Форбен зашел в каюту, когда Мери уже сбросила кожаный жилет и стаскивала рубаху, вымокшую от пота, всю в крови…

— Продолжай, — охрипшим голосом приказал он.

В его глазах сверкали искры такой страсти, что и Мери воспламенилась. Она повиновалась, но раздевалась медленно, чтобы разжечь себя уже всю целиком к той минуте, когда можно будет совершенно обнаженной уступить своему желанию.

— Подойди, — последовал новый приказ.

Мери снова повиновалась и остановилась, лишь приблизившись настолько, чтобы кожей ощущать жар его дыхания. А он наградил подругу такой оплеухой, что вместо любви в ней уже готова была вспыхнуть ненависть, вот только ответить она не успела: Форбен властно притянул ее к себе, провел руками хозяина вдоль тела до затылка, запрокинул голову Мери и впился губами в ее губы.

А потом он взял ее — не сходя с места, стоя, давно уже захваченный, как и она сама, теми будоражащими видениями, в которых мужчина и женщина внезапно превращаются в единую плоть… Он и она связаны отныне кровью, они — одно целое в этой дикарской схватке, в этом насилии, похожем на битву, отпечаток которой еще лежит на коже обоих, горит в их дыхании. Схватке бесчеловечной, как всякая резня, и тем не менее настолько головокружительной, что наслаждение от нее возносит на небеса.


— Знаешь, Мери, ты или сумасшедшая, или дурочка, и мне придется наказать тебя за непослушание! — прошептал Форбен, исчерпав все резервы наслаждения.

— А ты это уже сделал! — усмехнулась она. — Тем более что ты один виновен в том, какой я сделалась бешеной в бою.

Капитан чуть отстранился, удивленно посмотрел на любовницу:

— Что я тебе сделал?

Она снова прижалась к нему влажным телом, чтобы еще разок впитать в себя его тепло.

— Вот именно что ничего ты мне не делал, Форбен. Уже три недели — ничего!

Он насмешливо улыбнулся:

— Я тебя предупреждал. Здесь это слишком рискованно. А кроме того, ты нуждалась в хорошем уроке. Клода де Форбена не вызывают на поединок, Мери Рид!

— А мне показалось, что тебе поединки нравятся, Клод де Форбен! — поддразнила она.

Некоторое время оба они, нахмурившись, смотрели друг на друга, и капитан сложил оружие первым.

— Действительно нравятся, еще как нравятся — даже больше, чем ты можешь себе представить. Но такого, пока мы на борту, больше не будет. Я не могу рисковать. И точно так же отказываюсь видеть еще когда-нибудь, как ты рискуешь жизнью.

— Но я получила удовольствие! Разве это плохо?

Форбен улыбнулся:

— Нет, не думаю, иначе я сам был бы уже давно навеки проклят. И если бы я не боялся так тебя потерять в огне этой битвы, то первым бы тебя поздравил. Потому что, должен признать, редко встретишь такую отвагу в бою, особенно у новичка — ты же никогда не воевала прежде! Если бы ты не была женщиной, из тебя вышел бы один из лучших корсаров на этом корабле.

— Мне плевать, что я сижу взаперти, — прошептала Мери, — если я рядом с тобой.

— Правила приличия мне это запрещают.

— Тогда женись на мне и живи со мной открыто…

— Иди к себе. Поговорим об этом на суше.

Мери в ответ только кивнула. До нее дошел скрытый смысл этой уловки. Форбен еще не был готов.


К вечеру от впередсмотрящего стало известно: по левому борту парус. Торговое судно. Бригантина.

— Хотите ее? — спросил Форбен у своих людей.

Ответный боевой клич, всполошивший чаек, которые кружили у рангоута, стал ему ответом.

Капитан усмехнулся и скомандовал:

— Меняем галс!

Корнель придержал руку Мери, готовую схватиться за рукоятку абордажной сабли.

— Только не ты. Твое появление в гуще битвы сегодня уже произвело достаточный эффект.

Мери улыбнулась ему, но решительно оттолкнула:

— Знаешь, Корнель, ты ведь прав: запах крови сначала вызывает отвращение, потом опьяняет. Но я же должна узнавать такие вещи сама, верно? Я должна разобраться, в чем моя правда!

— Ему это не понравится, — заверил ее Корнель.

Самому-то Корнелю отнюдь не улыбалось вновь подвергать Мери опасности. Но она ничего не ответила и, стоило бригантине оказаться в пределах досягаемости, кинулась в рукопашную, решив, видимо, вступить именно тут в честный поединок со своей собственной душой, чтобы выяснить, кого же на самом деле — ангела или демона — произвела на свет Сесили…

На окровавленные волны спустилась густая тьма, и в ту ночь судьба Мери определилась окончательно. И еще в эту ночь Форбен уступил сжигавшему его желанию, осознав, что теперь уже все равно больше ничему помешать не сможет.

13

Эмма де Мортфонтен с достоинством шествовала к алтарю, где ее поджидали пастор и будущий супруг. Никаких пышных церемоний, никаких высокопоставленных гостей, никаких финтифлюшек. Таково было единственное условие, выдвинутое Тобиасом Ридом, когда начались приготовления к свадьбе. Эмма-то, конечно, предпочла бы, чтобы весь королевский двор мог сразу составить себе представление о ее новом статусе и о степени ее нынешней неприкосновенности, но спорить не стала, просто согласилась, не меняясь в лице. Слухи распространяются быстро, да она и сама займется их распространением… И очень скоро, что бы там полковник Титус ни рассказал его величеству, последнему придется все эти россказни позабыть.

Что же до остального, то все шло прекраснее некуда. Брачный контракт наилучшим образом предохранит обоих от посягательств на интересы каждого, и Эмма заранее предвкушала удовольствие от возможности узнать наконец те связанные с пресловутым сокровищем тайны, которые Тобиас до сих пор скрывал от нее.

Утверждая с предельной искренностью в ответ на вопросы пастора, что останется с мужем до тех пор, пока смерть их не разлучит, и до того же момента станет хранить ему верность, Эмма думала, что Тобиас Рид при всей своей хитрости и изворотливости понятия не имеет, сколь безмерны ее амбиции.

— А теперь, когда мы по-настоящему соединились, — сказала она, вволю отведав после свадьбы тонких чувственных наслаждений, — я жду, чтобы вы сделали то, что обещали, Тобиас! Откройте тайну клада!

— Вам хоть изредка приходилось думать о чем-то, кроме как о деньгах? — усмехнулся он и пробежался мелкими поцелуями по влажному от пота животику новобрачной.

Эмма не дрогнула.

— Никогда. Существует тысяча способов довести меня до экстаза, Тобиас, и вы знаете многие из них, согласна, но все они не могут меня возбудить…

— До поры до времени!

Эмма улыбнулась, соглашаясь: «Да, до поры до времени!» — прежде чем ответить:

— Перестаньте томить меня, дорогой мой! И расскажите, наконец, об этих ключах, которые, я уверена, лежат в основе всей вашей тайны!

Он хохотнул и, приподнявшись на локте, подпер голову ладонью.

— Вы невероятно, просто невероятно хороши, — сообщил он. — И в той же степени себе на уме, что опасно! Потому как вы правы, конечно. Собственно, всю загадку и составляют эти ключи. Я говорил вам уже, что в пресловутом кладе содержится то, что было похищено испанским конкистадором лейтенантом Эрнаном Кортесом при завоевании империи ацтеков из сокровищницы дяди последнего ацтекского императора Монтесумы. Карта, которой я владею, показывает, что он разместил награбленное в Лубаантуне, заперев его в тайном зале в одном из храмов этого города, принадлежавшего майя.

— Ну, пока что я не услышала ничего нового, дорогой мой, — поморщилась Эмма.

— Открыть дверь в этот зал можно только при помощи тех самых ключей.

— Понятно, два нефритовых «глаза». Ну и что? Опять-таки не вижу тут ничего особенного.

Тобиас улыбнулся:

— Они в этом деле не главные, «глазки». Есть здесь нечто куда более удивительное и значимое. Видите ли, Эмма, ребята Кортеса не создавали этого тайника, он существовал задолго до их появления там и был случайно открыт одним из кортесовых головорезов, участвовавших в разгромах городов народа майя. Этот человек, испанец по происхождению, был свидетелем падения множества таких городов и всякий раз поражался их богатству, а особенно изобилию украшений из нефрита и обсидиана. И так продолжалось до тех пор, пока завоеватели не обнаружили один особенный храм и одну особенную стелу.

Сердце Эммы забилось быстрее, а глаза Тобиаса загорелись — до такой степени его самого возбуждала всего лишь мысль о сокровищах.

— На вершине стелы покоился предмет, какого он прежде никогда в жизни не видел, — изготовленный из цельного куска хрусталя. Череп! — добавил Тобиас, заметив, что жена уже умирает от любопытства. — Да, череп. Сделанный так искусно, что можно было бы принять его за человеческий, тем более что размеры и пропорции этой странной вещицы оказались строго соблюдены ее создателем. Во впадины были вставлены глаза из нефрита. Испанец, подивившись находке, снял череп со стелы — стена перед ним раздвинулась, и открылся вход в тайный зал… Именно стела с черепом и представляли собой секретный механизм, поразивший испанца.

— Не понимаю, что тут удивительного-то? — пожала плечами Эмма, которой все это казалось не более чем удачной придумкой.

— Удивительно тут, моя дорогая, то, что никто, даже сами майя из Лубаантуны, не мог сказать, каково происхождение хрустального черепа, никто не знал, откуда он взялся. Самые древние старики говорили, будто храм стоял здесь еще до их прихода в эти края, и они взяли его за образец, строя свой город. Между тем как, если судить по моим собственным изысканиям — а я изучил все, что написано по этой проблеме, — именно майя были первыми обитателями полуострова Юкатан. Признайте же, милая Эмма, что тут есть чему удивиться!

— Действительно… — задумчиво произнесла Эмма. — Но меня куда больше и в первую очередь интересует конкретное, а не магическое, и, какие бы загадки ни скрывались за вашим черепом и кто бы, как бы его ни изготовил, если открывшаяся в то время испанцу зала окажется в довершение всех бед еще и пустой, с этой минуты ваша тайна мне совершенно не интересна!