Беззвучный свист вырвался из губ Джейсона, его зеленые глаза внезапно тревожно вспыхнули.

– Итак, – произнес он невозмутимо, – вы полагаете, что Пендлтон интересуется мной как возможным источником информации, годной на продажу?

– Полагаю, это весьма вероятно, – кивнул герцог. – И должен предупредить вас: будьте осторожны. Пендлтон опасный человек. Многое бы я дал, чтобы схватить его за руку.

– Понимаю. Я учту ваше предупреждение, дядя, но не думаю, что он узнает что-либо от меня.

– Уверен, что не узнает, особенно если у вас нет секретов.

Джейсон улыбнулся, но не рискнул встретить задумчивый взгляд серых глаз дяди. Они поболтали еще несколько минут, и герцог отбыл.

С отъездом Бэрримора и Харриса Джейсон обнаружил, что дни тянутся невыносимо долго, и, хотя обычно мысль о балах его не волновала, он почувствовал, что с удовольствием ждет новую встречу с Элизабет на вечере у ее матери. Вот будет забавно, как она станет пускать в ход свои уловки и как Клайв попытается вытянуть из него информацию.

Наступило утро пятницы. В одиннадцать часов Джейсон сопровождал дядю на верховой прогулке в Гайд-парке. Там они встретили Клайва, но он только прикоснулся к шляпе и проехал дальше. Джейсон обменялся взглядом с дядей, тот пожал плечами и спросил:

– Вы сильно его обыграли в ту ночь у Бэрримора?

– Нет, думаю, что дело не в этом. Вероятно, он изменил тактику, предоставив меня нежностям Элизабет. Интересно, не туда ли он едет?

Клайв направлялся именно туда. Несмотря на ссору с Элизабет, они решили в день бала встретиться утром, и, прибыв в дом графа Маунта, Клайв застал ее в ярости. Едва он успел войти в комнату, а слуга – выйти из нее, как Элизабет буквально взорвалась:

– Клайв, здесь это проклятое цыганское отродье! Вместе с матерью! Они явились вчера вечером.

Глава 3

В этот момент Кэтрин Тримэйн из узкого окна спальни уныло смотрела вниз на Гросвенор-сквер. Чуть ли не с отвращением она рассматривала мощеную улицу, окружавшие площадь элегантные городские дома, тоскуя о тихих зеленых лугах Лестершира. Она все еще предпочитала деревню городской суете – и в этом мало изменилась за истекшие шесть лет. Зато как эта юная леди в муслиновом платье цвета лаванды, с непокорными черными кудрями, повязанными золотой тесьмой, отличалась от дикого неухоженного ребенка, которым она была тогда! Одевалась она так, как требовалось от наследницы древнего и благородного рода; если бегство было невозможно, умела разумно и вежливо беседовать в любой аристократической гостиной, изящно при этом разливая чай. Ни осанка, ни речь, ни манеры не выдавали раннюю историю ее жизни. Но внутри Кэтрин так и осталась «проклятым цыганским отродьем», как в отчаянии окрестила ее Элизабет.

Даже обучение в очень строгой и чопорной школе для юных леди не смирило ее своевольной натуры, не убавило жажды беззаботной свободы, которую она познала в таборе. При воспоминании о школе миссис Сиддон ее нежные губы всегда сжимались, а миндалевидные фиалковые глаза начинали мрачно поблескивать. Боже, как она все вытерпела! До сих пор она помнит то страшное утро, когда Рейна сунула их с братом прямо к носу высокомерного графа – ее отца. До сих пор ее трясет от тех давних воспоминаний. Оторвав от веселой, полной приключений цыганской жизни, какой она ее помнила, ее бросили в совершенно иной мир, в иную семью. Они с Адамом утешали друг друга и держались вместе, объединившись против странных людей и их странных требований – умываться, менять одежду в течение дня, носить башмаки. Вспомнив старые раны, старые обиды, Кэтрин в сотый раз пожалела, что не осталась неизвестным, неухоженным цыганским отродьем. Много раз цепи, связавшие ее с Тримэйнами, готовы были лопнуть под натиском протеста, то и дело потрясавшего все ее существо.

Слава Богу, подумала она с внезапным теплым чувством, что у их подлинной матери леди Рэйчел Тримэйн было такое безошибочное чувство такта. Рэйчел не слушалась своего любящего сердца и не осыпала детей знаками материнской любви. Она позволила им, диким лесным зверенышам, самим сделать первые шаги к дружбе. Поначалу Кэтрин с глубоким подозрением отнеслась к этой приятно пахнущей моложавой женщине, которая должна была занять в ее сердце место Рейны, и с возмущением отталкивала любое проявление любви с ее стороны. Но время притупило начальную неприязнь, и Кэтрин с удивлением обнаружила, что очень любит свою мать. Рэйчел нельзя не любить, поняла Кэтрин, такой уж она человек.

Слабый стон послышался со стороны постели, и Кэтрин быстрыми неслышными шагами пересекла комнату, оказавшись рядом с матерью. Озабоченно глядя на ее распухший подбородок, она тихо спросила:

– Что-нибудь сделать? Может быть, потереть тебе виски розовой водой? Вдруг немного поможет?

Рэйчел Тримэйн, привлекательную стройную женщину с ярко-голубыми глазами и черными кудрями, в которых не было ни одной серебряной нити, можно было принять за сестру Кэтрин. Сейчас она приходила в себя после того, как утром врач вырвал у нее больной зуб.

– Нет, моя радость, – слабо улыбнулась она дочери, – дай мне еще полежать, а потом, может быть, удастся проглотить немного чудного бульона, который готовит миссис Барроуз. Нет никакой необходимости сидеть со мной. Лучше воспользуйся нашим неожиданным приездом. Почему бы не нанести визит Аманде Харрис? Уверена, она будет рада увидеть тебя.

– Пожалуй, нет, мама. У Аманды наверняка другие планы. Кроме того, мы здесь так ненадолго, что я могу ни с кем не встречаться. В конце концов, не развлекаться же мы приехали.

– Да уж, не развлекаться, – вздрогнув от неприятных воспоминаний, согласилась с ней Рэйчел. – Но поскольку мы здесь, нужно из этого извлечь что-нибудь хорошее. Может быть, – добавила она, подмигнув, – ты выпьешь чаю с тетушкой?

В ответ она услышала очень несветское фырканье.

– Нет уж, я лучше посижу с тобой, чем буду слушать, как тетушка трещит про свой сегодняшний бал. Особенно после того, как она всех оповестила о том, как некстати мы приехали. Мы что, заранее спланировали эту зубную боль? – спросила Кэтрин с возмущением.

Рэйчел взглянула в разгневанное лицо дочери и грустно вздохнула. Да, ее отношения с родственницей были несколько напряженными, но она надеялась, что Сеси, теперь графиня Маунт, забудет о былых неприятностях. К несчастью, зубная боль не знала, что Сеси давала первый в этом году бал, и они прибыли в самый разгар подготовки. Захваченная приготовлениями, Сеси была явно недовольна их появлением, несмотря на столь вескую причину.

Многие годы Рэйчел упорно пыталась наладить родственные отношения, но все попытки разбивались о холодность и эгоистичность Сеси. Когда же она обнаружила, что кроме титула и поместья Маунтакр ее мужу ничего не досталось после смерти брата, их отношения и вовсе обострились. Для Сеси было жестоким ударом, что столь долгожданное богатство так и не вошло в их наследство. А Элизабет, старшая дочь Сеси, была просто в ярости.

Чтение завещания Роберта вообще стало крайне неприятным делом. Когда был оглашен его пункт, по которому цыгане получали право разбивать лагерь на большом лугу близ Хантерс Хилла, лестерширского поместья семьи, Элизабет, не скрывая больше досаду, взорвалась. Она отмахнулась от всех сердитых попыток призвать ее к порядку, прекратить смехотворные обвинения, пока Кэтрин, удивленная реакцией кузины, сама не пришла в ярость и не высказала ей все, что она о ней думала. Сеси, в свою очередь, набросилась на Кэтрин, в то время, как Клайв, злорадно блестя глазами, лицемерно ее защищал. Рэйчел и Эдвард тщетно пытались утихомирить страсти. Все пылали. То был крайне неприятный эпизод, и забудут его нескоро.

Во всяком случае, прошедшие месяцы не смягчили ситуацию. Муж Сеси, Эдвард, будучи опекуном Кэтрин, искренне любил племянницу и, бывало, навещал их с матерью. Но вообще-то семьи мало общались друг с другом.

Выручало всех то, что Рэйчел и Кэтрин предпочитали тихое уединение Хантерс Хилла, где покойный граф создал большой конезавод. Несколько лет назад, когда Кэтрин проявила интерес к его делу, он моментально забросил Маунтакр, и они поселились в изящном замке эпохи Тюдоров близ Мелтон Моубрей. Граф погиб в результате несчастного случая на охоте, но ни Рэйчел, ни Кэтрин не собирались покидать дом, который успели полюбить. Их не влекла модная толпа, где жаждали блистать Элизабет и Сеси. Кроме того, любые развлечения, когда еще не кончился траур, были для них немыслимы. Однако в последнее время Рэйчел начала подумывать о том, что Кэтрин пора уже вывозить в свет. Правда, леди Тримэйн смущало то, что Кэтрин не проявляла никакого интереса к образу жизни молодой девушки из общества. И в восемнадцать лет она любила запах конюшен, возню с лошадьми, поездки в цыганский лагерь. В Лондон ее не тянуло, что же до молодых людей, то она встречалась с ними редко и казалась совершенно довольной своей жизнью.

Когда недавно Рэйчел заговорила было о том, чтобы провести сезон в Лондоне, она услышала в ответ самое искреннее удивление: «В Лондоне? Зачем?»

И все-таки Рэйчел твердо решила сделать по-своему – Кэтрин нужно оставить неподобающие привычки, занять место в обществе и найти мужа. Не оставаться же ей навсегда среди конюхов и цыган?

Вспомнив о цыганах, Рэйчел нахмурилась. Как и всех, ее тоже удивил этот странный пункт в завещании Роберта. Особенно если вспомнить его реакцию на появление Рейны – он хотел заточить ее в темницу и отступил только после жалоб, слез и каменного молчания Кэтрин. До него вдруг дошло, что, наказав Рейну и цыган, он создает еще один барьер между собой и единственным ребенком. И для того чтобы дочь больше не видела в нем смертельного врага, ей разрешили иногда встречаться с цыганами. Вероятно, именно поэтому, с грустью подумала Рэйчел, даже после своей смерти он не хотел отрывать от них Кэтрин. При всей своей аристократической холодности и равнодушии, неспособности показывать истинные привязанности, граф хотел доказать Кэтрин, что он ее обожает. И если бы он относился так же к ней, своей жене, с горечью подумала Рэйчел, в их браке было бы куда больше тепла и смысла.