И Гриша как-то незаметно вырос. Был нескладный худой подросток, молчаливый и замкнутый, а в последнее лето вытянулся, окреп, возмужал… Уже не подросток, уже почти мужичок. Ничего, симпатичный получился. А характер такой и остался, молчаливый и замкнутый, слова лишнего из него не вытянешь. Все время приходится эту крепость штурмом брать, как сейчас, например:

– Гриш, а когда вас поведут на медкомиссию в военкомат? Вы ведь из школы пойдете, организованно, насколько я знаю?

– Ну да… А зачем тебе знать, мам? Когда пойдем, тогда и пойдем…

– Гриш! Ты что, совсем глупый? Я же должна подготовиться. Чтобы твоя медицинская карточка уже там была, в лучшем виде…

– Какая карточка? Зачем? Я ж вроде никогда и ничем не болел.

– Ага! В роде, числе и падеже! А я зачем к тебе пристаю с такими вопросами, как ты думаешь? Не болел он! Запомни, мой мальчик, ты болел, ты очень даже сильно болел… Уж твоя мама заранее позаботилась и постаралась, чтобы карточка у тебя была, как произведение искусства, как образцовая причина полной негодности к армейской службе.

– Да зачем?.. Не надо, мам… Я хочу как все…

– Гриш, ты чего, в армию хочешь? В дедовщину? Мечтаешь зубной щеткой унитазы чистить?

– Я хочу как все, мам.

– Да что ты заладил – как все, как все! Я твоя мать, я обязана тебя защищать, я хочу, чтобы ты был живой и здоровый! И чтобы ты моей опорой был, чтобы рядом всегда со мной был… Я же объясняла тебе – ты будешь всегда со мной рядом, ты не можешь по-другому… Именно ты… Понимаешь это или нет?!

– Да. Я понимаю, мам.

– Тогда не зли меня лучше. Вот, опять из себя вывел…

– Извини.

– Да что извини! Вот, полистай лучше, – плюхнула она на стол перед Гришей внушительных размеров медицинскую карту. – Листай, листай. И учи названия своих болезней. А главное, все симптомы учи, я там специально их четким почерком прописывала. Вот здесь, видишь? – ткнула она пальцем в нужное место. – Чтобы на медкомиссии, когда спросят, от зубов отскакивало! Ты меня понял, Гриша?

– Да, понял… А это что, мам? Вот это что за вклейки?

– Это не вклейки, это анализы.

– Чьи?

– Да какая тебе разница, чьи…

– Это чужие анализы, да?

– Еще раз тебе говорю – не вникай в технологию. Лучше симптомы запоминай. И не смотри на меня так, я знаю, что делаю! Нет чтобы матери спасибо сказать… Я ж долгие годы эту карточку для тебя компилировала…

– То есть я должен ее с собой на комиссию брать?

– Конечно… А как ты думал? Ты же, Гриш, на год позже в школу пошел, и тебе в последнюю школьную весну как раз восемнадцать исполнится! И ты можешь сразу после экзаменов в армию загреметь, на весенний призыв успеваешь. Так что, если сам вовремя не подсуетишься…

– А если я вообще не хочу суетиться, мам?

– Гриш… Мне что, с тобой на медкомиссию идти? Ты этого хочешь?

– Нет, не хочу.

– Тогда бери карточку!

– Ладно…

Потом, после медкомиссии, спросила Гришу:

– Ну, и как там все прошло?

– Нормально, мам.

– Что значит нормально? Ты можешь объяснить? Что тебе сказали?

– Ничего не сказали. Там как-то не особо разговаривают, мам.

– Ну да… Здесь ты прав, конечно. Надеюсь, они в твоей карточке сами все увидят. Если сомнения будут, к нашим же специалистам на консультацию пошлют. Хотя не должны… В карточке я все как по нотам расписала, не придерешься. Ох, сынок, сынок, да если б ты знал, как я это сочинение годами придумывала, как настоящая писательница-детективщица… Там, между прочим, все результаты анализов подлинные, только не твои, конечно. Ой, а как я анамнез тебе расписывала, каждый год помаленьку добавляя симптоматики, чтобы к нужному и неоспоримому диагнозу в конце концов подобраться! Это ж песня, а не диагноз, это ж отдельная история!

– То есть… Это подлог такой, что ли?

– Ишь ты, подлог! Сидит, рассуждает! Чтоб я от тебя таких слов больше не слышала, понял?

– Но ведь все равно это нечестно, мам…

– А ты хочешь, чтобы все кругом было честно? Эх ты… Вот поэтому я за тебя и боюсь… Ты же пропадешь без меня со своим идеализмом! Вот за Никитку я не боялась, что его в армию заберут, а за тебя боюсь… Тем более что ты моя надежда и опора, сынок. Какая армия, что ты… Ни на минуту тебя от себя не отпущу! Ты с институтом, кстати, определился? Куда поступать будешь?

– Нет. Думаю еще.

– Ну, думай, думай. Время пока есть. В армию тебя не возьмут, можно и на заочный поступить, чтобы из дома не уезжать.

– Может, мне и на работу потом устроиться, чтобы из дома не выходить?

– А ты не хами матери, сынок. Какой ты бирюк вырос, однако… То слова из тебя не вытянешь, то хамишь… Скажи, а девушка у тебя есть?

– Нет!

– Да ладно, не психуй, ишь, как побледнел… Мать все про сына знать должна! И про девушку тоже! Хотя, если бы появилась, я бы точно узнала… Кстати, а почему у тебя девушки нет?

– Боюсь, тебе никто не понравится.

– Ты это серьезно, Гриш?

– А почему не серьезно? Вдруг она тебе не понравится, и ты отправишь меня из дома с глаз долой!

– Погоди, погоди… Это ты что, на Никиту сейчас намекаешь? Ничего себе, сынок… Всех бы так матери с глаз долой отправляли – прямым ходом в Англию на учебу! И вообще, я не поняла… Ты мать осуждаешь, что ли? Думаешь, я Никиту от Тани силой оторвала?

– Нет, мам, я тебя не осуждаю. Кто я такой, чтобы тебя осуждать?

– Вот именно! Ты пока никто и звать никак! И не воображай о себе много! Вот так растишь, растишь детей, вкладываешься, а они потом тебе же и кулаком под дых… Фу, расстроил меня, не могу…

Встала со стула, пошла прочь из Гришиной комнаты. Обернулась от двери – Гриша сидел весь красный, уткнувшись взглядом в пустую столешницу. И не удержалась, понесло…

– Да ты… Да если бы ты понимал до конца! Если б знал, как все было! Твой отец меня бросил, когда ты еще зародышем был. Да я бы могла… Чтоб тебя вообще не было! Я полное право имела! Но я же этого не сделала, не сделала! А ты, тварь неблагодарная… А, да что говорить…

Потом, когда пришла в себя, конечно же, устыдилась. Особенно это ужасное слово «тварь» не давало покоя, скреблось в голове виноватостью. Даже собиралась специально подойти к сыну, извиниться за противное словцо, да закрутилась с домашними делами, забыла…

Выпускные школьные экзамены Гриша сдал хорошо, набрал вполне приличные баллы для поступления в институт. Катя и расслабилась, и упустила момент, и не проконтролировала… И потому – как гром среди ясного неба! Пришла вечером домой с работы, а он ей бумажонку протягивает! Сначала не поняла, что это за бумажонка. Решила, что это очередной денежный перевод от Павла пришел.

– Что это, Гриш?

– Это повестка, мам.

– Какая повестка? Кому?

– Мне. В армию. Меня в армию забирают, мам. Завтра утром надо прибыть на призывной пункт с вещами.

– Как – завтра утром? Погоди, погоди, я ничего не понимаю… А как же комиссия? Тебя же должны были комиссовать подчистую! У них же карточка твоя есть!

– Нет у них моей карточки. Я ее не взял тогда, мам.

– Как не взял? А где она?

– Под столешницей лежит, я ее туда спрятал, чтобы ты не увидела.

– Зачем?! Как ты мог, сынок? О господи, и я не проверила… И что нам теперь делать?

– Ничего… Рюкзак собирать… Завтра утром встану и пойду на призывной пункт.

– Гриш… За что ты со мной так, а? Что я тебе плохого сделала?

– Мам, да все хорошо, чего ты… Все нормальные пацаны служат, а я почему не должен? Я сам так решил, мам. Я ж не на войну иду, всего лишь в армию… Ну, мне так надо, понимаешь? Надо, мам, очень надо…

– Ты хочешь от меня оторваться, да?

– Ну, в общем…

– То есть бросить меня хочешь? И ты тоже, да?

– Мам, не надо… Ну не плачь, пожалуйста. Все ведь уже случилось…

Она опять плакала всю ночь. А утром рано Гриша ушел, даже не попрощавшись. Как потом объяснил телефонным звонком – побоялся будить…

Одиночество навалилось сразу, как новая форма существования. Через такое полное и всеобъемлющее одиночество она еще не переступала ни разу в жизни. Разве только в юности, после смерти бабушки. Первый месяц приходила с работы, сидела на диване, как истукан, слушала тишину…

Иногда тишину разбавляла подруга Ольга. Единственная и верная, других за прожитые годы как-то не образовалось. Да и то, слышались в ее голосе маленькие нотки злорадного торжества, куда же без них-то:

– Ой, да перестань, Кать… Посмотри на меня – как я одна живу? Всю жизнь – одна и одна? И не сижу вот так, не умираю. Подумаешь, сын в армию ушел, горе какое! Все матери когда-то одни остаются, так и должно быть. Не так это и плохо, между прочим! У тебя просто привычки к одиночеству нет…

– Да, ты права, Оль, относительно привычки… Я не ожидала от сына такого… За что, Оль, за что?

– Да ни за что! И вообще, почему так надо ставить вопрос? Тогда бы все матери только и делали, что мучили своих детей этим «за что»! Ты, Кать, встряхнулась бы как-то, мысли в другую сторону направила… У тебя ведь еще сын есть, между прочим. Никиткой зовут. Забыла?

– Да ну тебя, Оль, с твоими издевками…

– А как он, кстати, в Англии с молодой женой поживает?

– Да ничего…

– Никого еще не родили?

– Не знаю… Не собирались пока вроде. Он очень редко мне звонит…

– Сама ему звони чаще!

– Я звоню. А толку? Разве он что-то про себя расскажет? Голос – будто чужой… Будто и не с матерью разговаривает. Послушаешь, так все у него хорошо да отлично.

– Ну, значит, так оно и есть…

– Не знаю. Может, и так. И Марьяне неловко звонить и выспрашивать, ей сейчас не до меня. Говорит, Павел сильно болеет… Совсем я одна осталась, Оль. Никому, никому не нужна.

– Да ладно, не прибедняйся. Гришка из армии придет, женится на хорошей девахе, внуков тебе нарожает, успевай только, поворачивайся! Надеюсь, Гришку ты к Павлу не отправишь?