Линда Джейвин - Легкое поведение

Выстрел стартового пистолета и последовавший за ним шквал визга и криков осложнили их миссию, поскольку всеобщее внимание было приковано к треку. На поле смешались крепкие китайские пони, норовистые арабские скакуны, индийские полукровки, английские верховые лошади, крепкие австралийские жеребцы. Китайские пони скакали галопом, опустив голову и не разбирая направления. Когда они расползлись по всему полю, пугая остальных, в забеге возникла путаница. В конце концов австралиец на лошади, принадлежавшей Королевскому уэльскому фузилерному полку, вырвал победу у английского тайпана[30], участвовавшего в скачках за свой счет. Памятуя о том, что тайпан только что крутился возле Мэй, Моррисон не без удовольствия проследил за суровым взглядом его жены, которая наверняка выявила причинно-следственную связь между легкомысленным поведением мужа и его проигрышем.

— Пойдем, — пробормотал Моррисон, обращаясь к Дюма. — Я устал от развлечений.

Они уже подходили к воротам, когда ему на плечо легла чья-то легкая рука и нежный голос прошептал на ухо:

— Дорогой. Я так ждала тебя. Они все мне надоели. А… полковник Дюма, — добавила Мэй с милой улыбкой, — как приятно снова вас увидеть.

Моррисону почему-то вспомнился фокусник с птицами, которого он видел в Пекине, на улице Люличан. Мэй тоже была фокусницей, дрессировщицей с шестом, которая свистом заставляла своих птиц взлетать, кружить в воздухе и возвращаться по команде. Боулз! Голдсуорт! Иган! Цеппелин! Джек-черт-тебя-дери-Лондон! И не забудем про жениха! Дантист! Уилли Вандербильт-младший! И далее по списку. Ну и я, разумеется. Ее мастерству тот птичник с Люличана мог бы позавидовать. У того было всего три птицы в воздухе. А она играла с целой стаей.

Дантист. Он ведь договорился о приеме у британского дантиста. Приятно было сознавать, что некоторые виды боли поддаются излечению.

Моррисон в унынии вернулся к Блантам на ужин. Среди гостей в тот вечер был лорд Роберт Бредон — зять главного инспектора таможни Харта, отец милой Джульет и муж ветреной леди Бредон. Лорд Бредон, он же председатель шанхайского конного клуба, мужского клуба и общества Святого Патрика, числился у Моррисона в списке самых больших зануд, в этом смысле он даже превосходил Мензиса, в котором можно было найти хотя бы что-то подкупающее. Бредон говорил без умолку, хвастаясь своими многочисленными наградами и достижениями. С его слов выходило, что именно он приложил руку к подписанию нескольких важных дипломатических договоров. Чертов пустозвон. Надеюсь, леди Бредон предохраняется от сифилиса.

Разговор перешел на другую тему, когда все тот же Бредон сделал для себя удивительное открытие: оказывается, он ел «мильфей» с десертной тарелки, украшенной его монограммой.

— Я тысячу раз предупреждала повара, — смущенно извинилась миссис Блант.

Это было одной из особенностей жизни в иностранных поселениях, и все об этом знали: слуги постоянно одалживали соседскую посуду, и гости частенько обнаруживали, что едят из собственных тарелок. Моррисон усматривал в этом идеальную метафору кровосмешения, в котором все они варились: он, Цеппелин, Мартин Иган и бог знает сколько еще других, отхлебывающих по кругу из драгоценной чаши.

В тот вечер Моррисон отправился в постель с приложенным к челюсти ледяным компрессом и новым романом Редьярда Киплинга «Ким». Он затерялся в мире молодого ирландца, осевшего в Индии с ее бродячими обезьянами, коварными планами и британскими интригами. Случайная фраза вывела его из забытья: «Голос подсказал ему, что за жену он выбрал и чем она занимается в его отсутствие». Заложив страницу кожаной закладкой, он закрыл книгу и оставил ее на тумбочке. Нелепость. Я ведь еще ни на ком не женат. Они с Мэй были любовниками, в том смысле, что время от времени делили постель, и не более того. Он обманывал себя, когда думал, что это означает нечто большее.

Погасив лампу, Моррисон устроился на боку, но тут же перевернулся. Сон как рукой сняло. Он лежал на спине и смотрел в потолок. С улицы доносился звук бамбуковой трещотки ночного сторожа.

И тут его озарило. Какой же он идиот, болван, тупица… Молино был прав. Она будет вести себя, как привыкла, пока он не предпримет решительных действий. Ни одна женщина не является terra nullius[31], а уж карта Мэй хорошо прорисована. И требовался мужчина, достаточно решительный, чтобы не только исследовать эту землю, но и завоевать ее. Очевидность этой истины пронзила его острой болью. Да, возможно, Мэй и была центром мужского внимания на скачках, но ведь ушла она не с кем-то, а именно с ним.

Он спрыгнул с кровати и сел за письмо. Ему нужно было многое сказать ей, а она должна была это услышать. Речь шла о будущем счастье, стабильности и безопасности, в чем они оба нуждались. Нуждались или хотели? Он скомкал лист и принялся писать заново. Было еще несколько неудачных попыток, но наконец, как ему показалось, он нашел правильные слова.

Он вернулся в постель и провалился в тревожный сон. Ему снились лорд Бредон и заимствованная посуда.

Благодаря умным вложениям у Моррисона за душой был некоторый капитал. Когда он был с парижской гризеткой Ноэль, Пепитой и своим калькуттским ангелом Мэри, его финансы, хотя и скудные, вполне соответствовали ожиданиям любовниц, если не превосходили их. Богатство Мэй и ее расточительность в тратах ставили его в весьма затруднительное положение. «Тем и хороши наследницы, — сказал однажды Дюма, — что они могут сами себя содержать». Возможно, в долгосрочной перспективе так оно и было. Но, если речь шла о том, чтобы действовать сейчас и немедленно, требовался определенный уровень достатка.

Он отослал письмо с Куаном, а сам отправился в банк.

— Одна тысяча?

— Да. — Моррисон сделал глубокий вдох и обратился к крепкому молодому брокеру. — Одна тысяча фунтов. — Он сидел и кожаном кресле в отделанном темными панелями кабинете на финансовой улице Шанхая. Трудно было даже озвучить такую сумму. Казалось, будто слова кто-то выскребает из его горла. Перед ним на столе лежала пачка документов.

Брокер, Флэтайр, подался вперед и заговорщически понизил голос:

— Корейские золотые рудники, доктор Моррисон, — очень надежное вложение капитала. — Его глаза сверкнули, когда Моррисон достал из портфеля тысячу фунтов банкнотами и выложил их на стол.

— Вы не пожалеете. — Флэтайр улыбнулся, чем-то напомнив кита.

— Я надеюсь, — ответил Моррисон, мысленно рисуя картину, как Флэтайр заглатывает деньги, словно планктон, и уплывает в море навсегда. Я не могу себе позволить зависеть от первобытных инстинктов. Ему вдруг вспомнился отец — высокий, худой школьный учитель, гордо вышагивающий по кампусу колледжа в Джилонге в перепачканном мелом пиджаке с заплатами на прохудившихся локтях рукавов. Для его отца сумма в тысячу фунтов показалась бы целым состоянием. Мысли масштабно, приказал он себе. И, обмакнув личную печать в пропитанную красными чернилами подушечку, скрепил свою подпись на бумаге. Думай как мужчина, который берет в жены богатую наследницу.

— Можете не сомневаться, доктор Моррисон. — Брокер шустро, как крупье, собрал со стола бумаги. — Как только японцы закрепят свое господство над полуостровом, стоимость ваших акций возрастет до двух с половиной тысяч. Война принесет свои дивиденды тем, кто правильно вложился. Вы приняли мудрое решение.

Пожав руку брокеру, Моррисон, с контрактом в кармане, бодрым шагом вышел на набережную Бунда, полный решимости и радужных надежд.

— Пошли, Куан, — сказал он. — Нас ждет шопинг. Я, конечно, не Уилли Вандербильт-младший, но тоже не лыком шит.

Куан устремил на него вопросительный взгляд.

— Не обращай внимания.

В китайской ювелирной лавке он выбрал золотой браслет с подвесками, символизирующими Мир, Процветание, Долголетие, Счастье и Здоровье — все, что он смело надеялся разделить с Мэй. Перед глазами возникло видение, будто он пожимает руку ее богатому и влиятельному отцу. Для него было облегчением узнать, что сенатор Перкинс, в свои шестьдесят пять, был на двадцать три года старше его. Будь разница в возрасте не такой значительной, он, пожалуй, чувствовал бы себя неловко. Стартовая цена браслета составляла семьдесят пять мексиканских долларов, но с помощью Куана ему удалось сбить ее до пятидесяти восьми, хотя и эта сумма казалась вопиющей, пока он не напомнил себе о том, что вещица стоит каждого потраченного на нее мексиканского цента.

Приятно было чувствовать себя таким решительным. Он отправился в Шанхайский клуб, где бывший военный атташе, обезьяна О’Кииф, переживающий трудные времена и частенько зависающий в баре, кинулся к нему с пьяными скорбными объятиями.

Моррисон оросил пересохшую душу О’Киифа и был вознагражден отличным урожаем сплетен: О’Кииф сумел назвать ему всех торговцев оружием, как китайских, так и иностранных, которые делали деньги, снабжая своим товаром обе воюющие стороны.

Оставив ирландца на попечение китайца бармена, он заглянул к своим японским информаторам, которые предложили ему зеленый чай, но никаких новостей. И только возвращаясь к Блантам, он ощутил странное беспокойство. Ответила ли она на мое письмо?

Дома его ждали письмо и телеграмма. Письмо было от Мэй, которая назначала ему встречу во французском отеле «Де Колони» на набережной Бунда через час. Телеграмма — от Джеймса — была еще более категоричной. Моррисон выругался себе под нос и скорбно произнес, обращаясь к Куану:

— Мне понадобится смена одежды, рикша и билеты на первый пароход до Вэйхайвэя, который отправляется завтра днем. Сразу после моего визита к дантисту.

Куан поспешил выполнять поручение, а Моррисон набросал срочный ответ Джеймсу.

К тому времени как он сел в повозку рикши, он уже опаздывал. В письме Мэй ни словом не обмолвилась о своих намерениях. Хотя в письме и угадывалась срочность, Моррисона терзали сомнения в том, что за ней скрывается. Впереди, на Бабблинг-Велл-Роуд, споткнулась лошадь, опрокинув впряженную тележку. Даже юркому рикше трудно было пробраться сквозь затор из транспорта и толпы зевак. Носовой платок Моррисона стал влажным — он не успевал отирать взмокший лоб и шею. Опасаясь, что Мэй может не дождаться его, Моррисон вдруг поймал себя на том, что решимости в нем поубавилось. Он погладил коробочку с браслетом, словно это был амулет, придающий сил.