришла в себя, лежа на земле. Кто-то легко хлопал ее по щекам. Ошалевшая, она заметила на своем пальто и белых перчатках пятна крови. От такси осталась груда дымящегося метала, вокруг которого бегали люди с огнетушителями. Она хотела позвать Селима, но не смогла выговорить его имя. Двое лакеев помогли ей подняться. Они несли ее внутрь, и у них под ногами скрежетало разбитое стекло.

— Где мой супруг? — наконец сипло произнесла Лейла.

Ее устроили в кресле рядом с фонтаном. От любопытных взглядов ее скрывали ширмы. Из раны на лбу сочилась кровь. У нее сдали нервы, и она дрожала, словно ее лихорадило. Врач поспешил осмотреть женщину. Несмотря на невыносимый гул в ушах, ей удалось услышать то, что он говорил.

— Мадам, вам нужно наложить швы.

— Мой муж? Что с ним?

— Его отвезли в госпиталь. Его ранило.

— Я должна его увидеть!

Когда она попыталась встать, врач обхватил ее за плечи.

— Мы вас проведем, мадам. Но позвольте сначала обработать раны. Прошу вас, доверьтесь мне!

От ужаса подкосились ноги, и она снова рухнула в кресло. Лейла догадывалась, что это нападение было связано с убийством Талаат-паши. Неужели эти люди займутся всеми турками, которые находятся в Берлине? В газетах говорилось о визите дипломата Селим-бея Эфенди с супругой. Их фотографировали на официальных приемах. Когда они шли к такси, Селим был на несколько шагов впереди. Был ли он жив? И если покушение не удалось, будут ли убийцы разыскивать его в больнице?

— Предупредите Ханса Кестнера, археолога! — приказала она слабым голосом. — Пусть ему доложат, что случилось!

Горничная поторопилась передать сообщение консьержу. Успокоившись, Лейла позволила врачу позаботиться о себе. Она была в шоке и почти не чувствовала, как зашивали рану.

Она сидела в темном коридоре огромного госпиталя, на ней по-прежнему было вечернее платье и повязка на лбу. Вокруг метались медсестры, не обращая на нее внимания. Приехав сюда, Лейла заметила палату для малоимущих. Это был настоящий двор чудес. Время от времени мимо пробегали хирурги в белых халатах. Она не решалась их окликнуть и продолжала сидеть, съежившись на стуле, парализованная страхом. В ней проснулись все черты скромной молодой османской женщины. Шум, запахи йода и камфары, металлический тембр немецкого языка угнетали ее. Она чувствовала себя потерянной.

— Лейла! Что случилось?

Сжимая в руке фетровую шляпу, к ней спешил Ханс. Она чуть не потеряла сознание, насколько сильно было ее облегчение.

— Что произошло? — испуганно спросил он, заметив кровь на ее платье. — Ты ранена?

— Покушение… на Селима.

— Господи! — воскликнул он, шокированный. — Как он?

— Как раз этого я и не знаю, мне сказали ждать здесь. Я не понимаю, что происходит.

На глаза навернулись слезы бессилия. Ханс отправился все разузнать. Он говорил, размахивая руками, требуя объяснений, которые ему в конце концов дали. Лейла не сводила с него глаз. И ей стало страшно, когда она увидела, как напряглось его лицо.

— Он мертв? — оцепенев от ужаса, спросила Лейла, когда он сел рядом с ней.

— Нет, его жизнь вне опасности.

Он не решался продолжить, и тогда она вцепилась в его руку.

— Ханс, скажи мне правду!

— От взрыва его глаза серьезно пострадали, и операция оказалась очень сложной, но хирургу удалось извлечь все осколки.

— И?.. — требовала она объяснений.

Ханс наконец посмотрел ей прямо в глаза.

— Повреждения очень глубокие. Есть опасение, что Селим останется слепым.

У нее вырвался стон. Он сжал ее в объятиях.

— Это еще не окончательный диагноз, милая моя! Есть небольшая надежда. Нужно подождать, пока снимут повязки. Все прояснится через несколько дней.

В ужасе от этого известия она рыдала, уткнувшись ему в плечо.

— Операция окончена. Он под наркозом, но ты можешь его увидеть. Кроме того, тебе незачем оставаться здесь на всю ночь. Я отвезу тебя в «Адлон», и мы вернемся сюда завтра утром.

Он говорил твердым, не оставлявшим выбора тоном. Почувствовав облегчение от того, что мужчина контролирует ситуацию, Лейла молча и послушно последовала за ним в палату. На глазах Селима была толстая повязка. Она вздрогнула, когда заметила, что мужу сбрили усы, чтобы обработать раны. На израненном лице губы вырисовывались бледной полосой. У него были ожоги на груди и руках. Впервые Лейла видела его таким беззащитным. В одно мгновение мужчина, исполненный уверенности, превратился в хрупкое беспомощное существо. Разрываемая состраданием, нежностью и страхом, она погладила его по руке, нашептывая, что все будет хорошо, что он не должен бояться. Селим не реагировал. Когда в дверях появилась медсестра, Лейла наклонилась и поцеловала мужа в щеку.

В коридоре она растерянно посмотрела на Ханса. Он укутал ее в пальто, взял под руку и повел к выходу. В такси они молчали, просто рассматривали, как мерцают огоньки в густом тумане. Они, словно чужие, не прикасались друг к другу, погруженные в свои мысли.

Ханс так боялся потерять Лейлу, что думал, сойдет с ума. Их будущее теперь стало еще более неопределенным, поскольку зависело от состояния Селим-бея. Она никогда не оставит больного мужа, тем более слепого. Он зажег сигарету, прогоняя чувство тошноты, проклиная этот удар судьбы, откинувший его на край жизни. Лейла повернулась к нему. Тревогу Ханса выдавали крепко сжатые челюсти, тогда как в ней росло удивительное спокойствие. Зачем сопротивляться судьбе? Чтобы перенести новое испытание, она должна довериться Провидению. Это было учение предков Востока. Ее народа. Ее веры.

Лейла черпала из этого новую решительность, храбрость. Она вложила свою руку в ладонь Ханса. Парадоксально, но в этот столь печальный момент ее жизни она впервые почувствовала себя в мире с собственной совестью. Она ни от чего не отказывалась, несмотря на то что ее время, время ее сердца, пока не наступило. Она должна была быть терпеливой. При мысли о том, что ей придется жить с Селимом-инвалидом, Лейла затрепетала. Но как позволить себе жить счастливо, если она покинет мужа прямо сейчас? Лейла-ханым приветствовала западное современное мышление, свободу самовыражения, но отбрасывала эгоизм. Она навсегда сохранит восточную чувственность и искренность.

— Я хочу провести эту ночь с тобой, — заявила она, застав Ханса врасплох.

— Но твой муж?

— Я выполню свой долг перед Селимом. Останусь ему преданной столько, сколько он будет во мне нуждаться. Я знаю, что ты меня понимаешь. Но в эту ночь я хочу быть твоей. Мы должны отдать этот долг своей любви, — заверила она, целуя его руку. — Ханс, я люблю тебя, никогда в этом не сомневайся.