Анна приняла эстафету, едва промелькнуло имя Гриффина, и к концу ее монолога даже милая, ко всему терпимая Дженни сидела вся красная. Анна как раз потешалась над этим, когда в дверь вошел Денни.

Он приветственно помахал, и меня поразил его неформальный наряд… в будний день. Когда я спросила, не нужно ли ему на работу, Денни пожал плечами и объяснил, что взял выходной, чтобы помочь мне устроиться. При виде выражения на моем лице он вскинул брови и сухо заметил:

– Что они мне сделают – выгонят?

Улыбнувшись, я поблагодарила его, и мы все дружески болтали, пока меня не выписали.

Через два часа я любовалась видом на Лейк-Юнион, открывавшимся из окон квартиры с двумя спальнями, которую моя сестрица умудрилась найти и снять за один день. При том, конечно, что апартаменты были крошечные. В кухню поместились плита, холодильник и посудомоечная машина. Лист «Формайки»[28] поверх нее образовывал стойку. Спальни располагались в разных концах короткого коридора. Я не удержалась от улыбки при виде сестринского шкафа для одежды, который был вдвое больше моего. В моей комнате имелись циновка и зеркальный комод, а у Анны – матрац, положенный на низкую раму, и прикроватный столик. Ванная годилась только для душа и уже ломилась от косметики сестры. Гостиная была объединена со столовой, а есть нам предстояло за шатким раскладным столом. Оставшееся пространство занимали допотопный оранжевый диван и кресло, которое я по личному опыту считала самым удобным на свете. Сердце сжалось, когда я провела рукой по его спинке. Это была вещь Келлана… Единственный сравнительно приличный предмет мебели, каким он владел.

Денни с любопытством следил за мной. Я ощупала свое лицо, несколько раз сглотнула и села на уродливый рыжий диван. Денни наскоро состряпал мне небольшой ланч из готовых продуктов, Анна ушла на работу, а Дженни уселась рядом и включила крохотный телевизор, приютившийся в углу. Показывали какую-то мыльную оперу. Я краем глаза смотрела вместе с ней, поедала приготовленный Денни сэндвич и поглядывала на уютное кресло, которое пустовало.

Всю следующую неделю я восстанавливала силы, обживалась в новом доме, привыкала к причудам сестры и налаживала преобразившийся быт. Днем приходила Дженни, иногда – вместе с Кейт. На пару они пытались выкурить меня из квартиры и уговаривали вернуться к «Питу». В обоих случаях я мотала головой и нежилась под одеялами на страшенном диване, который нравился мне все больше и больше.

Сестра же отвращала меня от работы известиями о том, что в ее кабаке подыскивают еще одну девушку, а сестрам вообще светят фантастические чаевые. Я вспыхивала при одной мысли об этих тугих шортах. Тогда она возвращалась с неприличным количеством налички, а иногда – с лапами Гриффина, плотно прилипшими к ее до нелепого тесной форме. В такие вечера мне хотелось, чтобы квартира была чуть побольше или хотя бы обогатилась звукоизоляцией.

Денни заезжал ежедневно по дороге с работы. Сначала я восхищалась его чуткостью после всего, что я ему сделала. Но я заметила эмоции, которые он не хотел мне показывать: напряженность во взгляде, когда он смотрел на кресло Келлана, печаль, с которой он поглядывал на мое тело, и чувство вины, всячески подавляемое при виде моего синяка.

Голос тоже сводил на нет непринужденность его действий. Он становился жестче, стоило заговорить о нашем прошлом. Я старалась не ворошить былое. Если речь заходила о том самом вечере, Денни буквально давился, сбивался и начинал разговор заново, а я делала все, чтобы упоминать об этом еще реже. И он вообще отказывался говорить о Келлане, ограничиваясь признанием, что видел его лишь изредка, но, если это случалось, их отношения бывали «задушевными». По сути, его голос теплел, а акцент усиливался от полноты чувств лишь в тех случаях, когда он расписывал свой отъезд домой, новую работу и встречу с родными.

Меня же эта перспектива, обозначавшаяся яснее с каждым днем, одновременно восхищала и пугала. От визита к визиту она приближалась и заполняла собой все. Я шла на поправку, а Денни все больше возбуждался своим скорым отъездом. К концу недели мы уже мало беседовали о нас, и он упоенно распространялся о своей новой работе. Меня ничуть не удивило, когда он перенес отлет на несколько дней раньше. Не удивило, но страшно задело.

И вот я уже везла Денни, полного желания проститься насовсем и покончить со всей историей, в аэропорт в его «хонде». Держа его за руку, я прошла с ним через толпу путешественников. Странно, но он не противился, хотя всегда старался свести к минимуму наш телесный контакт. Наверное, он смаковал последние минуты.

Когда мы дошли до нужного терминала, я застыла и в полном потрясении разинула рот. Там сидел Келлан, сосредоточенно изучавший свой гипс, уже сплошь исписанный и изрисованный. Он поднял на нас глаза, и мое сердце забилось. Вид у него был получше, чем в больнице, – остались лишь синюшная ссадина под глазом и пара розовых царапин, которые, быть может, и не вредили его совершенству, а только подчеркивали его. Как бы там ни было, он потрясал.

Денни медленно направился к нему, и Келлан встал. Денни машинально буквально на миг сжал мою руку, а затем выпустил ее. Я старалась подстроиться под его неспешную поступь, не спуская взгляда с Келлана.

Однако его синие глаза были прикованы к Денни. Казалось, он умышленно избегал смотреть на меня. Я не знала, ради Денни или ради себя.

Келлан в знак дружбы протянул Денни руку, изучая его лицо, и тот уставился на нее. С коротким вздохом, который показался мне оглушительным и перекрыл гул помещения, Денни ответил крепким пожатием. Келлан чуть улыбнулся и коротко кивнул:

– Денни… Старик, я… – Он сбился, слова подвели его, а взгляд упал на все еще сцепленные руки.

Денни отпустил его:

– Да… Я знаю, Келлан. Это не означает, что между нами все хорошо, но я знаю.

Он говорил напряженно, с сильным акцентом, и слезы затуманили мой взор при виде двух некогда закадычных друзей, подыскивавших правильные формулировки.

– Если тебе когда-нибудь что-то понадобится… я… я рядом.

Глаза Келлана увлажнились, но взгляд не сходил с Денни.

Тот кивнул и стиснул зубы. На его лице отразилась целая гамма чувств, но спустя мгновение он вздохнул и отвернулся.

– Ты сделал достаточно, Келлан.

Мое сердце сжалось от этой двусмысленной фразы. Единой фразой Денни суммировал все, что между ними существовало, – доброе и злое. Это и грело, и надрывало мне душу.

По щеке покатилась слеза, но я слишком пристально смотрела на Келлана, чтобы разбираться с ней. Я была уверена, что он вот-вот сломается. Расплачется и начнет молить Денни о прощении – на коленях, если придется, однако губы его тронуло подобие улыбки, и он с усилием сглотнул, подавляя навернувшиеся слезы. Похоже, Келлан предпочел добрую составляющую услышанного, а остальное предал забвению.

Он любовно потрепал Денни по плечу:

– Пока, приятель… Береги себя.

Келлан произнес это тепло и без фальшивого акцента. Он был одним из немногих известных мне людей, кто никогда не пытался копировать Денни, и в случае Келлана это выглядело как знак уважения[29].

Денни как будто понял это и тоже потрепал Келлана по плечу – возможно, не вложив в свой жест соразмерного почтения.

– Ты тоже… приятель.

Затем Келлан быстро обнялся с ним и пошел прочь. Желание догнать его, вцепиться в футболку, заставить посмотреть на меня, заговорить со мной было столь жгучим, но я не могла разбираться с Келланом, одновременно прощаясь с Денни. Только не после всего, через что он прошел из-за нас.

А потому я стиснула кулаки, дабы взять себя в руки, и молча смотрела, как Келлан уходит. Когда толпа поглотила его, он оглянулся. Наши глаза наконец встретились после столь долгого перерыва, что краткость взгляда отозвалась во мне настоящей болью. Я увидела, как приоткрылся его рот, исказилось лицо, и поняла, что он испытывал те же мучения. Он хотел меня… Он все еще хотел меня, но я нанесла ему слишком тяжелый удар.

Келлан тронул переносицу и отвернулся. Толпа моментально поглотила его. Я закрыла глаза, а когда посмотрела вновь, Денни взирал на меня с таким выражением, будто в конце концов что-то понял. Не знаю, что он сумел различить за один мучительный взгляд, но Денни явно заметил нечто. Встряхнув головой, он с неожиданным сочувствием приобнял меня за плечи и привлек к себе, едва ли не утешая.

Я положила голову ему на плечо, и мы дружно обернулись к окнам, за которыми сверкал его самолет.

– Я буду скучать, Денни, – прошептала я, как только сумела заговорить.

Он прижал меня крепче:

– Я тоже буду скучать по тебе, Кира. Даже при всем, что случилось, мне все равно не хватает тебя. – Помедлив, он шепнул: – Как по-твоему…

Я вскинула голову, чтобы взглянуть на него, а он одновременно повернул ко мне свою.

– Как по-твоему, если бы я не получил место в Тусоне, вы бы с Келланом никогда?.. – Уставившись в пол, Денни сдвинул брови. – Я швырнул тебя к нему в объятия?

Я помотала головой и снова склонилась к нему на плечо.

– Не знаю, Денни, но мне кажется, что, так или иначе, у нас с Келланом…

Подняв на него взгляд, я замолчала. Я не смогла закончить фразу – только не в лицо, не под страдальческим взором темно-карих глаз.

– Я всегда буду любить тебя, – хрипло произнес Денни.

Кивнув, я проглотила комок.

– И я буду любить тебя… всегда.

Он мягко улыбнулся, завел прядь волос мне за ухо и начал поглаживать пальцами по щеке. Ценой жесточайшего внутреннего сопротивления он наконец склонился и запечатлел поцелуй на моих губах. Тот длился дольше, чем обычный дружеский, но короче, чем романтический. Нечто среднее – как и мы сами.

Отстранившись, Денни поцеловал мое натерпевшееся лицо, и я снова утвердилась головой на его плече. Мы ждали: я стискивала его свободную руку, а он прижимал меня другой. Ждали, когда объявят посадку. Ждали, когда физически разорвется наша глубинная, но нарушенная связь.