На этом письмо еще не кончалось, в нем было еще много всего. Фрэнсис не могла припомнить, чтобы ее мать когда-нибудь прежде писала такие длинные письма. Но у нее не было ни малейшего желания читать его от начала до конца. Оно вполне может подождать. На ее прелестном личике мелькнуло выражение раскаяния, когда она засовывала мелко исписанные листки в свое бюро. Фрэнсис была огорчена тем, что ее поведение разочаровало мать. Она предпочла бы получить письмо от какого-нибудь знатного господина с изложением серьезных намерений…

Однако она вынуждена была признать, что ее шансы получить такое письмо весьма не велики, ибо она по сию пору не относилась серьезно ни к кому, кто пытался оказывать ей знаки внимания. Может быть, она воспринимала более серьезно и благожелательно одного лишь Букингема, который был хорош собой, очарователен и умел развеселить ее. Но в то же время она была в дружбе и с его юной женой, которая относилась к ней с полным доверием и восторгом, и возможность обмануть Мэри Фэйерфакс просто не приходила Фрэнсис в голову. Все, что она хотела, – иметь возможность легко и непринужденно флиртовать и постараться избежать романтической влюбленности в кого бы то ни было.

Выкинув из головы все мысли о материнском письме, Фрэнсис надела теплую накидку с капюшоном и, хотя было сыро и холодно, вышла в сад. Она устала от общества трех других фрейлин, которые сейчас играли в волан в длинной галерее, и еще больше – от Екатерины, которая хоть и скучала без короля, но была очень довольна, что Барбары нет при Дворе и что Карл поехал в Ньюмаркет без нее и вообще без женщин.

В саду никого не было, и никогда этот прекрасный сад, окружавший дворец, не выглядел менее привлекательно: листья с деревьев уже облетели, и поникли цветы, тронутые первыми заморозками.

Всего лишь несколько месяцев назад этот сад был прекрасен, с грустью думала Фрэнсис, вспоминая, как сверкало солнце и блестела под его лучами река в тот день, когда она впервые увидела Барбару. Я становлюсь старой и скучной, думала она, во всем виноваты эти молитвы, обязанности, добродетель. Все интересные люди уехали из Гемптона, и в этом нет ничего удивительного.

И Фрэнсис настолько стало жалко себя, что она не смогла сдержать слез, и даже сама удивилась этому, потому что плакала она очень редко. Не переставая жалеть себя и как бы со стороны любоваться своей печалью, она неожиданно рассмеялась, потому что поймала кончиком языка соленую слезу.

Вытерев слезы, она уже собиралась вернуться во дворец, как неожиданно услышала стук лошадиных подков, и, обернувшись, увидела двух всадников, скакавших по дороге. Секундой позже она поняла, что ехавший впереди – король, и почти сразу же он тоже узнал ее. Быстро спешившись и передав поводья груму, ехавшему за ним, он подошел к Фрэнсис.

Было совершенно очевидно, что он с большой скоростью проделал неблизкий путь: парик его был растрепан, а одежда покрыта пылью. Но он приветливо и сердечно улыбался, и, быть может, потому, что он смотрел на Фрэнсис очень дружелюбно, она тоже почувствовала к нему симпатию. На нее почти не действовало его знаменитое очарование, о котором беспрерывно говорили все женщины, и она очень редко симпатизировала ему, но сейчас был, наверное, именно такой момент.

Грум уже уехал в стойло, и, подойдя к Фрэнсис, Карл взял ее руки в свои.

– Прекрасная Стюарт в слезах! – пошутил он. – Вот уж никогда бы не подумал, что и вы можете плакать, хотя, насколько я знаю по собственному опыту, большинство женщин делает это с легкостью.

– Я не принадлежу к этим женщинам, – мгновенно ответила Фрэнсис, забыв поклониться. – Но сегодня такой грустный день… все кажется таким… трудно сдержаться…

– И ничего более серьезного? А я-то уже вообразил какую-нибудь любовную историю… любовные проблемы…

– У меня нет никаких любовных проблем, Ваше Величество.

Карл доброжелательно посмотрел на нее.

– Честное слово, я вам верю! Я не удивлюсь, если узнаю, что эти влажные от слез голубые глаза скрывают маленькое жестокое сердце!

– Нет, сэр, нет!

Фрэнсис была возмущена, потому что причина ее слез заключалась в том, что ей запретили дружить с тем, с кем она хотела.

– Если я привязана к кому-то, это очень много значит для меня. И мне очень тяжело, когда приходится расставаться с этим человеком.

– Сядьте и расскажите мне обо всем, – сказал он, подводя ее к скамье из неотесанного камня.

– Но ведь королева ждет вас.

– Ничего подобного. Меня не ждут раньше завтрашнего дня, а, может быть, и позднее. Но в Ньюмаркете стояла ужасная погода – целую неделю лил дождь, – и я решил вернуться пораньше. По дороге я перегнал всех остальных. Они появятся здесь не раньше, чем через полчаса. У нас вполне достаточно времени.

Его интерес был совершенно неподдельным, и он впервые обратил на нее внимание. Для Карла Фрэнсис всегда была одной из многих хорошеньких девушек, которых он постоянно видел при Дворе, хотя ему было известно и о привязанности к ней Екатерины, и о том, что Букингем в восторге от нее. Он знал, что Фрэнсис стала фрейлиной благодаря письму его ненаглядной сестры, и это одно уже давно могло бы вызвать его интерес к девушке, подумал Карл. Однако в последнее время среди придворных дам было столько шума и волнений, что он явно предпочитал мужское общество.

Пребывание в Ньюмаркете стало для него передышкой, но в Лондоне набралось слишком много неотложных дел, которые требовали его внимания. Именно это, а не плохая погода, заставило его ускорить свое возвращение. Впрочем, возможно, он был тронут письмами королевы, в которых она жаловалась на свое одиночество. Как бы там ни было, он решил задержаться в Гемптоне на сутки, а уж потом отправиться в Лондон, в Уайтхолл.

Однако сейчас его внимание было поглощено Фрэнсис, и он решил, что королеве придется подождать. Внезапно перед его глазами возникла сцена, которую он, казалось, совершенно забыл: убогая комната во французском загородном доме. Компания болтающих, смеющихся девочек, одна из которых укутала другую в свое пальто и, когда он появился в дверях, с удивлением повернулась к нему…

– Боже мой! Теперь я все вспомнил! Именно вас я тогда по ошибке принял за свою сестру, потому что не видел ее с тех самых пор, когда она была еще крошкой! – воскликнул он.

Фрэнсис рассмеялась и покраснела.

– О, это было ужасно! Бедняжка Риетта! Я буквально спрятала ее в своем пальто. Это была единственная приличная вещь на всех нас. Я пыталась уговорить Генриетту поносить его, но ведь она гораздо меньше меня и просто утонула в нем!

– Я обнял вас и расцеловал раньше, чем понял свою ошибку. А после этого вы куда-то исчезли.

– И вы не обратили на это никакого внимания. И почему вы должны были замечать меня? Вы приехали к своей сестре, и, конечно, она полностью завладела вашим вниманием. И мы все были так счастливы за нее! Она мечтала снова увидеть вас. Хотя, – призналась Фрэнсис, – в то время я была еще очень молода и глупа, и мне так хотелось внимания! Я очень рада, что у меня хватило ума оставаться в тени.

При этих словах Карл расхохотался.

– А теперь вы повзрослели и поумнели?

– Наверное, немного… Во всяком случае, должна была бы, Ваше Величество.

– Никаких Величеств! Пожалуйста, Фрэнсис, когда мы одни… Разве мы не кузены? А теперь расскажите мне, что вы делаете здесь в одиночестве и почему портите слезами свои прелестные глазки. Или, если вы позволите, я выскажу некоторые предположения. Самое реальное – матушка сделала вам выговор, потому что вы не очень исправно молитесь или за какую-нибудь шалость, о которой ей рассказали…

– Нет, нет! Вдовствующая королева не ругала меня. Она была очень добра ко мне. Дело не только в том, что она мне сказала, но и в том, что моя мать написала мне из Шотландии. Может быть, они и правы, но я совсем так не считаю. Когда я была ребенком, меня учили, что одна из главных добродетелей – верность в дружбе, и я стараюсь этому следовать. Я стараюсь быть верным другом, я хочу быть верным другом… и вы ведь сами, сэр…

– Я стараюсь, – согласился Карл, сразу же ставший серьезным.

– О вас именно так все и говорят. Вы не забываете никого, кто был с вами в изгнании, кто пострадал из-за своей преданности вашему покойному отцу. Моя мать лишь одна из многих.

Карл попытался отмахнуться от ее слов.

– Кто мешает вам, моя прелесть, быть преданным другом? И дружбой с кем вы так дорожите? Кто тот счастливец?

– Вовсе это не мужчина. И я не только не хочу терять дружбу, но и все те удовольствия, которые она мне приносит. Приемы, смех, шарады с переодеванием, игры, встречи с приятными веселыми людьми, которые так добры ко мне! Ведь мы прожили в Коломбе много лет в такой тоске! Мне кажется, что я умру, если вынуждена буду снова жить так же. Конечно, наверное, уже не будет так ужасно, потому что мне не придется ни голодать, ни мерзнуть, но зато это будет невыносимо, потому что рядом не будет Риетты…

– Вы так привязаны к моей сестре?

– О да, очень. Очень! Я все бы отдала, чтобы только снова увидеть ее!

– И все-таки вы согласились расстаться с ней и жить здесь, при Дворе?

– Британия – мой дом… а там мы были изгнанниками. Кроме того, ведь многое изменилось. Генриетта-Анна стала герцогиней Орлеанской, она стала очень важной персоной, к тому же она ждала ребенка… Мы не переставали любить друг друга, но иногда… я разочаровывала ее. Она говорила, что я еще не скоро повзрослею.

Карл, для которого его сестра все еще оставалась маленькой девочкой, жестоко принесенной в жертву политическим интересам и выданной замуж за человека, которого он сам терпеть не мог и чьи пороки уже нельзя было ни замалчивать, ни игнорировать, вздохнул прежде, чем улыбнуться.

– Так сколько же вам лет, моя прекрасная кузина? Восемнадцать? Девятнадцать?

– Шестнадцать.

– Тогда я вынужден признать, что вам некуда спешить. Здесь кто-нибудь придирается к вам? Бранит вас?