Мери с семи лет не носила женской одежды, и ей из чистого любопытства захотелось сначала примерить то, что выглядело, на ее вкус, более чем странно. Надев платье, она убедилась, что нижняя юбка подчеркивает изящную округлость бедер, а корсет с китовым усом приподнимает грудь, которая благодаря этому куда лучше смотрится в изящно — лодочкой — вырезанном декольте. Вернувшись в туалетную, Мери выбрала щетку и тщательно расчесала волосы, легшие ей на плечи водопадом золотистых кудрей. Она и не знала, что у нее столько волос и они такие пышные, так вьются, просто не налюбуешься — обычно-то ей приходилось стягивать свои локоны кожаной ленточкой.

Из зеркала на нее глядела незнакомка. Тот самый двойник, существование которого она столько лет отрицала.


— Вы великолепны, мадам!

Если ей прежде не хватало румян, чтобы щеки порозовели, то теперь они оказались не нужны: достаточно было услышать голос хозяина дома, неожиданно выросшего на пороге, и Мери зарделась, как утренняя заря. Как это ему удалось войти совершенно неслышно?!

— Я… я… — лепетала она, чувствуя себя идиоткой оттого, что ее застали врасплох, и не в силах сдержать волнения от самого его присутствия, от вида его распахнутой чуть ли не до пупка белой сорочки.

А главное — от дьявольских огоньков в его глазах, от его взгляда, мгновенно ею овладевшего.

Один шаг — и Форбен стоит перед ней, один жест — и слабости как не бывало, один поцелуй — и фразу уже не понадобилось заканчивать…

Мери казалось, что он берет ее на абордаж, и слава богу — иначе она бы погибла, погибла в этих разбушевавшихся волнах. Она сдалась без боя: вот голые плечи — целуй сколько захочешь, вот… да, да, да, конечно же долой корсет, в нем так душно, даже в бандаже былых времен я так не задыхалась…

Инстинкт помог ей обнаружить в себе склонность к поединку, который Эмма так любила длить до бесконечности, и Мери отпустила пальцы на прогулку по мужскому телу… Ах, эта иссушенная ветрами кожа, ах, эти чужие… нет, оказывается, родные шрамы, следы иных сражений, ах, это жаркое дыхание, под которым настолько тоньше чувствуешь всю прелесть нового приключения!.. Сколько открытий оно сулит…

Платье упало к ее ногам, губы Форбена исследовали женское тело, послушно выгнувшееся, чтобы ему легче было принять этот дар. А он, когда наслаждение уже готово было захлестнуть, затопить ее, вдруг выпрямился и, не доводя ласки до победного финала, оставил Мери.

Он вышел! Вышел, не сказав ни слова. Бросил ее. Она еле сдерживала слезы. Дверь за Форбеном захлопнулась, шаги затихли на лестнице. Несколько минут спустя, уже одетая и все еще не понимающая, что же все происшедшее должно было означать, Мери стала подумывать, а не во сне ли ей привиделись его ласки…

Она пару раз глубоко вдохнула, прошлась по комнате, чтобы вернуть себе спокойствие, вытерла о ткань юбки взмокшие ладони и спустилась с улыбкой на лице. Конечно же ничего не произошло, не было ничего — вот вам!

Стол был накрыт белой скатертью, приборы расставлены. Пламя свечей в канделябрах казалось нежным и таинственным. Ставни были снова затворены, а запахи, доносившиеся из кухни, свидетельствовали о том, что Перрина трудилась вовсю, в то время как Мери бездельничала. Небрежно откинувшись на спинку придвинутого к камину кресла и выпуская из трубки облачка серо-голубого дыма, Форбен ожидал ее. Явно с нетерпением — иначе почему спросил прямо с ходу, едва она показалась:

— А есть ли у вас имя, мадам де Мортфонтен? — и улыбнулся.

А Мери, мгновенно позабыв все существующие в языке слова, силилась зачерпнуть истинной, непритворной уверенности в самых глубинно обоснованных аргументах, какие только могла в себе найти.

— Эмма, — наконец сказала она.

— Вы приводите меня в замешательство, Эмма. В сильное замешательство. Очень сильное, — реплика просочилась между двумя очередными облачками.

— И вы меня — в не меньшее, капитан. — Мери приблизилась к огню и протянула к нему заледеневшие руки. Она старалась не смотреть в сторону Форбена, чтобы сохранить хоть какой-то контроль над переполнявшими ее чувствами.

— Зачем было писать эту эпистолу, если вы все равно намеревались сами прибыть во Францию и доложить обо всем министру при личной встрече? — резко спросил капитан.

— Из осторожности. Элементарная предусмотрительность, капитан. Если бы на моем пути возникло препятствие, я нашла бы способ отправить донесение.

— Если бы вас перехватили, у вас не было бы ни времени, ни возможности это сделать!

— Я достаточно хитра и ловка, чтобы не позволить застать себя врасплох! — не уступала Мери, дерзко глядя ему в глаза.

Допрос раздражал ее. Ей вовсе не хотелось лгать Форбену, но все-таки присвоенное ею чужое имя дарило право на уважение, какого Мери Рид пока еще не заслужила.

— Но я же смог расставить вам сети! — расхохотался Форбен.

— Только ведь еще не поймали! Я пока что не в ваших руках! — Мери негодовала.

— Ох, не играйте словами, Эмма. Это всего лишь вопрос времени, и вам это известно не хуже, чем мне. Я не люблю оставаться в неведении, а что-то, какая-то подробность от меня постоянно ускользает. Не похоже ваше поведение на шпионское, да и привычки не похожи!..

Мери не без цинизма улыбнулась и снова пошла на провокацию:

— Выставляете себя всезнайкой, господин Форбен? А не слишком ли много в вас гордыни?

Он снова расхохотался, совершенно ее обезоружив. Мери, сдерживая нестерпимое желание то ли дать ему пощечину, то ли кинуться ему в объятия, с деланной непринужденностью опустилась в кресло и положила руки на подлокотники. В эту минуту она уже совсем не понимала, чего ей на самом деле хочется. Он сбивал ее с толку — своим обаянием, своими колкостями, своей чувственностью… Господи, да зачем искать оправданий собственной слабости!.. Она ведь точно знает, что этот человек займет в ее жизни такое же важное место, как Эмма. Форбен многому способен ее обучить. А Мери жаждала знаний, ей хотелось понимать как можно больше, понимать всё — как без этого взобраться на вершину?

Ну, разве что выйдя замуж за богатого аристократа… Так сделала Эмма.

Не имея представления о том, какими расчетами полна хорошенькая головка собеседницы, капитан успокоился и стал извиняться:

— Простите меня, Эмма. Я неуч и грубиян. И единственное оправдание заключается в том, что множество проглоченных на жизненном пути горьких пилюль отравили благородную кровь, которая от рождения текла в моих жилах, влили в нее яд буйства и сарказма… Я знал немало лишений, немало падений и тем, чего достиг сейчас, обязан только собственной решительности и верному чутью. А если судить по тому, как ловко вы меняете одежду и как свободно держитесь в любой… Кто бы не подумал, что вы, дружок мой дорогой, такое же деятельное, решительное, свободолюбивое и… распутное создание, как я сам?

— Я вам не позволяла… — начала она только для проформы, потому что он бесконечно нравился ей, и потому что был во всем прав, и потому что это его признание манило легкостью исповеди и с ее стороны.

— Ну так что же, Эмма? — продолжал он настаивать, поигрывая угасшей трубкой. — Я же не идиот. Да, конечно, шпионы и шпионки часто бывают интриганами, беспринципными людьми, которых великие мира сего ставят на то место, где их способности могут лучше всего пригодиться. Но вы, голубушка, владеете, кроме того, еще и незаурядным умением демонстрировать искреннее простодушие, этакую берущую за сердце невинность, — я сам убедился, здесь, в своем доме.

Как тут не почувствовать себя польщенной… Она не была на самом деле ни такой, какой казалась на первый взгляд, ни такой, какой ее видел Форбен. Что ж, значит, она проявила достаточную ловкость, чтобы убаюкать его подозрения, и умеет играть различные роли не хуже любой, даже самой лучшей актрисы… На этот раз Мери послала Форбену вполне искреннюю улыбку.

— В добрый час! — поощрительно сказал Форбен.

— Хотите поговорить на равных?

Вместо ответа он встал, положил трубку на столик и протянул руку, на которой мерцало рубиновое кольцо.

— Пойдемте к столу…

Мери еще не успела опереться на предложенную руку, а уже почувствовала, как крепко он прижимает ее себе, замкнув объятие на спине пленницы, чтобы сломить ее сопротивление. А губы его принялись легонько щекотать ее шею, и это вызывало в ней настолько сильное волнение, что контролировать себя становилось все труднее.

— Вы никогда не станете мне равной, мадам, уж слишком вы меня хотите! — хвастливо заявил Форбен.

Нет, он точно заслуживал пощечины! Но Мери удовлетворилась тем, что попросту его одернула:

— А как же притворство? Составляя опись арсенала шпионок, вы забыли об этом оружии!

— Пульс выдал вас!

— И вас не меньше! Так что, видите, мы уже на равных.

— Еще не рассветет, а вы уже отблагодарите меня за науку! — заверил он, пытаясь дотянуться до ее трепещущей груди.

Она выскользнула, использовав одну из тех уверток, которым обучил ее у леди Рид фехтовальщик. Форбен так и остался стоять с открытым ртом, не понимая, каким образом ей удалось вырваться.

— Эй, какого черта… — воскликнул он наконец, но Мери, гордо подняв голову и выставив грудь, одарила его сверкающим взглядом:

— Мне кажется, сударь, что вопреки всем вашим ожиданиям и у меня найдется чему вас обучить… И немало чему! Так что? Пошли к столу? Для начала… — добавила она и действительно направилась к столу.

Форбен поклонился, отодвинул стул так, чтобы ей удобнее было сесть, и, пока по зову его колокольчика Перрина собирала поднос, чтобы угостить их дымящейся гороховой похлебкой с салом, счел своим долгом предложить гостье передышку в словесных поединках.

— В мои намерения отнюдь не входило ни помешать вам, Эмма, ни тем более повредить, — заявил он, когда дверь за служанкой захлопнулась и Мери принялась с удовольствием поглощать вкусный супчик. — Я уже говорил, что от природы подозрителен и что нередко высказываюсь тогда, когда лучше промолчать. Вы заинтриговали меня, и мои вопросы служили только тому, чтобы побольше о вас узнать… Мне бы хотелось, чтобы вы перестали обижаться на них, — добавил Форбен после небольшой паузы.