— Как вам будет угодно, миледи, — подал голос Эдвард. — Может быть, начнем со второго этажа, где я мог бы поставить ваши вещи?

Эмма кивнула и с решительным видом двинулась за лакеем в обход своих новых владений.

Два часа спустя она знала достаточно много и о землях, и о слугах, которые из поколения в поколение оставались привязанными к дому, и об этих дамах и господах, чьи портреты, вставленные в прямоугольные рамы, украшали собою каменные стены — тех самых людях, что стали в свое время ее предками, — и, разумеется, о скупердяе-соседе, которого она с наслаждением придушила бы. Эмма отказалась нанести ему визит вежливости, чтобы попытаться все уладить в мирных переговорах, не доводя дела до судебного процесса, рассудив, что куда полезнее и выгоднее встретиться с этим Уильямом Кормаком, вызвавшим ее сюда. Потому на следующее же утро она приказала заложить экипаж и отвезти ее по указанному в письме адресу. Кабинет атторнея находился в городке Кинсейл и располагался в здании изящной кладки из серого камня.

В отличие от жалобщика, Уильям Кормак слыл человеком приятным в общении, честным и щепетильным в делах. Эмма де Мортфонтен нашла к тому же весьма привлекательной его внешность и решила, что этого парня нетрудно будет растрогать дарованной ей богом красотой…

— Я внимательно вас выслушал и разобрался в сути ваших аргументов, но… — начал поверенный, когда посетительница выложила ему все, что думает по поводу произошедшего.

Устроившись визави в двух удобных креслах, каждый со стаканчиком портвейна, эти двое очень быстро ощутили друг к другу живой интерес. Впрочем, Уильяму Кормаку это не сулило особых радостей. Он был прочно женат на особе, чье семейство единолично владело тремя четвертями графства. Миссис Кормак, собственница и ревнивица, вышедшая за молодого юриста по любви (тогда как для него это был брак исключительно по расчету), разумеется, не потерпела бы от мужа никаких приключений на стороне. Тем не менее чары новой знакомой настолько сильно на него подействовали, что он серьезно задумался: а не рискнуть ли…

— Что-то, дорогой мой, не нравится мне это неопределенное «но…», — призналась Эмма де Мортфонтен в ответ на такое начало.

— Видите ли, дело настолько деликатное, а лорд Велдиган такой упрямец… С вашей стороны допущен явный недосмотр, он об этом знает, и убедительно доказать это ничего не стоит. Даже и времени много не займет.

— А сколько лет этому лорду Велдигану?

— Думаю… думаю, лет семьдесят. Разве это имеет значение?

— Столь почтенный возраст… Наверное, здоровье уже расшатано в какой-то степени, и все эти передряги не пойдут на пользу бедному старичку…

Уильям Кормак нахмурил брови, во взгляде появилась настороженность. Эмма же сладострастным жестом провела пальчиком по краю своего квадратного декольте, уверенная, что этот жест уж точно не ускользнет от глаз атторнея.

— Не хотите же вы сказать, что… — забормотал Кормак, околдованный колыханием двух идеально круглых холмов, открывшихся ему в выемке, чуть оттянутой шаловливым пальчиком гостьи.

— Я хочу сказать, дорогой мой, что если разбирательство затянется, моим делам это пойдет на пользу…

— В данном случае такую затяжку трудно оправдать…

Пальцы Эммы играли со шнурками корсажа, она метала в Кормака пламенные взгляды. Еще чуть-чуть — кому это знать, как не ей! — и его сопротивление будет сломлено.

— Может быть, вам потребуются дополнительные аргументы? — выдохнула она и томно потянулась в кресле, как бы невзначай упав после этого на спинку.

— Возможно, — согласился он, покоренный прямо-таки звериной чувственностью, переполнявшей гостью.

Эмма потянула шнурки за кончики.

— Подойдите, — прошептала она с придыханием, — у меня тут есть кое-что для вашей защитительной речи…

Две восхитительные грудки вырвались на свободу из-под разошедшихся парчовых полочек. Кормак упал на колени и покрыл белоснежные холмы поцелуями.


Покидая кабинет атторнея, Эмма де Мортфонтен подумала о том, что недолгое пребывание в этих краях станет чудесным развлечением и, как знать, возможно, утолит и тоску по Мери.

24

Корнель оставался в Бресте три недели. Видя, как он подавлен, как грустит, мать принялась его расспрашивать. Вроде бы не в привычках сына так сторониться воды: моряком он был, моряком умрет! Что ж, Корнель рассказал ей все, и Мадлен нашла слова утешения: если Мери напишет или появится здесь сама, то мать сразу же найдет его — хотя бы через Форбена. А что касается этого клада, сокровищ этих, то лучше о них забыть и вернуться в море, которое, как ей известно, по крайней мере способно и прокормить его, и дать покой душе.

Материнская мудрость снова оказалась для Корнеля живительным средством, он приободрился, взял себя в руки и даже устыдился немножко того, что позволил себе так раскиснуть. Он, морской волк, который, черт побери, в жизни не дрогнул перед опасностью!

Провожая Корнеля, Мадлен смотрела ему вслед и думала: должно быть, эта девушка, Мери, — и впрямь исключительное создание, если сумела стать такой занозой в сердце ее сына!

* * *

Мери села на койке, вытянула затекшие руки и ноги.

Прошло уже несколько минут с тех пор, как подняли ставни и подвезли пушки к бойницам — портикам, как их называли на кораблях. Пушки стреляли, грохот стоял оглушительный, батарею заволакивало дымом, от запаха пороха щипало в носу, покалывало глаза. И вот так каждый раз, стоит начаться сражению. У нее свело живот, она с нетерпением ждала минуты, когда сможет подняться на палубу и вдохнуть полной грудью воздух войны, который сейчас любого на корабле приводил в возбуждение.

Флотилия Шоувела — быстрая, хорошо организованная, толку от ее действий всегда больше, чем от других. Достаточно предупредительных окриков, чтобы избежать абордажа, а если становится понятно, что готовится сопротивление и неизбежна схватка, Шоувел отдает приказ попросту затопить строптивца. Добыча ему неинтересна, свою миссию он видит в одном: освободить море и проливы от этих проклятых французских корсаров, которые стоят того, чтобы их всех перевешать на реях или пустить ко дну — точь-в-точь как пиратов, с которыми они близнецы-братья…

— Го-о-отовсь! Огонь! — закричал артиллерийский офицер, когда Мери спешила к трапу, ведущему на открытый воздух.

А когда добралась до верхней палубы, ей показалось, будто ее окликнули. Поколебалась минутку, но все-таки оглянулась.

— Иди-ка сюда!

— Я, что ли?

— Ты-ты!

Подзывал старший по званию, надо было вернуться. Подошла.

— Умеешь с этим обращаться?

Мери кивнула, только в этот момент сообразив, что ей придется заменить помощника канонира, погибшего при откате пушки — ему разнесло череп, и бедняга лежал теперь головой, а вернее, тем, что от нее осталось, в луже крови.

— Меня ждут, — попробовала отговориться Мери. — Мне пора заступать на вахту.

— Ничего, сейчас освободишься от вахты. Это приказ! — рявкнул артиллерист.

Пришлось подчиниться. Мери взяла тяжелый холщовый картуз, засыпала из него порох в предназначенное для этого отверстие, поспешно зарядила пушку ядром, подкатила ее по направляющим поближе, чтобы дульная часть ствола выставилась в портик, запалила фитиль, отступила, пока огонек, потрескивая, бежал по нему, и — с нескрываемым восторгом — стала ждать результата своей работы. Когда ядро достигло цели, ей показалось, будто у нее живот разорвало. Она опять поспешила заряжать. И заряжала снова и снова, чтобы снова и снова насладиться войной и насилием, совершаемыми ею самой, недовольная только тем, что целых полтора года провела на борту без настоящего дела…


Два месяца спустя они встали на якорь во Фландрии: весна проявляла себя бурными ливнями, и корабль не был готов к такому бесчинству природы. Шоувел разрешил привести на борт девиц, за ними на берег отправилась большая шлюпка. Как обычно в таких случаях, вскоре добрых три десятка шлюх расползлись по батарее. И началось…

Мери отправилась на ют, чтобы побыть в тишине и покое. Сразу нахлынули воспоминания. Однако двор, король Яков, Форбен, Эмма, Тобиас, даже Корнель с их кладом — все это показалось ей сейчас таким далеким… На корабле Шоувела она в конце концов покорилась судьбе — уж слишком много времени утекло, чтобы жить прошлым, пусть даже иногда память и желание дают о себе знать. Нет, лучше уж не думать…

Она устроилась с трубкой у шеренги палубных орудий и стала пускать дым колечками: голова пустая, тело усталое… Подошли, хихикая, трое пьяных беззубых матросов. Мери не любила эту троицу: матросня уже не в первый раз преследовала ее, подглядывала за ней, — и инстинктивно приготовилась к обороне. Для начала потихоньку, сделав вид, будто почесывает лодыжку, вытянула подвязанный к ноге кинжал, — с ним она по-прежнему не расставалась, — затем, все так же незаметно, просунула оружие в левый рукав бушлата, зажала рукоятку в кулаке. Решив, что занимает достаточно удобную для отпора в случае нападения позицию, она полуопустила веки, давая понять, что не склонна к разговорам.

— Эй, Рид, ты что недотрогу-то из себя корчишь? — издевательским тоном спросил первый матрос. — Или не нашел себе щелки по вкусу?

Мери не шевельнулась. Интуиция ее не подвела — эти парни искали в лучшем случае перебранки.

— А может, у мадам кое-где болит? — подхватил другой, явно принимая Мери за педераста. — Не смущайте ее! Лучше…

Мери приоткрыла один глаз и буркнула:

— Лучше шли бы вы трахаться, чем языками-то чесать!

Ответом стал свист, поддержанный сальными смешками.

— Ой, глядите, да он по-мужски лопотать пыжится! Ай да малыш!

— Сейчас я вам покажу малыша! — не выдержала Мери, вскочила на ноги и приняла угрожающую позу, правда, не вынимая пока кинжала из своего тайника.