Наконец она поднялась, и Форбен последовал за пленницей, твердо намеренный выпытать у нее правду.

9

«Жемчужина» горделиво скользила по воде, чуть поблескивавшей под косыми лучами утреннего солнца. Паруса хлопали на ветру, небо с самого рассвета было безоблачным.

По всему кораблю уже засуетились. Временами накативший вал приносил с собой беспокойное напоминание о вчерашней буре, и Мери на мгновение теряла равновесие. Однако она с радостью убедилась в том, что от морского воздуха ее не только не тошнит, как накануне, — напротив, он пробудил в ней волчий аппетит, тем более что в последний раз она ела чертовски давно, а из печки, находившейся в камбузе, в свою очередь, расположенном в твиндеке перед грот-мачтой, доносился необычайно волнующий аромат горячей пулярки…

— Ты только посмотри, какая прелесть! — воскликнул Форбен, обводя широким жестом корабль, который, судя по взгляду и интонации, воспринимал как женщину. — Разве не образец красоты? — Он указал пальцем на бушприт, к которому крепились носовые паруса: — Теперь сюда посмотри и ниже, ниже, за форштевень… Видишь, как в каждом движении этого фрегата чувствуется дыхание океана? Я специально переоснастил его весь ради этого. Чтобы он скользил по волне, чтобы проваливался в нее и возносился на ней, чтобы ловил в паруса ветер и приручал стихии — так легче их покорить… И сегодня — я в этом убежден — он стал самым надежным, самым быстрым и самым удивительным из корсарских судов французского флота. А ты что об этом думаешь, Оливье?

— Что я в этом ничего не понимаю, капитан, но что вы наверняка правы, раз с такой страстью говорите! — честно ответила Мери.

Форбен чуть отступил и — с задумчивым видом — осмотрел ее с головы до пят. Потом, заметив Левассёра, который в это время раздавал указания офицерам, коротко распорядился:

— Скажите, чтобы меня не беспокоили.

И вдвоем с новичком отправился в капитанскую каюту: она находилась в кормовой части судна — на полуюте, между гакабортом и бизань-мачтой. Форбен запер за Мери дверь. Каюта была обставлена и декорирована так же роскошно, как рабочая комната Эммы де Мортфонтен, да и тот напиток, что капитан «Жемчужины» налил в бокал Мери, сильно ей напомнил вино, которое она пила там после любви, слишком громко смеясь…

— Что ж, слушаю тебя, Оливье, — сказал Форбен и придвинул к гостю плетеную корзинку с фруктами и бисквитами.

Рискуя вызвать неодобрение хозяина, Мери съела довольно много всего, запивая вином, прежде чем решилась сказать хоть слово, — правда, она пыталась замаскировать свое обжорство с помощью манерных жестов, каким ее научила леди Рид. А пока она таким образом насыщалась, Форбен, сидя в кресле за письменным столом, рассеянно и терпеливо пережидал паузу. Мери старалась не обижаться, замечая в его глазах насмешливое выражение, и утешала себя фразой Сесили, которую та без конца повторяла: «Если уж помирать, то, по крайней мере, с полным желудком!» Но Мери и подумать не могла, что у нее такой огромный желудок!

Когда, благодарная за понимание, проявленное к ее аппетиту капитаном, она в конце концов откинулась на пухлую спинку кресла, не было на свете человека, больше нее готового исповедаться и рассказать все… то есть все, что доставило бы удовольствие слышать господину Форбену.

— Наверное, я был ужасно голоден, — тем не менее сочла необходимым оправдаться она, вспомнив, что хорошо воспитана.

— И я почему-то так подумал! — продолжал потешаться над ней капитан. — Теперь-то сыт?

— О да, капитан. Спасибо!

— Погоди благодарить. Посмотрим сначала, как я отнесусь к твоей истории.

Мери кивнула и начала рассказ:

— Два месяца назад мадам де Мортфонтен взяла меня на службу, на должность своего личного секретаря. Хозяйка относилась ко мне с огромным уважением и потому призналась в том, какую роль играет, желая как можно лучше служить интересам своей страны и своего короля Якова, которого эти распроклятые протестанты выгнали из Англии так несправедливо и…

— Стоп! В историю углубляться не станем, — оборвал ее гладкую речь Форбен, — да и знаю я все, что ты тут можешь сказать. А то, что мадам де Мортфонтен — шпионка, вовсе не объясняет, каким образом и зачем ты оказался на моем торговом судне, между тем как я хочу знать именно это.

— Как раз подхожу к этому, капитан. Мадам де Мортфонтен, поняв, что разоблачена, неделю назад, решила не рисковать, отправляя письмо с последней собранной ею информацией обычной почтой, ну и поручила мне передать послание прямо в руки господину министру, как я вам уже говорил. К сожалению, на меня в порту напал какой-то бандит, и, спасаясь от преследования, я вынужден был прыгнуть на первый же корабль, какой увидел поблизости. Это оказалась «Жемчужина», готовая к отплытию. И я попал на нее, как вор, вовсе не будучи таковым! — сочла нужным добавить Мери.

— Доказательства твоих слов у тебя есть?

Она уверенно сунула руку во внутренний карман камзола, куда положила письмо перед неприятнейшей встречей с Тобиасом Ридом, но, сколько там ни рылась, ничего, к своему великому разочарованию, не обнаружила. Машинально поднесла руку к шее: цепочки с подвесками тоже исчезли.

Капитан открыл ящик письменного стола, достал оттуда по очереди нефритовый кулон, подвеску с изумрудом, последним — распечатанный конверт, выложил это все на инкрустированную столешницу, подтолкнул к Мери и спросил:

— Может быть, ты это ищешь?

Мери кивнула.

— Знаешь, что я думаю, Оливье?

Она не ответила, но ужаснулась внезапно пришедшей ей в голову догадке. А Форбен встал и, подойдя к ней, небрежно уселся на край стола, глядя на Мери сверху вниз и подавляя своими внушительными ростом и статью. Пауза становилась невыносимой.

Насладившись испугом Мери, капитан, отчетливо выговаривая каждое слово, произнес:

— Я думаю, что ты лжешь.

Он быстро выхватил из ножен, прицепленных к поясу, шпагу и приставил острие к шее Мери, прямо под подбородком, таким образом даже и приподняв его немножко. Взгляды капитана и его жертвы встретились, и Форбен с удивлением прочитал в глазах Оливье не испуг, но вызов. А Мери вспомнила точно такую же сцену, исход которой оказался очень-очень приятным, и возможность повторения подобного ее опьяняла, тем более что Форбен волновал девушку куда больше, чем хозяйка-любовница.

— Распусти шнурки на рубашке!

Мери, ничуть не удивленная, повиновалась: тот, кто щупал ее грудь, когда обыскивал и снимал украшения, — тот и рассказал о своем открытии капитану.

Форбен осмотрел ее, провел острием шпаги от горла до стягивавшего грудь бандажа, потом стал медленно водить вокруг придавленных тканью бугорков.

— Ну и как? Думаю, не слишком удобно тебе в этом…

— Уж поудобнее, чем с этим, месье! — усмехнулась она, непринужденным движением указав на оружие.

Форбен отвел шпагу в сторону, улыбнулся. Снова повисла пауза, они рассматривали друг друга, и пространство заполнялось все возрастающей напряженностью желания, которое оба излучали чуть ли не каждой клеткой.

В дверь постучали. Ни Форбен, ни его пленница не пошевелились и не ответили: они были не в состоянии разрушить колдовство, сковавшее их тела.

Однако Левассёр весьма раздраженным тоном вернул капитана к действительности — то есть к управлению кораблем:

— Капитан, берег показался.

— Сейчас приду! — крикнул он в ответ, вложил шпагу в ножны, спрыгнул со стола и вплотную приблизился к Мери: — Одевайтесь, мадам!

Мери принялась дрожащими пальцами связывать шнурки, а Клод де Форбен обошел ее кресло и шепнул в самое ухо:

— Никто, кроме меня и Корнеля, не знает. Вы правильно сделали, мадам де Мортфонтен, что сбежали после разоблачения. И не бойтесь ничего: господин де Поншартрен отблагодарит вас за ваш боевой дух.

Первой реакцией стало изумление, но оно тут же и угасло от поцелуя, которым капитан слегка коснулся ее губ, прежде чем покинуть каюту, осталось только головокружительное ощущение счастья, какого Мери еще в жизни не испытывала.

Вот только расслабляться было не время! Девушка довольно быстро опомнилась, оценила сложившуюся ситуацию и задумалась о том, как поступила бы сейчас Эмма. Мысль эта вызвала у Мери улыбку. Да конечно же, пусть видят в ней ту, кого хотят видеть! От этого ничего не будет, кроме сплошной выгоды! Что же до того, как Эмма отнесется к ней самой после всего, то нет никаких оснований сомневаться: Эмма ее поймет!

Мери собрала с письменного стола капитана свое барахлишко, вернула все по местам, вышла из каюты и, чтобы не мешать матросам, облокотилась на леер и стала пересчитывать барашков, бегущих вдоль лазурных волн по прихоти ласкового бриза. Французский берег приближался медленно, и Мери сосредоточила внимание на маневрах фрегата, но видела только чудесную картину — матросов, хлопочущих на мачтах и на всех палубах.

Стоило миновать узкий вход в гавань, как показались крепостные стены Бреста. Рейд был переполнен: здесь стояли суда всех водоизмещений. «Жемчужина» направилась к той части порта, где строили, вооружали и ремонтировали корабли французского военного флота. Здесь же были оборудованы причал и стоянка для таких судов.

Помимо «Жемчужины» в эскадру Форбена входило еще два корабля, и оба они, по примеру флагмана, собирались сейчас пришвартоваться и встать на якорь. Клод де Форбен вернулся из двухмесячного плавания и намеревался пробыть в военном порту пару недель, чтобы обеспечить себя на будущее продовольствием и боеприпасами.

Пока парни на набережной возились с брошенными им с борта швартовыми, закрепляя их на причальных тумбах, Мери искала глазами среди силуэтов других офицеров, стоявших на носу корабля, высокую фигуру капитана Форбена. Все были в завитых париках, в треуголках, все в туго облегающих торс — ну просто не продохнуть! — одинаково скроенных ярко-синих камзолах. Зато Форбен с тех пор как вернулся из королевства Сиам[1], где был послом, относился ко всякой моде пренебрежительно и следовал, одеваясь подчеркнуто эксцентрично, выработанному там вкусу, который, впрочем, как нельзя лучше соответствовал склонности к эпикурейству и взрывному темпераменту этого уроженца Средиземноморского побережья. Потому он и выбирал из всего возможного и с гордостью носил наряды, украшенные вышивкой невероятно ярких, просто-таки кричащих оттенков и сшитые по преимуществу из пунцового или малинового сукна. К поясу его с одной стороны был прикреплен малайский кинжал, с другой — шпага. Шляпу с высокой тульей едва ли не сплошь покрывали перья. Кожи ботфорт почти не было видно за блеском золотых и медно-красных пряжек. Его хулили, над ним издевались, он только смеялся в ответ. Министр, как и король, отдавая должное обаянию и способности подчинять себе, которыми был одарен Клод Форбен, в равной степени ценили в нем высочайший профессионализм моряка и привычку говорить правду в глаза.