— Мадам ждет вас, — сказала служанка, провожая Мери Оливера в маленькую гостиную.

— Теперь вы гораздо красивее, чем когда были негритенком! — улыбнулась, протягивая гостю руку, Эмма де Мортфонтен.

Мери запечатлела на этой холеной ручке поцелуй — в точности так учил Мери Оливера приветствовать дам преподаватель этикета у леди Рид. Эмма, похоже, была очарована куртуазными манерами нового знакомого.

И тут же воскликнула:

— Господи, да вы же совсем окоченели!

Хозяйка дома оглядела так и не высохшую до конца одежду Мери, видимо, обратила внимание на ее смущенный вид и, дернув за шнурок, сказала явившейся на вызов служанке:

— Аманда, проводите этого молодого человека в кладовую и подберите ему ливрею, для начала сгодится и ливрея. А пока юноша будет переодеваться, приготовьте-ка нам шоколаду погорячее. Идите, Мери Оливер, — добавила она, и в голосе ее прозвучал легкий упрек. — Подхватите воспаление легких, ну и какая же тогда мне будет от вас польза?

Мери повиновалась, тем более что она и на самом деле не чувствовала в себе ни капли бодрости.

— Послушайте, а где это вы ухитрились так намокнуть? — полюбопытствовала Аманда, провожая ее по длинному коридору в кладовую. — Сегодня же с неба и капельки не упало!

— Зато я сам упал: какой-то недотепа столкнул меня с мола, — соврала Мери, затем, лукаво подмигнув, прибавила: — И знаете, что я вам, Аманда, посоветую? Дождитесь лета, чтобы искупаться в проливе!

— Ладно, оставляю вас здесь, — улыбнулась сразу же оценившая шутку служанка. — Может быть, эта ливрея будет вам чуть-чуть великовата, но так даже удобнее. Приходите ко мне на кухню, когда будете готовы. А я, кроме шоколада, подам вам еще рюмочку солодовой настойки на спирту, она-то уж точно целительная!

Четверть часа спустя благодаря нежной заботе Аманды, присовокупившей к солодовой настойке только что вынутые из духовки пироги, совершенно успокоившийся, даже какой-то просветленный Мери Оливер встретился, наконец, с Эммой де Мортфонтен. Хозяйка дома пригласила гостя сесть и угоститься кусочком кекса с шоколадом.

— А теперь объясните-ка мне, зачем такому образованному и благовоспитанному молодому человеку понадобилось разгуливать у пристани! — дружелюбно улыбнулась Эмма.

Мери охотно рассказала о своем детстве — детстве ребенка, оказавшегося ненужным семье отца, о том, в каких ужасных условиях им с матерью приходилось жить, о внезапной кончине Сесили и горе, которое так и осталось с ней навсегда, о трудностях, которые выпали на ее долю… Естественно, она постаралась, чтобы при этом не прозвучало даже намека на ее склонность к воровству и личной выгоде, а уж тем более на какое бы то ни было отношение к Ридам, поскольку в противном случае рисковала бы тем, что Тобиас мгновенно ее разыщет.

Эмма тем временем допила шоколад и не спеша произнесла:

— Хотите у меня работать? Мне кажется, вы прекрасно подходите на должность моего личного секретаря — прежнего, как я вам уже говорила, я только что уволила… — И, прежде чем Мери успела что-либо ответить, обольстительно на нее взглянула и добавила: — Две кроны. Плюс, разумеется, квартира и стол. Принимаете условия?

Это было куда больше того, что Мери могло присниться в самом сладком сне!

— Вы просто спасаете меня, мадам! — прочувствованно ответила она. — Поверьте, я приложу все усилия, чтобы оправдать доверие, которым вы меня удостоили!

— Нисколько не сомневаюсь, Мери Оливер! По-моему, у вас есть для этого все нужные качества…

Эмма де Мортфонтен устроилась поудобнее в глубоком кресле с изумрудной бархатной обивкой. Мери же, ничуть не таясь и без всякой задней мысли, остановила взгляд на совершенном лице новой своей хозяйки. Решительно, такой красивой и такой приятной женщины ей еще в жизни не доводилось встречать! Миндалевидные зеленые глаза в окаймлении золотистых ресниц, матовая белизна кожи, ротик сердечком, напоминающий розовый бутон, тонкий нос, безупречный овал лица — все это было достойно кисти Леонардо да Винчи… Не говоря уж о талии — немыслимо тонкой и гибкой…

— Теперь пора рассказать вам обо мне, дорогой личный секретарь, — продолжила между тем Эмма, ничуть не смутившись пристальным осмотром ее достоинств. — Поскольку вы отныне — мое доверенное лицо во всех делах, следует рассказать вам, чем же я занимаюсь, не так ли?

— Я оправдаю ваше доверие, мадам! Я никогда никому ни словечка не скажу лишнего! — горячо заверила девочка Эмму, а та, не слушая, изящным движением руки указала новоиспеченному секретарю на остаток кекса: доешьте, мол, это вкусно…

И снова волна признательности накрыла Мери с головой. Во взгляде мадам де Мортфонтен не было не только снисходительности, но даже признака того, что она оказывает незнакомому подростку благодеяние. Только настоящий интерес и ненасытное любопытство — а это никак не связывалось с представлениями о буржуазии, которые к тому времени выработались у Мери. А если она обманывает себя, только ради того, чтобы испытать наконец-то хоть недолгое счастье? Нет, в этой человечности Эммы явственно, пусть и непонятно каким образом, ощущается правда! О как бы Мери хотелось, чтобы Сесили была сейчас рядом и помогла ей разобраться во всем!

— Я вдова, — рассказывала мадам Мортфонтен, вращая большим и указательным пальцами правой руки обручальное колечко на безымянном пальце левой. — Мой муж был одним из самых богатых судовладельцев этой страны.

Тобиас Рид — тоже судовладелец, вдруг Эмма с ним знакома?! Мери решила: как тут все ни повернется, надо быть настороже и не терять бдительности. Не замечая ее волнения, хозяйка продолжала:

— После смерти мужа мне пришлось взять на себя его дела, но, признаюсь, не впрямую, потому как — чего тут скрывать? — корабли почти совсем мне не интересны. Моими делами занимается опытный управляющий, тем более что и конкуренция в этой области жесточайшая.

У Мери отлегло от сердца.

— Что до меня лично, то я предпочитаю заниматься всякими придворными баталиями. С тех пор, как его католическое величество, король Яков II Стюарт, вынужден был уступить престол этому коварному предателю, своему зятьку-протестанту Вильгельму Оранскому, дня не проходит, чтобы сторонники одного не затеяли бы заговора против союзников другого. А я обожаю интриги! И всякие секреты тоже! Наверное, это недостаток, даже грех… но мне так сладко думать, что женщина не может быть настоящей женщиной, если ей не нравится все таинственное… Это нередко позволяет ей возвыситься в обществе, где, увы, для нее уготовано лишь относительно почетное место. Словом, не стану с вами лукавить, мой дорогой, я люблю выслушивать, выманивать хитростью или получать обманом, в общем, собирать и хранить всякие тайны, особенно те, что могут обеспечить мне всеобщее уважение и полную безнаказанность. Запомните это, мой мальчик. Свобода человека только в том и заключается. Потому что в этом грешном мире уважают только тех, кого боятся.

— Запомню, — твердо пообещала Мери.

— Ваша роль будет вот в чем заключаться. Главная ваша обязанность — писать под мою диктовку письма. Некоторые покажутся вам странными, а то и вовсе непонятными, едва ли не бредовыми… Причина тут — код… своего рода шифр, которым я вынуждена в переписке иногда пользоваться, чтобы обмануть чьи бы то ни было нескромные взгляды. Не придавайте этому никакого значения, просто записывайте слово в слово все, что услышите, каким бы невероятным вам это ни показалось.

Мери кивнула, готовая без малейшего сомнения служить этой посланной самим Провидением даме, которая закончила речь таким неожиданным сообщением:

— А еще я принимаю много гостей. Моих весьма светских подружек, которым будет исключительно по сердцу ваше присутствие и которых я попрошу вас очаровывать рассказом о вашей жизни… Не нужно видеть в моей просьбе ничего страшного: тут нет ни презрения к вам, ни насмешки, ни нездорового любопытства. Просто эти дамы любят в гостиных пролить слезу над «несчастьем, какого даже вообразить не могли», — правда, брезгливо отворачиваются, если то же самое встретят на улице… Ну а мне хочется слегка встряхнуть их мирок со всеми удобствами, показав хотя бы в такой малости истинную природу нашего построенного сплошь на хитростях и уловках общества. Я же способна понять вас, потому вы и не дождетесь в моем поведении по отношению к вам никакой приличествующей этикету жалости!

Эмма встала. Взяла из табакерки, стоявшей на мраморной подставке, щепотку табака, набила чашечку тонкой сердоликовой трубки, высекла огонь, разожгла ее, раскурила и только тогда заговорила снова:

— Видите ли, дорогой мой, я ведь не всегда была знатной и всеми почитаемой Эммой де Мортфонтен. Моя мать была простой служанкой, отец — пастором, и, как вы понимаете, шансов выжить — почти никаких, но выжила — среди сплошных унижений, буквально грязь ела, чтобы подняться… Вот так и существовала до тех пор, пока этот француз, месье де Мортфонтен, не возжелал меня настолько, чтобы жениться… Ну, и придумал своей невесте ирландскую семью…

Она снова опустилась в кресло и продолжила исповедь:

— Муж не пожалел денег и трудов, чтобы купить мне достойное имя, титулы, приобрести для меня фамильное имущество одного угасшего рода в графстве Корк. Только не думайте, Мери Оливер, что тут сыграл роль счастливый случай! Дело не в одном везении: моя привлекательная внешность, помогавшая покорять сердца многочисленных любовников, — лишь маска, за которой скрыта несгибаемая воля. Никто и ничто теперь не может свергнуть меня с «престола», никто и ничто не вернет меня туда, откуда я пришла. А если кто-то попытается встать на моем пути к цели, его настигнет моя безжалостная месть.

— Как я понимаю вас, мадам! — воскликнула Мери с непритворным восхищением.

Эмма де Мортфонтен понизила голос:

— Наверняка вы сочли меня слишком болтливой и были правы: мы же едва знакомы. Но если я решилась открыться вам с первой же встречи, то с единственной целью: чтобы вы поняли, какой преданности я жду от вас. Вы понравились мне, Мери Оливер, да и, ко всему еще, интуиция мне подсказывает, что вы способны не только понять мотивы моего поведения, но и служить моим идеям. Разве я ошибаюсь?