Спустя несколько секунд она уже бежала по дорожке прочь от дома. Кусты жимолости, растущие вдоль ограды, опьяняли ее медовым запахом, когда она пробегала мимо. Слезы застилали ей глаза. Она так и не обернулась.

18

Звонил телефон. Колин слышал его все время, пока шел от сарая, где хранил свои инструменты. Большую часть утра он провел за ликвидацией последствий шторма, который случился позавчера ночью, вбивал на место расшатанные рейки и прокапывал размытые дорожки. Это была грязная, изнурительная, неблагодарная работа, но вид ровных рядов с тросами, за которые подрастающие устрицы цеплялись с упорством, с каким и он занимался этим делом, был для него наградой. Стоя на берегу и наблюдая, как вода спадает, обнажая часть дна, он чувствовал, что тревога покидает его. Были только солнце, ветер и пронзительные крики чаек, кружащих над головой.

Он шел к дому проверить автоответчик и, как обычно, думал об Эллис. Он не видел ее с ночи у Оуэна, а с тех пор прошло больше двух недель. За это время они лишь несколько раз говорили по телефону. Последний раз он позвонил, чтобы сообщить, что день судебного слушания уже назначен. Оба старались соблюдать дистанцию, будто боялись обжечься, словно и не были близки в тот странный день, что завершился их объединением ради спасения ее зятя. В последнее время Колин ел в основном дома, а Эллис, погруженная в свою работу и помогающая сестре справиться со срывом Гарри, казалось, даже не замечала, что он уже давно не появляется в ресторане.

Момент истины для Колина, как ни странно, наступил тогда, когда происшествие с захватом заложника было уже позади и когда он передал Гарри в руки полиции. Оглянувшись, он, к своему ужасу, осознал, что Эллис все еще в доме. С пистолетом Элкинса… и человеком, которого она хотела убить, имея на то весьма веские причины. Все ужасающие последствия этого пронеслись у Колина в голове, и его охватил ужас. Внезапно он увидел Эллис, идущую через лужайку, — ее силуэт четко прорисовывался в лунном свете. В темноте на таком расстоянии ее можно было принять за кого угодно, и на какую-то секунду ему даже показалось, что это Надин. Надин, которая живая и здоровая появляется из-под развалин башен-близнецов… как он много раз видел это во сне.

Когда Эллис наконец стало хорошо видно и он не заметил никаких свидетельств тех ужасных вещей, которые себе представлял, Колин почувствовал огромное облегчение, поняв, что ей ничего не грозит. И он понял еще кое-что: у него не хватило бы сил перенести еще одну потерю. Еще раз он уже не смог бы выбраться из пропасти…

Когда она позвонила ему на следующий день, чтобы рассказать о зяте, то, возможно, почувствовав его настроение, тоже говорила осторожно. Разговор, хотя и проходил в дружеском тоне, поддерживал впечатление утраченной связи. Если бы кто-то услышал их со стороны, то никогда бы не догадался, что когда-то они были близки.

— В какой-то мере Гарри повезло, — сказала она. — Не будь он одним из них, его бы арестовали. — Она сообщила, что вместо этого Гарри отправили в психиатрическую клинику Беллингема.

— Как он? — спросил Колин.

— Должен скоро поправиться. Он все еще очень удручен, но доктора считают, что это психоз временный.

— Что означает, что его признают пригодным для судебного разбирательства. — Колин и не заметил, как перешел на юридическую терминологию.

— Не думаю, что до этого дойдет. Конечно, нельзя рассчитывать, что его побранят и отпустят, но у Гарри много влиятельных друзей. Они из кожи вылезут, чтобы добиться для него поблажки.

— Даже если придется обзавестись врагом в лице мэра?

— Не думаю, что Оуэн представляет для нас опасность.

— Почему ты так говоришь?

— Интуиция, — помедлив секунду, ответила она.

«Что же произошло за те несколько минут, что она провела с Оуэном наедине?» — подумал Колин. Но Эллис не выразила желания рассказывать ему что-то, и он не стал на нее давить.

— Как твоя сестра? — спросил он.

— Не очень. Но держится ради детей. И я знаю, что Дениз справится. Она сильная.

— Любая семья должна через это пройти, — сказал он. И она с пониманием улыбнулась.

Повесив трубку, Колин задумался о своей семье. Как долго они не говорили друг другу ничего по-настоящему важного? Когда он был в реабилитационном центре, родители и брат исправно приходили на семейную неделю, но никто из них не пожелал взять на себя ответственность за его падение. В периоды его запоев любому, кто намекал, что у Колина проблемы, мать непреклонно заявляла, что с ее сыном все в порядке и что новая жена ничего не изменит. А отец всегда был готов налить ему еще стаканчик и приводил в пример Патрика, который в пятницу вечером мог выпить пива больше, чем любой другой мужчина, однако не позволял этому пристрастию влиять на свою жизнь. И только когда Колин докатился до самого дна, они наконец признали, что их сын алкоголик. Но сейчас, когда он не пил, они говорили об этом в прошедшем времени, словно алкоголизм был излечимой болезнью, вроде менингита.

Он не винил их. Видит Бог, им тоже пришлось нелегко. Кроме того, у них были собственные проблемы. Его бабушка, например. Марма, как звал ее в детстве Патрик, когда не мог выговорить ее полное имя Марта, была настоящим испытанием. Долгие годы кому-то из родителей приходилось бегать к ней минимум один раз в день — то по одному, то по другому поводу. Немного легче стало, когда бабушка переехала в дом престарелых, но и там она не отказалась от роли мученицы и ни один визит к ней не проходил без долгой череды жалоб.

Колин знал, что давно должен был ей позвонить, и через несколько минут, услышав на автоответчике голос матери, которая напоминала, что завтра у Мармы день рождения, девяностый по счету, почувствовал себя еще более виноватым. В последнее время он был так поглощен своими мыслями, что совершенно об этом забыл. Он сразу же перезвонил матери.

— Я хотела бы, чтобы ты был с нами, — сказала она, когда после стандартных любезностей зашел разговор о дне рождения бабушки. — Для Мармы это значит очень много. Мы устраиваем небольшую вечеринку. Я приготовлю ее любимые блюда.

— Я тоже хотел бы быть с вами, — солгал Колин.

На другом конце послышался вздох:

— Кто знает, сколько дней рождения у нее еще будет?

Колин засмеялся.

— Ты начинаешь говорить, как Марма.

Мать откликнулась:

— Правда? О господи! Должно быть, я переняла это от нее.

— Не переживай насчет Мармы. Она крепкий орешек.

— Не стану спорить. — Она усмехнулась. — На самом деле, Колин, ничего с тобой не случится, если ты приедешь. Дело не только в Марме. Мы все скучаем по тебе.

— Я знаю, мама, — вздохнув, сказал он.

Он тоже по-своему скучал по ним. И в то же время одна только мысль о доме его детства в Квинсе — с небольшим куском газона, который только льстивый риэлтор мог назвать двором, со стенами, пропитанными запахом каждого блюда, которое готовилось в нем за последние три десятилетия, — навевала на него глубочайшую тоску.

Они еще немного поболтали. Мать сообщила последние новости об ишиасе отца и рассказала о доме, который его брат и невестка купили в Поконосе. Он ни словом не упомянул об Эллис. Его мать жила в вечной надежде, что однажды Колин женится снова, и он не хотел расстраивать ее новостями о том, что никаких свадебных маршей из их с Эллис дружбы не выйдет.

Повесив трубку, он позвонил бабушке. Несмотря ни на что, он любил старушку. Вечная блондинка, всегда одетая по высшему разряду, при полном макияже, она была звездой в доме престарелых, где у нее, по ее же словам, была масса поклонников. На прошлый день рождения Колин подарил ей подписку на журнал «Гламур», и когда она сказала, что это лучший подарок из всех, он был уверен, что она действительно так считает.

— Я тебя разбудил? — спросил он, когда она слабым голосом ответила на звонок.

— Среди дня? — Она хмыкнула от абсурдности такой мысли. — Не глупи. Я просто прикрыла глаза.

— В дневном сне нет ничего плохого, — сказал он.

— Конечно, если ты старушка. Но я не старая, мне просто прибавляется лет. А это большая разница.

— Ты никогда не будешь старой, Марма, — согласился он. — Тебе же нужно поддерживать всех нас.

Она от души рассмеялась. Колин был единственным человеком в семье, который мог заставить ее вот так смеяться. Они не всегда ладили, но связь между ними была крепкой.

— Я уже сто лет тебя не слышала, — проворчала она. — Неужели у тебя так много важных дел, что даже нет возможности время от времени позвонить бабушке?

— Не очень, — признался он. — Но не в этом дело.

— Как твой бизнес с устрицами?

— Я сообщу тебе сразу же, как только будет чем похвастаться, — сказал он. — Пока что там особо нечего смотреть.

— Да ладно. Мистер Дитс гордился бы тобой. Он был старым болваном, но знал свое дело. У него было так много устриц, что они лезли у нас из ушей. Каждую субботу я готовила тушеных устриц, а то, что оставалось, скармливала собакам. Представь! Как там наш старый дом?

— Мне пришлось кое-что подремонтировать, но в целом он на удивление хорошо сохранился.

— Тебе там не одиноко?

— Временами. Но мне это даже нравится. Стыдно, правда, что я один наслаждаюсь всем этим. Здесь очень красиво, особенно в ясные дни.

— Я это хорошо помню. — В голосе ее послышалась тоска.

Повинуясь секундному порыву, он сказал:

— Ты должна приехать ко мне. Я серьезно, Марма. Я вышлю тебе билет.

У него еще оставались кое-какие деньги от продажи антиквариата — пары ламп Тиффани и серванта из зала с маркой Стикли, — которые он пустил на финансирование устричной фермы и на бытовые нужды.

Последовала долгая пауза, во время которой он слышал ее дыхание — звук, который напомнил ему шелест пожелтевших страниц старой книги. Потом она с сожалением ответила: