— Расскажите, расскажите вашу историю! — умоляла леди Бекэм.

— Ах, сударыни, да ведь вы ее уже наизусть знаете!

— Но только не я! — настаивала леди Бедфорд. — Я только что приехала в Дувр!

— Она жила в Манчестере, — шепнула мадам де Мортфонтен на ушко Мери. — Ее супруг недавно покинул этот мир, и кузина — леди Бекэм — привезла ее сюда сразу после похорон. Приютила бедняжку…

— Что это вы там шепчетесь, милочка? — притворно возмутилась леди Рутерфорт. — Мало вам, что вы и так им первая завладели, так еще и сейчас пытаетесь отнять?

— Напротив, Керри, дорогая моя! Я пытаюсь настоять на том, чтобы Мери Оливер удовлетворил ваш интерес к его жизни!

— Ну, тогда, сударыни, дайте мне место в вашем кругу, — потребовала Мери и добавила: — Всякому куда легче откровенничать, если его утешают…

Юбки слегка подвинулись, и стиснутый их обладательницами подобно лакомому кусочку, который, как известно, всегда нарасхват, Мери Оливер приступил к очередному изложению печальных эпизодов своего детства, как всегда, находя по мере изложения все новые подробности, способные ввести аудиторию в дрожь или заставить расплакаться.

День пролетел слишком быстро. Выслушав рассказ Мери, дамы поговорили о войне, распространявшейся по Европе, об «этом знаменитом корсаре Жане Баре», который хоть и служил во вражеском флоте, но о котором они все как одна мечтали и которого все как одна видели во сне… Потом дамы читали и комментировали сонеты Шекспира — Эмма его обожала — и злословили в адрес еще нескольких дам, которые делали погоду при дворе короля Вильгельма.

Стенные часы в гостиной пробили шесть.

Гостьи поднялись и стали по очереди прощаться с Эммой: пора было возвращаться к мужьям — а как приятно явиться домой нагруженными увесистым багажом сплетен и тайных мыслей, среди которых раздумья о Мери и французском корсаре занимали отнюдь не последнее место.

А мадам де Мортфонтен взяла своего личного секретаря за руку, увлекла за собой поближе к полыхающему огнем камину и восторженно прошептала:

— О Мери Оливер! Если бы вы могли испытывать ко мне хотя бы десятую долю той нежности и той страсти, на какие вас считают способным эти красотки, счастливей меня просто не было бы на свете женщины!

— Думать так, как они, по вашему мнению, думают, значит, наделять меня воображением, каким я, увы, не обладаю, — ответила Мери, вся дрожа и силясь не растаять под обволакивавшим ее душу томным взглядом.

Эмма звонко расхохоталась — и это рассеяло тревогу Мери.

— Ой-ой! Должна сказать, что врете вы с такой легкостью, дорогой, словно вы какой-нибудь банкир!

Мери ужасно нравились игривые шуточки, которыми Эмма пыталась соблазнить ее, и она решила воспользоваться для защиты тем же оружием.

— А-а-а, так вы заметили? — сказала она жеманно и притворилась огорченной — как огорчается ребенок, когда родители разоблачат его ложь.

— Будет вам, прекратите и не вынуждайте меня… да-да, Господом Богом клянусь, еще чуть-чуть, и я забуду о хороших манерах и сама опрокину вас на кушетку! — хищно пригрозила в ответ Эмма.

А Мери подумала, что такое вполне в духе хозяйки, и ее сильно испугала подобная перспектива. Мало ли, вдруг прямо сейчас возьмет да и «опрокинет»? Нет, лучше убраться подобру-поздорову!

— Скоро, буквально через несколько минут, подадут ужин, — заметила она и поклонилась: — Разрешите оставить вас, встретимся за столом…

— Хм, вот и еще одна уловка, Мери Оливер! Ладно! Предупреждаю только: если нынче вечером я выпью слишком много, а вы слишком мало…

— И я предупреждаю: и нынче вечером тоже, мадам, вам придется довольствоваться обществом ангела…

— Как я вас ненавижу, Мери Оливер!

— Польщен. — Мери окончательно раскланялась — уже от двери.

И поторопилась совсем уйти из дому: ей показалось, что сейчас самое лучшее дело — обойти квартал, вдохнуть поглубже весну, которая уже не за горами и дает о себе знать… Мери стало весело, а такое с ней случалось раньше очень редко. Жизнь рядом с Эммой оказалась куда более приятной и изысканной, чем она могла рассчитывать!


Ужин был до того английский, что просто дальше некуда! Впрочем, мадам де Мортфонтен разрешала себе поддразнивать личного секретаря только в интимной обстановке. А тут постоянно мелькала Аманда, которая обслуживала обоих весьма старательно, но не скрывала при этом, что предпочтение оказывает все-таки Мери Оливеру и потому отчаивается, чувствуя его близость к хозяйке. Ну никак бедной девушке не удавалось расстаться с надеждой!

Эмма де Мортфонтен завела разговор об Аугсбургской лиге — союзе нескольких европейских государств, который своими военными действиями против Франции разорял Европу с мая 1689 года.

Мери, думая лишь о себе, оставалась равнодушной ко всему этому. Она была всегда достаточно хитра и изворотлива, чтобы избегать вербовщиков, шнырявших по улицам городов и сел в поисках, кого бы забрить в рекруты. Однако ей было известно достаточно, чтобы иметь возможность рассуждать на эту тему с хозяйкой и ее знакомыми; главным было разделять привязанность Эммы к Якову II, свергнутому с престола английскому королю, который вынужден был бежать во Францию и прятаться там у кузена, Людовика XIV, в предоставленном ему и его двору поместье Сен-Жермен-ан-Лэ.

Но мадам де Мортфонтен настаивала на том, что Мери Оливеру следует проявлять куда больший интерес к событиям.

— Политика — то, что обостряет мужской ум, дает мужчинам способность мыслить и действовать, развивает у них воображение. Именно коррупция, подкуп, взяточничество рисуют нам картину мира! Этим нельзя пренебрегать, Мери Оливер! Я не знаю в нашем веке никого, кто не мечтал бы о власти, славе, величии… Понять все это, принять и пройти закалку в этой школе — верное и единственное средство выживания. Кем бы ты ни был от рождения.

— Но есть же люди по-настоящему человечные и бескорыстные! — возразила Мери.

А Эмма расхохоталась:

— Есть, конечно! Дураки и сумасшедшие! Ну, и разве вы найдете хоть одного из них на самом верху? Что такое эта война, как вы полагаете? Точно то же самое, что и все случившиеся до нее, да и все, что за нею последуют. Конфликт политических и экономических интересов, только и всего! Франция решила отстоять свои права на некую территорию? Что ж, Империя объединяется со Швецией и несколькими немецкими правителями в коалицию. В то время как этот изменник, Вильгельм Оранский, дрожит при мысли о союзе Франции с его предшественником, Испания присоединяется к коалиции? Франция объявляет ей войну, давая тем самым предлог Англии свести собственные счеты. А мы, Мери Оливер, оказываемся втянутыми в этот конфликт исключительно для того, чтобы помешать Якову II вернуться. Не только в связи с тем, что он католик, а его «наследник» протестант, но и в связи с тем, что на кон поставлено целое королевство. Со всем, что в нем есть и что имеет отношение к власти, привилегиям и богатству.

— Если так, тогда почему же вы не поддерживаете Вильгельма Оранского?

— Почему? Да просто потому, что мои интересы лежат в другой области. Вот и всё! Я не имею ни малейшего намерения становиться английской королевой, и я ставлю свой талант на службу вовсе не Добру и Справедливости, а только Выгоде!

— Это как же? — спросила Мери, которую все больше занимала эта совсем еще молодая женщина, умеющая тем не менее так лихо управлять собственной судьбой.

Однако Эмма де Мортфонтен приложила к губам тонкий пальчик и встала.

— А вот это секрет, милейший мой секретарь! Может быть, я вам его и открою… Но не раньше, чем вы откроете мне своих. А сейчас, раз уж любить некого, пора отправляться спать.

Она обогнула стол и, не обратив внимания на протянутую руку Аманды, слегка пошатываясь, побрела к лестнице. Да… Хозяйка не зря предупредила недавно: стоит ей малость перебрать — душа ее затуманивается. Ум же, конечно, остается ясным и светлым, во всяком случае, достаточно ясным и светлым для того, чтобы помнить главное и вести Мери Оливера по пути, ею для него проложенному.


Неделю спустя Эмма де Мортфонтен сильно удивила Мери, подарив парадный костюм, который был ей очень к лицу… и заказан у лучшего в городе портного! Ничего не скажешь, приятный сюрприз!

— Сегодня вечером вы идете со мной в театр, дружок! — сказала хозяйка. — Дают «Тита Андроника» Шекспира.

Мери почувствовала, как в ней поднимается волна недоверия. Пусть остаточек этой волны, но и так не легче…

— Я был бы счастлив, — ответила она, — но, может быть, все-таки не совсем уместно, чтобы я находился в театре рядом с вами?

— Почему это? — изумилась Эмма. — Вас никто не знает. А надо будет — представлю, как это делаю обычно. Не выдумывайте, Мери Оливер, мы идем — я приказываю!

Что оставалось? Только повиноваться…

Мери быстро схватила наряд и взбежала по лестнице к себе, чтобы переодеться. Одеваясь, думала о том, как любила ходить в театр Сесили. И снова развеселилась. Сегодня вечером, когда она, Мери, будет наслаждаться представлением, вместе с ней порадуется и живущая в ней частичка мамочкиной души. Служба у Эммы была хорошим отвлекающим средством, Мери забывала о своем горе, но это не мешало ей то и дело вспоминать Сесили, и тогда на нее накатывал дикий страх перед Тобиасом, дикий и иррациональный. Наверное, в страх перевоплотилась теперь ее ненависть к дядюшке. Мери старалась побыстрее прогнать этот ужас, думать только о смехе, о ласках матери — это скрашивало разлуку с ней. Как бы ей хотелось разделить с мамочкой счастливую жизнь, которую наконец подарила ей судьба!

Вечер преподнес Мери немало сюрпризов. Эмма долго беседовала с каким-то полковником Титусом, обольщая его как только могла. И Мери подумала, что надо будет — из чистого любопытства — поинтересоваться, зачем бы это, потому как сильно сомневалась, что ее хозяйка решила добавить полковника к списку своих любовников: уж слишком омерзительная внешность у этого господина! Урод каких мало!