Однако же, какими бы ни были причины, сэр Джастин не пожелал разрабатывать рудник — и дело с концом. Этого человека в наших местах ненавидели и боялись. Наблюдая за тем, как сэр Джастин проезжает мимо на своем огромном белом коне или идет пешком с ружьем на плече, я думала о том, что он похож на людоеда. Я слышала о нем от бабушки Би и знала: он считает, что в Сент-Ларнстоне все принадлежит ему. В этом, конечно, была доля истины. Но он также полагал, что все люди Сент-Ларнстона тоже принадлежат ему, — а это совсем другое дело. И хотя этот человек не осмеливался следовать древнему феодальному праву, он все же соблазнил нескольких местных девушек. Бабушка Би всегда предупреждала меня, чтобы я держалась от него подальше.

Я свернула на луг и подошла к легендарным камням. Остановившись, я прислонилась к одной из фигур. Со стороны казалось, что они кружатся в танце. Камни были разной высоты — точно так же разного роста могли быть шесть девушек: две были очень высокие, остальные — ростом с взрослую женщину. Стоя возле них в тишине знойного полудня, я представляла себя одной из этих бедняжек. Я воображала, что такая же грешная, как и они, и даже подумала о том, что, если бы мои прегрешения открылись, я тоже могла бы танцевать на зеленом лугу — пусть видят, что мне все нипочем!

Я осторожно прикоснулась к прохладному камню — и с легкостью убедила себя в том, что одна из фигур качнулась в мою сторону, словно испытала сочувствие и незримую связь между нами. Ну и странные же у меня мысли! Это все потому, что я внучка бабушки Би.

Теперь предстояло преодолеть самый опасный отрезок пути. Мне нужно было пробежать по газону, где меня могли увидеть из какого-нибудь окна. Я стремительно неслась, почти не касаясь земли, пока не оказалась у серых стен особняка. Я знала, где искать нужную стену. Я также знала, что работники сейчас сидят где-нибудь на лугу, подальше от особняка, и жуют черные хрустящие краюшки — хлебцы, выпеченные этим же утром в открытых очагах — в наших краях их называли маншанами. Наверное, у них было с собой немного сыра и сардин или, если повезло, пироги с мясом, которые они принесли с собой, бережно завернув в красные тряпицы.

Осторожно обойдя дом, я подошла к небольшой калитке, ведущей в огороженный стеной сад. Здесь росли персики, цвели розы — и запах стоял просто чудесный. Я вновь вспомнила о наказании за незаконное проникновение на чужую территорию, но не отказалась от намерения во что бы то ни стало увидеть стену, в которой нашли останки.

В дальнем углу сада стояла тачка, прислоненная к стене, рядом на земле валялись кирпичи и рабочие инструменты, и я догадалась, что пришла в нужное место. Я подбежала ближе и заглянула в дыру, зиявшую в стене. Внутри стена была полая — получалась небольшая ниша около семи футов в высоту и шести футов в ширину. Было очевидно, что это пространство специально оставлено в старой стене, и я, рассматривая загадочную нишу, поняла, что история о седьмой деве — чистая правда.

Внезапно мне захотелось забраться внутрь, туда, где стояла несчастная девушка, и почувствовать, каково это — быть замурованной в стене. Поэтому, ободрав коленки, я залезла в дыру, находившуюся всего в трех футах над землей. Затем я отодвинулась от дыры и повернулась спиной к свету, чтобы представить, что испытывала монахиня, когда ее заставили стоять там. Ведь она знала, что ее собираются замуровать, знала, что ей предстоит ждать своего конца в кромешной тьме. Я легко вообразила ужас и отчаяние, охватившие бедняжку. Вокруг меня пахло гнилью. Запах смерти. У меня было настолько живое воображение, что в ту секунду я действительно почувствовала, что я и есть та самая седьмая девственница, которая обесчестила себя и была осуждена на такую ужасную смерть. «Я бы поступила точно так же», — повторяла я.

Я была слишком гордой, чтобы показывать свой страх, и надеялась, что и она была такой же, ведь гордость, несмотря на свою греховность, — это все же какое-то утешение, ибо она не позволяет унижаться и терять достоинство.

Меня вернули к реальности чьи-то голоса.

— Я сама хочу видеть! — Я узнала этот голос. Он принадлежал Меллиоре Мартин, дочери приходского священника. Я презирала эту аккуратную девочку с ее всегда чистыми льняными платьями, длинными белыми чулочками и блестящими черными туфельками с пряжками. Мне очень хотелось иметь такие же туфельки, но, поскольку это было невозможно, я убедила себя, что они мне вовсе не нравятся. Ей было двенадцать лет — столько же, сколько и мне. Я видела ее то в окне дома священника — она сидела, склонившись над книгой, — то в саду у дома под липой, с гувернанткой, которая читала ей вслух или что-нибудь шила. «Бедная пленница!» — говорила я себе в сердцах, потому что в то время больше всего на свете мне хотелось уметь читать и писать. Мне казалось, что именно грамотность, а отнюдь не красивая одежда и хорошие манеры делает людей равными. Любой другой сказал бы, что у нее золотистые волосы, — но я называла их просто желтыми. Глаза у нее были большие, голубые, а кожа — белая, слегка просвечивающаяся. Про себя я называла ее Мелли, просто чтобы принизить ее достоинство. Меллиора! Это имя так красиво звучит! Но мое имя тоже было интересным. Керенза. Бабушка Би говорила мне, что в переводе с корнуоллского диалекта это имя означает мир и любовь. Я никогда не слышала, что имя Меллиора что-то обозначает.

— Ты испачкаешься, — услышала я другой голос: это сказал Джонни Сент-Ларнстон.

«Сейчас меня найдут, — подумала я, — и найдет кто-то из Сент-Ларнстонов». Но это был всего лишь Джонни, который, как поговаривали в деревне, будет походить на своего отца только в одном — в отношении к женщинам. Джонни было четырнадцать. Я иногда видела его вместе с отцом — с ружьем на плече, потому что всех Сент-Ларнстонов воспитывали охотниками и стрелками. Джонни был чуть выше меня — я была высокая для своего возраста, — светловолосый (правда, не такой светлый, как Меллиора) и поэтому не походил на Сент-Ларнстонов. Я была рада, что здесь оказались только Джонни и Меллиора.

— Ну и что? Джонни, а ты веришь в эту историю?

— Конечно!

— Бедная девушка! Быть замурованной… живьем!

— Эй! — послышался еще чей-то голос. — Ребята, отойдите от стены!

— Мы хотим посмотреть то место, где была замурована монахиня, — сказал Джонни.

— Чепуха. Нет никаких доказательств, что это была монахиня. Это всего лишь легенда.

Я забилась как можно глубже в нишу, раздумывая, следует ли мне выскочить наружу и убежать. Но я вспомнила, что выбираться из дыры будет непросто, а значит, они успеют меня поймать — особенно сейчас, когда к ним присоединился еще кто-то.

Меллиора заглянула в дыру. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы глаза привыкли к темноте. Потом девочка вскрикнула. Я была уверена, что на какое-то мгновение она подумала, что я — призрак седьмой девственницы.

— Но… — начала Меллиора, — она…

Джонни просунул голову в отверстие. Повисла тишина, потом он пробормотал:

— Это всего лишь кто-то из деревенских детей.

— Осторожнее! Это может быть небезопасно! — Теперь я узнала голос. Он принадлежал Джастину Сент-Ларнстону, наследнику поместья. Он уже не мальчик, а молодой человек. Он приехал домой из университета на каникулы.

— Я же сказал, там кто-то есть, — ответил Джонни.

— Только не говорите, что та женщина все еще там! — послышался еще чей-то голос — я узнала и его. Это был Дик Кимбер, юноша из Довер-Хаус, который учился в Оксфорде вместе с молодым Джастином.

— Иди сюда и посмотри, — позвал Джонни.

Я плотно прижалась к стене, не зная, что было противнее — тот факт, что меня поймали, или то, как они на меня смотрели. «Кто-то из деревенских детей!» Да как он смеет?!

Появилось еще одно лицо — темное, увенчанное копной непослушных волос. Карие глаза смеялись.

— Это не дева, — заметил Дик Кимбер.

— А похожа, Ким? — спросил Джонни.

Теперь Джастин отпихнул их в сторону и заглянул внутрь. Он был очень высоким и худым.

— Кто это? — спросил он. Его голос звучал спокойно.

— Я — не «это», — заявила я. — Я — мисс Керенза Карли.

— Ты — девчонка из деревни, — сказал он. — Ты не имеешь права быть здесь. А теперь выбирайся оттуда.

Мне стало страшно. А вдруг он обвинит меня в незаконном проникновении в частные владения и потащит в дом, чтобы наказать за мой поступок? К тому же мне было стыдно показываться им на глаза в этом убогом платье из голландского полотна, из которого я давно выросла. Ноги у меня красивые, но босые и грязные. Стараясь быть такой же чистой, как благородные господа, я каждый вечер отмывала их в ручье, но обуть-то мне все равно было нечего…

— В чем дело? — требовательно спросил Дик Кимбер, которого они называли Ким. Я теперь всегда буду называть его для себя Кимом. — Почему ты не выходишь?

— Уйдите — тогда я вылезу, — ответила я.

Ким уже собирался залезть внутрь, когда Джастин окликнул его:

— Осторожнее, Ким. Ты можешь завалить всю стену!

Ким замер на месте.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Керенза Карли.

— Прекрасное имя. Но тебе лучше вылезти из ниши.

— Отойдите все отсюда.

— Дин-дон, колоколец. Керенза упала в колодец! — пропел Джонни.

— Кто ее туда запихнул? — продолжал Ким. — Это за какие такие грехи?

Они смеялись надо мной, наблюдая, как я выбираюсь из дыры, а затем, когда я готова была кинуться прочь, окружили со всех сторон. На какое-то мгновение я вспомнила о камнях, стоявших кольцом на лужайке, — это было такое же жуткое ощущение, как и то, что я испытала внутри стенной ниши. Они, разумеется, заметили разницу между нами. Мои черные волосы отливали синевой, а большие глаза на маленьком лице казались просто огромными. Кожа у меня гладкая, оливковая. Они все были такими чистенькими, такими культурными — даже Ким с его взъерошенной шевелюрой и смеющимися глазами.