Линда Джейвин - Легкое поведение

Договорившись с Куаном встретиться позже, Моррисон поднялся по каменным ступеням, осторожно переступил деревянный порог и огляделся. Во внутреннем дворе, где когда-то буддистские идолы поедали духовную пищу, приносимую верующими, британские офицеры и гражданские потребляли легкие закуски и «трезвые напитки» вроде пива, приносимые уже официантами.

Сидя за столиком перед раскрытым, но так и не прочитанным снежим номером ежедневной газеты «Вэйхайвэй лира», Лайонел Джеймс яростно пыхтел трубкой, и вид у него был не менее грозный, чем у самого бога войны.

Моррисон едва успел присесть, как Джеймс обрушил на него поток гневных тирад: «шкура…», «оскорбление…», «возмутительно…», «провокация…». Моррисону пришлось прервать его и заставить рассказать все с самого начала.

Как поведал Джеймс, адмирал Алексеев, царский наместник на Дальнем Востоке, объявил: если русский флот обнаружит, что иностранные корреспонденты, путешествующие на нейтральных судах, используют беспроводной телеграф для передачи японцам фронтовых сводок, русские арестуют их как шпионов, а суда и оборудование будут захвачены.

— Разумеется, я — единственный корреспондент, подпадающий под это описание! — бушевал Джеймс. — И все это как раз в тот момент, когда я наконец-то приступил к работе. «Нью-Йорк тайме» уже публикует мои телеграммы следом за «Таймс». Кто-то должен усмирить этого Алексеева!

— Согласен, — сказал Моррисон. — Но если ты действительно не передаешь свои телеграммы японцам, у русских не может быть оснований для претензий. Я бы предложил вот что: ты отсылаешь телеграмму в «Таймс» и сообщаешь, что будешь использовать шифр, который недоступен ни японцам, ни русским. Пусть это будет опубликовано в открытой печати. Таким образом, ты не делаешь ничего, что компрометирует нейтралитет — и твой, и твоего судна. Если русские и после этого осмелятся заявить протест, тогда это будет рассматриваться как враждебный акт.

Джеймс одобрительно хмыкнул. Его брови оставались насупленными под козырьком фуражки. Он снова зажег трубку и какое-то время молча курил, а черты его лица становились все более расплывчатыми в повисшем облаке дыма.

— То же самое предлагают и редакции «Таймс» и «Нью-Йорк тайме», — мрачно подтвердил он. — «Нью-Йорк тайме» особенно озабочена тем, что наши операторы беспроводной связи — молодые американцы. Говорят, если русские станут угрожать жизни американцев, госдепартамент будет вынужден вмешаться. «Нью-Йорк тайме» пошла еще дальше, заявив, что захват русскими «Хаймуна» будет равносилен объявлению войны Соединенным Штатам и Великобритании.

— А американское правительство?

— Госдепартамент, разумеется, более осторожен в своих высказываниях.

— А Форин-офис?

— Еще более осторожен. Юридический советник министра иностранных дел, лорда Лансдоуна, в ужасе оттого, что мы могли скомпрометировать британский нейтралитет в глазах русских, о чем не преминул сообщить нашим редакторам. И благодаря оппозиции адмирала Ноэла, Адмиралтейство тоже подлило масла в огонь. — Джеймс выдержал паузу, оценивая реакцию Моррисона.

— Ты прав, — сказал Моррисон. — Великолепный вечер для прогулки.

Позволив себе столь неочевидное высказывание, Моррисон поднялся и стремительным шагом проследовал к выходу. Джеймс, схватив со стола табак и спички, поспешил за ним с недоуменным выражением лица.

Они вышли в тихую, залитую лунным светом ночь.

— Наш разговор начал привлекать внимание, — объяснил Моррисон, когда они подошли к воде. — Некоторые корреспонденты так тянули шеи, чтобы нас подслушать, что едва не падали со стульев. Теперь, когда мы не угрожаем их безопасности, можно говорить свободно. Так какова позиция лордов Адмиралтейства?

— Они считают, что, даже отбросив в сторону вопрос нейтралитета, сам факт допуска журналистов с беспроводной связью в зону боевых действий может создать опасный прецедент. Они не хотят, чтобы кто-то пытался это сделать, в то время как Британия находится в состоянии войны[24].

— Пожалуй, они правы, — согласился Моррисон.

— Хуже того, командующий китайской флотилией, сэр Сайприан Бридж, пришел в ярость, когда узнал, что Фрейзер прибег к помощи Королевского флота, чтобы установить беспроводную вышку. Метал громы и молнии, называл все это «неслыханной наглостью». А узнал он про вышку от своего гостя, которого принимал на борту английского военного корабля «Готовность».

— К обиде добавились и оскорбления, — заметил Моррисон, живо представляя себе эту сцену. — Что ж, по крайней мере, тебе повезло заполучить «Хаймун». Мне особенно дорог этот корабль, ведь он переправлял британские войска, которые помогли сломить «боксеров» четыре года назад.

— «Хаймун» — отличное судно, — согласился Джеймс. — Может развить скорость до шестнадцати узлов. Да и команда что надо. Капитан Пассмор, мулат, божится, что у него богатый дядюшка в Мельбурне и местечко в постели актрисы Лили Лэнгтри. Тебе он точно понравится. Первый сплетник на всем китайском побережье. Интендант у нас отважный малаец; оператор беспроводной связи, Браун, отличный парень, да и Тонами, мой японский переводчик, тоже. Он одно время жил в Европе. Париж знает, как Токио. Джордж Эрнест! — Джеймс схватил Моррисона за руку. — На рассвете мы отплываем в Нагасаки. Пойдем с нами. Ты хоть увидишь «Хаймун» в действии. И сам убедишься в том, что игра стоит свеч. Мы изменим будущее журналистики, Джордж Эрнест! Нужно только, чтобы нам никто не мешал! Договорились? Пойдешь?

Моррисон напрягся. Мне следовало бы пойти с ним. Конечно, я должен.

— Не получится. Дела в Шанхае. Срочные. Очень срочные. — Он вдруг задался вопросом, насколько правдоподобной кажется его ложь. Какое же я дерьмо.

— И нельзя отложить? — спросил Джеймс.

— Нет. — Моррисон покачал головой. — К сожалению, нет.

На то, чтобы преодолеть почти пятьсот морских миль от Вэйхайвэя до дельты реки Янцзы, ушло два дня; за эти два дня у Моррисона было предостаточно времени, чтобы думать, бояться, воображать, сгорать от любви и надеяться, хотя он и не мог с точностью сказать, на что надеется.

Ранним утром двадцать шестого марта, ворочаясь на койке в своей каюте, Моррисон почувствовал, как двигатели сбавили обороты. Пароход покинул акваторию Восточно-Китайского моря и вошел в дельту. За окном иллюминатора висела густая серая пелена, сотканная из тяжелого воздуха и мутной воды.

Ему следовало бы отправиться с Джеймсом в Японию. Несомненно, русские нарывались на конфликт. Джеймс, конечно, не поддастся на провокацию. И все-таки Моррисон не был уверен в том, что его вспыльчивый, упрямый и одержимый друг сможет избежать неприятностей.

Тепло одевшись, он заставил себя подняться на палубу навстречу промозглому утру. Хотя туман был непроницаемым, в воздухе уже ощущалось дыхание земли, рисовых полей и садов, и значит, берег был близко.

К пароходу подошел плавучий маяк, чтобы провести по предательскому мелководью в канал. Пыхтя в унисон, судна двинулись друг за другом вдоль топких берегов к устью реки Хуанпу. Из тумана показались фермы, а потом и мельницы, фабрики и ремонтные доки; пробудившаяся индустрия заявила о себе какофонией лязга, скрежета и свиста.

Когда пароход подошел к Шанхаю, в канале уже было тесно от сампанов, пароходов, яликов, байдарок, джонок, канонерок, катеров и буксиров десятков торговых компаний, и все они заявляли о себе сиренами, свистками и колоколами.

Странно, но при всей своей бешеной энергетике этот Тихоокеанский Чаринг-Кросс источал какую-то особенную, плодородную, почти женственную чувственность, с которой не мог состязаться сухой, обезвоженный Северный Китай, даже несмотря на его интеллектуальную и политическую живучесть. Моррисона одновременно расслабляло и возбуждало жаркое дыхание Шанхая, его хитрый диалект, дикая смесь космополитизма и местничества. Пекин и Тяньцзинь были городами мужскими, целеустремленными, важными, настоящими ян. Шанхай, с его влажными и знойными испарениями, был, несомненно, инь: женщиной, причем раскрепощенной. Каждый мог обладать ею. И неважно, кем ты был — джентльменом или пиратом, иностранцем или местным, приехал из Кантона или Парижа, Лондона или Сычуаня, — эта «женщина» предлагала себя любому с такой же легкостью, как продавцы и разносчики на пристани пытаются всучить чайные ситечки, горячий хлеб или своих собственных — как они божились — сестер-девственниц. Если тебе хватало ума и хитрости, ты «брал» эту «женщину», одной рукой держась за кошелек и прекрасно сознавая, на что идешь. Словом, Шанхай был создан для встречи с мисс Мэй Рут Перкинс.

Когда они проходили мимо неповоротливого сухогруза с индийским опием, Моррисон заметил, как нахмурился Куан. Большинство китайцев из числа знакомых Моррисона неодобрительно относились к тому, что британцы импортировали в Китай опиум. Они были свидетелями «опиумных войн», в результате которых Британия вынудила Китай смириться с импортом этой отравы, что положило начало процессу насаждения иностранных концессий на территории страны, и это было особенно унизительно.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Куан, — сказал Моррисон, и продолжил с настойчивостью: — Но ты должен признать, что Шанхай не был бы Шанхаем, а Тяньцзинь — Тяньцзинем, и китайская таможня не работала бы так эффективно, и тот же Вэйхайвэй превратился бы в зловонный рассадник гнили и болезней, если бы не западная интервенция. В Японии произошла революция Мэйдзи[25]. Император наставил страну на верный путь — сколько там, пятьдесят лет назад? Китаю необходимо то же самое. И если он этого не сделает, если Китай не может этого сделать, тогда цивилизованным нациям Европы надлежит втащить его в новый век.