Время от времени она поглядывала за окно, чтобы убедиться, все ли в порядке с ее лошадью, привязанной рядом с другими у входа в таверну. Снаружи, похоже, стало вдвое оживленнее. Канонада тоже теперь гремела, казалось, вдвое сильней. Люди вроде бы куда-то заспешили, собирали вокруг себя детей, чтобы увести с набережной. Да и внутрь начал проникать запашок страха. Однако Мери не позволила себе заразиться им: принять свою участь означает одновременно и умение хотя бы смутно предвидеть худшее. А вот худшего ей вовсе не хотелось!

От оглушительного грохота содрогнулись стены здания. Мери тут же поняла, что случилось, а сидевшие в кабачке матросы спешно покинули заведение. Сама она не пошевелилась: ну и что, один из кораблей взлетел на воздух, свой или вражеский… Ее этим не напугать, и не такое видывала! Мери сделала еще глоток из кружки. Нет, точно, ее не устрашить. Доносящийся с моря запах пороха только возбуждал, только напоминал о временах, когда она участвовала в битвах, только возвращал ее на борт «Жемчужины»… Она думала о Корнеле, о том, какое наслаждение она, наконец, испытает рядом с ним. Совершенно ясно, что он вот-вот появится и они сбегут отсюда, от царящего здесь безумия. Эта война не имеет к ним никакого отношения. Это вообще не их война.

Размышления оборвал один из портовых ротозеев, ворвавшийся в таверну с воплем:

— Они проникли-таки в гавань и сейчас эти сукины дети атакуют наши суда на рейде!

Лицо у парня было красное и донельзя перепуганное, и за меньший срок, чем Мери успела об этом подумать, столы и скамейки опустели, причем некоторые в спешке оказались перевернутыми. На глазах у Мери только что сидевшие тут капитаны галопом устремились к набережной в расчете успеть сняться с якоря и тем самым спасти свои суда. Напрасные старания! Английская военная эскадра двигалась к городу, приняв твердое решение его взять, хотя Жан Бар и предпринимал еще попытки если не отбросить, то хотя бы остановить врага.

— Вот проклятье! — пробормотала Мери, заглатывая последнюю ложку похлебки и выбегая наконец наружу.

Теперь уж точно нельзя было оставаться на месте.

Первыми же орудийными залпами англичан оказались повреждены пришвартованные в порту корабли. Они один за другим рушились, уходили под воду. А тех, что не оставляли попыток совершить какие-то маневры и вырваться из западни, догонял безжалостный огонь из всех орудий арьергарда вражеской эскадры. На борту одного из обстрелянных в порту судов вспыхнули запасы пороха, и воздух, пропитанный запахами серы и селитры, сотрясся от нового взрыва. Лошади стали рваться с привязи, ржать, яростно бить копытами о землю. Те, что были в упряжках, вставали на дыбы, заставляя возниц поворачивать назад.

Вокруг Мери люди бежали кто куда, откашливаясь и отплевываясь от едкого дыма, который норд-вест доносил с моря на сушу. Справа от нее ядром выбило стекла дома, и тут же второе ядро продырявило крышу.

Разъяренные англичане не удовольствуются рейдом, поняла Мери, но не смогла с места сдвинуться, завороженная картинами разрушений и насилия, истинную для себя цену которым осознала рядом с Форбеном. Какая-то часть ее природы, зажатой в тиски жизнью при дворе, теперь просто-таки требовала этого. И она жадно наблюдала, как, вопреки всем стараниям отважного Жана Бара и его эскадры, англичане надвигаются на город.

Английские брандеры — нагруженные взрывчатыми и горючими веществами дрейфующие суда — сталкивались с кораблями, стоявшими у причала, и те мгновенно загорались. Пылающие мачты, снесенные прорезавшими воздух ядрами, со зловещим треском рушились на портовые береговые постройки, и пожиравшее их пламя перекидывалось на груды товаров, ожидавших погрузки… Ветер раздувал пожар и гнал огонь на ближайшие к порту жилые строения, выгоняя из них до смерти напуганных обитателей… Мужчины, женщины, дети пытались спастись сами и спасти самое для себя дорогое под ливнем сыпавшихся на них обломков, то и дело — от череды взрывов на пороховом складе — разлетавшихся по окрестностям.


Рушились дома, сараи, мастерские, и дым пожаров, разъедавший ноздри и глаза, казался гуще от поднимавшейся при этом пыли. Содом и Гоморра, конец света. Именно такое ощущение царило в городе. Куда ни глянь — кто-то бежит, кто-то кричит, кто-то громко молится, кто-то просит о помощи ближних… Матери, судорожно прижимая к груди младенцев, мечутся по улицам в поисках случайного укрытия. Потерявшиеся ребятишки постарше рыдают у своих опустошенных домов и протягивают ручонки к бегущим мимо, уверенные в том, что никогда уже не найдут родителей. А моряки, приведенные в отчаяние гибелью кораблей, бессмысленно стреляют из пистолетов в сторону моря, не столько для того чтобы оказать сопротивление осаждающим Дюнкерк, сколько для того, чтобы излить свою ярость.

Ужас везде, ужас во всем, ужас — как громадный вал всеразрушающего прилива, который накатывает и накатывает без конца.

Дюнкерк подвергся артиллерийскому обстрелу.


Когда Мери поняла, что больше надеяться не на что, — а уж на то, чтобы найти в этом хаосе Корнеля, и подавно, — в ней проснулась способность реагировать на происходящее. Тем более что, если она так и будет стоять столбом, ее в конце концов наверняка прикончат.

«Ага! — сказала себе она. — Так — значит, так! Решено!» Это означало: раз эти стервецы англичане хотят помешать осуществлению ее планов, она воспользуется ими, чтобы достичь берегов Альбиона и устроить засаду у дома Эммы де Мортфонтен. А Корнелю отошлет почтой записку с приглашением встретиться с ней, прихватив с собою Корка прямо с его кораблем, там, на месте. И уже оттуда, заполучив наконец недостающий ключ от сокровищницы, они все вместе отправятся в Вест-Индию.

Она торопливо сняла сапоги со шпорами, шпагу и пистолет, оставила все это на набережной, лишний раз удостоверилась, что обе подвески — изумрудная и нефритовая — на месте, спрятала их поглубже под повязку, сдавливающую грудь, и бросилась в воду, в самую середину этой колышущейся преисподней, принеся в душе клятву: никто, ничто и никогда, даже судьба — нет, особенно судьба! — не помешает ей достичь своей цели и обрести сокровища!

Ей то и дело приходилось уворачиваться, глубоко ныряя, от всевозможных предметов — обломков досок и мачт, кусков металла, обрывков снастей и парусов, с грохотом подбрасываемых непрестанными взрывами и валящихся с неба в бушующие волны. Наконец, обогнув форштевни дрейфующих баркасов с оборванными якорными цепями и подобравшись к флагманскому кораблю, она принялась размахивать руками и вопить по-английски, умоляя о спасении, — и кричала до тех пор, пока ей не бросили трос.

Мери подплыла к брошенному концу и ухватилась за него, не в силах влезть наверх — настолько руки, все тело занемели в холодной воде и болели просто нестерпимо! Она едва не пошла ко дну — совсем рядышком с целью, но в эту секунду почувствовала, что ее тащат, вырывают из бездны и ставят на палубу.

Не успев не только слова произнести, но даже перевести дыхание, она ощутила, что ее опять куда-то тянут — волокут уже по самой палубе к корме корабля, к юту… И вот она — насквозь мокрая, в прилипшей к телу одежде, измученная — брошена к ногам капитана.

— Это еще что? — нахмурившись, осведомился тот.

— Вот, французика за бортом отловили.

— Нет, нет, сэр, я — англичанин!

И тут Мери сочинила себе новую биографию, совсем новую историю. Якобы она (ну, разумеется, для них никакая не она — «он»!) шла на торговом корабле в плавание, и ее якобы взял в плен капитан Форбен, после чего держал у себя на борту как рабыню (раба!), и ей пришлось там переносить все, какие могут быть на белом свете, притеснения от его команды, но — сами, мол, видите — удалось-таки сбежать! Она якобы укрылась от погони в Дюнкерке, где искала английский корабль, потому как ей не терпелось вернуться домой. И вот, увидев, как земляки разделываются с этими собаками-французами, она не смогла сопротивляться желанию быть с ними. Свою прочувствованную речь мудрая беглянка закончила радостным восклицанием: «Господь да хранит короля Вильгельма!», и это решило ее участь.

— Отлично, отлично, — улыбнулся сэр Клаудерли Шоувел и тут же, с высоты своего величия, потерял к находке интерес, так что «мальца» повели на камбуз, где сразу же навалили на него задачи весьма далекие от тех, что соответствовали бы надеждам Мери Рид…

Город был разграблен и практически уничтожен. Английские корабли отошли от берега, здесь им делать было больше нечего…

Корнель натянул поводья нервничавшей лошади у разрушенного порта Дюнкерка, до которого только что добрался. В полной растерянности он изучал следы разыгравшейся тут недавно бойни, вглядывался в единственный обломок стены, оставшийся от таверны, где у них с Мери было назначено свидание.

На уцелевшем обломке, скрипя, болталась вывеска.

— Мери, — почти простонал Корнель. — Мери, где ты?..

23

Покончив со всеми формальностями, Эмма де Мортфонтен в тот же день отбыла из Кале в Англию, увозя в трюме судна тело своего покойного супруга. Ей оказалось достаточно нескольких суток на то, чтобы прийти в себя и осознать преимущества положения вдовы, в котором она теперь вновь пребывала. Кроме того, Эмма была в восхищении от того, что Мери сумела стать за такой короткий срок куда более опасной, хитрой и ловкой, чем можно было вообразить. «Мери, Мери, дорогая моя девочка, — думала Эмма, опуская на лицо черную вуаль, — где бы ты ни была, любимая, я тебя найду».

Тем более что она дала оставленному ею в Париже Человеку в Черном предельно четкое задание, понятнее и быть не может. Пусть отыщет ей эту чертовку хоть под землей, хоть на Луне!

* * *

Корнель долго бродил по развалинам Дюнкерка, горько жалея о том, что отправился к Клементу Корку, чье судно стояло теперь на якоре в Кале, не дождавшись Мери. Где теперь ее искать? Тут, в Дюнкерке, у всех было дел по горло, всем было недосуг отвечать на его расспросы. Темой любого разговора неизбежно становилось жестокое, не вызванное ничем и потому заставшее порт врасплох нападение англичан. Уцелевшие корсары большей частью остались без кораблей и искали прежде всего занятия для себя самих. Разоренные и лишившиеся крова над головой обитатели города оплакивали свои потери. И Корнелю не удалось выяснить ничего для себя полезного у этих обездоленных людей.