Эмма — гибкая, как кошка, — повесила на место картину и пошла назад, к Мери. Обогнула софу и, оказавшись рядом, молниеносным движением приставила острие стилета к груди своего личного секретаря, который был настолько удивлен, что даже не успел испугаться, а если его что и взволновало, то, скорее, сладкий, волнующий запах духов Эммы и ее внезапно охрипший, глухой голос:

— А теперь, Мери Оливер, мне кажется, пришел твой черед доверить мне то, что ты так тщательно скрываешь!

Прежде чем Мери успела опомниться и защититься, мадам де Мортфонтен перерезала стилетом шнурки ее камзола и явила свету бандаж, стягивавший грудь девушки.

— Ну-ка быстро сними это! — потребовала госпожа.

Побежденной оставалось только послушаться. И Мери принялась раздеваться.


— Когда вы узнали? — осмелилась она спросить после того, как решилась уже на все в объятиях зачинщицы.

— Да в первый же день! — засмеялась та, гладя по голове обретенную наконец возлюбленную.

Лаская друг друга, они скатились на переливающийся всеми оттенками радуги ковер, покрывавший навощенный паркет. Стенные часы пробили три. Эмма продолжила:

— Грязная вода помогла. Облепила твою грудь тканью рубашки. Ты этого, расшаркиваясь и извиняясь передо мной, не заметила, зато я заметила. Переодетая мальчиком девушка, да еще и по-французски говорит! Это еще больше разожгло мое любопытство…

Она опять хихикнула. А Мери, вся в истоме, пробормотала:

— А я-то вам отказывала, боясь, что вы меня выставите за дверь!

— И была права. Твоя честность куда больше разочаровала бы меня, чем твоя беспринципность! Но если бы я не была уверена, что мы с тобой принадлежим к одной породе, неужели стала бы так раскрываться?

Эмма потянулась всем телом и встала, выставляя напоказ свою восхитительную наготу. Прикрыла ладошкой рот, зевнула, протянула Мери руку, чтобы той легче было подняться. Интермедия была окончена. Подруга снова стала мадам де Мортфонтен, хотя и осталась такой же бесстыдной: по-прежнему голая, раздвинув на уровне глаз занавески, она рассматривала теперь движущиеся в саду за окном тени. Мери тем временем молча оделась.

— Иди спать, Мери Оливер. Я подожду, пока вернется Джордж. Но он не задержится. Слушай, не трепещи так: клянусь, никто, кроме меня, не узнает о том, что ты женщина! Потому что ты — единственное на этом свете существо, которое я смогла полюбить. Ну, а теперь оставь меня. Ах нет, еще два слова, любовь моя! Если ты когда-нибудь предашь меня, пощады не жди: убью, ни секунды не колеблясь!

— Никогда! — поклялась в свою очередь Мери, с сожалением покидая кабинет.

Утром Джордж как ни в чем не бывало выполнял свои повседневные обязанности, и Эмма подтвердила, что все в порядке. Мери успокоилась. У нее-то самой оставалась отныне только одна непреложная обязанность: наслаждаться дальше искусством, которому щедро обучала своего «секретаря» хозяйка. А щедрость ее оказалась неизбывной. Всю следующую неделю продолжалось обучение новообращенной — главным образом, в постели, где обе, но особенно хозяйка, стремились наверстать упущенное за долгое время подавленных желаний. Так проходили день за днем, Мери, почти истощенная ненасытностью гурманки Эммы, тем не менее погружалась с головой в любовные и политические игры, какие совсем еще недавно не решилась бы и вообразить.


Неделю спустя, когда уже прочно воцарился на земле апрель, Мери, сидя за письменным столом в рабочем кабинете Эммы де Мортфонтен, заканчивала письмо, содержащее последнюю информацию, которую хозяйка намеревалась отправить французскому королю.

Эмма долго объясняла ей, что вредить Вильгельму Оранскому, ослабляя его войска, флот, а заодно и торговлю, означает укреплять тем самым позиции короля Якова II на континенте: как только Англия окажется в достаточном упадке, Стюарт сразу попытается с помощью своих приверженцев вернуться домой. И с той поры Эмма сможет рассчитывать на его признательность, даже притом, что, будучи разоблаченной, она вынуждена сейчас подать в отставку.

Это письмо, помимо результатов ее ловкого шпионажа, заключало в себе и причины отставки.

— Я извлекла из ситуации, в которую попала, сразу два преимущества, — сказала накануне хозяйка. — Существенно выиграла не только в политическом плане, но и в финансовом! В отличие от кораблей других судовладельцев, мои спокойно шныряют по Ла-Маншу туда и обратно, а французские корсары их словно не видят: еще бы — им же отлично известен мой штандарт. И мои дела идут как нельзя лучше. Видите, Мери Оливер, до чего выгодно действовать в маске!

А Мери теперь трудилась с удвоенным усердием. Во всех областях Эмма была для нее лучшим из наставников.


Приглушенный толстой дверью смех Эммы, которому тотчас ответил низкий мужской голос, немножко удивил Мери, голос же удивил неприятно: любовница не предупредила ее о том, что ждет гостя. Впрочем, безумно влюбленная в «своего личного секретаря» хозяйка с тех пор, как в ее распоряжении по первому капризу оказывались прелести подруги, стала пренебрегать поклонниками сильного пола.

Мери постаралась унять тоскливое покалывание где-то внизу, сложила послание, засунула его в конверт, ловким пером начертала адрес господина де Роана, потом растопила сургуч, щедро капнула им на конверт в месте скрепления и приложила к нему личную печатку мадам де Мортфонтен. И проделала все это, похоже, чуть-чуть быстрее, чем обычно.

Хотя она и не была влюблена в Эмму так сильно, как той хотелось бы, визит этого типа с низким голосом ее раздражал, и ей не терпелось появиться в маленькой гостиной под предлогом того, что секретарю просто необходимо предупредить хозяйку о своем отсутствии — требуется какое-то время, чтобы отнести письмо на почту. Настоящей же причиной было другое: следовало напомнить любовнице нежной улыбкой о том, какая близость существует между ними.

Укладывая письмо во внутренний карман камзола, Мери высмеивала эту свою внезапно зародившуюся ревность, но ничего не могла с собой поделать и дверь в комнату, где Эмма принимала «этого типа», толкнула с тяжестью на сердце и комком в горле. Гостя она не увидела: его скрывала спинка высокого кресла, в котором он сидел лицом к хозяйке, а не к вошедшей, но Эмма, как ей почудилось, наслаждалась его обществом — у мадам так загорался взгляд только в случае увлекательной беседы!

— Я ухожу! — с порога и куда менее любезным, чем самой хотелось бы, тоном заявила Мери.

— О-о-о, Мери Оливер! — Эмма наконец заметила застывшего на пороге личного секретаря. — Куда вам спешить? Подойдите-ка, я представлю вас…

Мери уже и так раздирало любопытство: да кто ж это такой вдруг появился в жизни ее любовницы?! — потому приблизилась она сразу. А мужчина в тот же самый момент обернулся, и их лица исказила одна и та же гримаса замешательства.

Тобиас Рид опомнился первым, он вскочил с кресла, и вопрос его прозвучал как приговор:

— Вы?!

У Эммы даже не хватило времени ничем поинтересоваться: вся внутри оледенев от тона дядюшки, Мери кинулась вон из комнаты и из дома с такой скоростью, что успела добежать почти до конца аллеи, когда за спиной раздался рев Тобиаса:

— Догнать!

Она то и дело бросала взгляд через плечо: человек, с головы до ног одетый в черное, по-прежнему шел за ней по пятам. Она ускорила шаг и, не раздумывая, свернула в проулок, ведущий к набережной: в порту спрятаться легче.

Дуврский порт был сплошь завален товарами, а вот людей не оказалось вовсе, пустыня, да и только!.. Правда, совсем стемнело, а это поможет удрать от преследователя. Тени судов делали пирс черным, как нутро печи. Мери нырнула туда и скрылась из вида. Думая, что теперь ее не отыскать, она решила наконец перевести дыхание и остановилась, такая вымотанная, что не устояла бы на ногах, если б не оперлась обеими руками на гору ящиков, ожидающих погрузки.

Однако стоило ей чуть-чуть успокоиться, как тяжелая ладонь легла ей на плечо. Она вздрогнула. Черт! Надо же было не услышать, как этот мерзавец подкрался! Но как тихо подошел — прямо, как кошка!

— Никому от меня не уйти! — сказал мерзавец. Голос у него был надтреснутый.

Сердце Мери, казалось, вот-вот взорвется, она не могла отделаться от мысли, что пропала, теперь уже совсем пропала, но руки, движимые страхом и яростью, действовали сами по себе — и вот уже у нее в кулаке огромный гвоздь, забытый на ящике плотником, прибивавшим крышку. Удача.

Дальше времени на размышления не было: стоило Человеку в Черном развернуть свою жертву на сто восемьдесят градусов, чтобы отвести ее к хозяину, она разодрала свежеприобретенным оружием ему лицо. Колола не глядя — куда придется, рвала кожу. Ошарашенный нападением бандит зарычал и выпустил добычу. Мери молниеносно огляделась, глаза ее уже привыкли к темноте, и она заметила неподалеку от себя торговый корабль, где только что закончились погрузочные работы и четверо матросов схватились за трап, чтобы поднять его на палубу.

Хватило десятка секунд: она сорвалась с места, пулей промчалась по пирсу, одним прыжком вскочила на доску трапа, оттолкнулась, чудом не разбилась о корпус судна, приземляясь на палубе, обернулась назад… и увидела, что трап уже поднят, мало того — корабль отчаливает от берега. Свобода!


Мери поднялась, ощущая тяжесть и боль во всем теле — еще бы, так грохнуться о настил палубы! Матросы уже разошлись по своим делам, и никто не заметил ее странной погрузки на борт. Совершенно измученная, она выбрала уголок, защищенный от ветра, — позади уложенного в большую бухту троса, привалилась к обшивке борта и решила набраться сил, да и разобраться в том, что произошло. Постепенно до нее стала доходить абсурдность бегства, только что ею предпринятого.

Подумаешь! Чем ей теперь, когда Эмма ее любит, страшен этот Тобиас! Зря сбежала, ну совершенно зря! В сражении с дядей любовница точно встала бы на ее сторону, защитила бы — так чего было бояться? Может быть, достаточно было просто-напросто заявить, что она отказывается от наследства? И что теперь? Потерять из-за подобной ерунды самую большую удачу своей жизни? Глупо, глупо, глупо!..