– Правда?

– А то! Знаешь, как я испугалась? Иду себе по улице, и вдруг сзади шаги… Обернулась – бежит эта Лиза, путается в длинной юбке, чуть не падает. Волосы развеваются, глаза дикие… Подбежала, зашипела мне в лицо – ах ты, мол, дрянь такая… Не лезь к моему мужу, иначе убью…

– Да ты что? Так и сказала – убью?

– Конечно, так и сказала. Что я, врать буду? Говорю же – она ненормальная! А ты чего на меня так смотришь? Это ж не тебя убивать собрались, а меня. Вот страсти шекспировские на старости лет, а? Дожила, называется!

– Но ведь ты сама ее провоцируешь, Оль… А впрочем, это не мое дело. И не рассказывай мне больше ничего, слушать неприятно.

– А, ну да… Я ж забыла, что ты у нас женщина честная и высокопорядочная. Без честности и порядочности никак не обойдешься, если десять лет без мужа живешь, правда? Это ж как медали, как ордена… А знаешь, чем отличаются порядочные женщины от непорядочных?

– Ну, и чем?

– Непорядочные – это те, кто нравится мужчинам. А все остальные – порядочные. Вот ты как раз к тем порядочным и относишься. С чем тебя и поздравляю, кстати.

Катя ей ничего не ответила. Наверное, надо было подыграть, выдать подобающую случаю обиженную эмоцию, да лень было. И неловко как-то. Будто над Ольгиными чувствами поглумилась, выслушивая ее откровения… Не хотела, а вышло, что поглумилась. Ну да ладно… Переморгается как-нибудь.

Встречи с Сашей были довольно частыми, хотя и носили пугливый пунктирный характер. Даже на разговоры времени не оставалось. Как-то все было не так, неправильно, и недовольство в душе росло… Хотелось уже какой-то определенности или хотя бы надежды на эту определенность. Да хоть поговорить по-человечески, не оглядываясь на закрытую дверь и не кося глазом на циферблат часов. И не делать вид, что ее все в этих отношениях устраивает. Что за мука мученическая ей досталась с этой любовью? Вот не было беды…

Но однажды им все-таки выпал случай. Целых три дня и три ночи провели вместе, в одном гостиничном номере. Сашу отправили на семинар хирургов в область, а она сорвалась и к нему приехала. Так уж получилось тогда, но бедная Лиза аккурат ногу подвернула, ходить не могла, и Саша ее на время своего отсутствия в больничную палату пристроил. А иначе бы точно за ним на семинар потащилась…

В общем, сложилось все трехдневным и полноценным счастьем. С вечерними красивыми посиделками в ресторане, с утренним пробуждением друг у друга в объятиях, с долгими разговорами… Особенно долго говорили в последнюю ночь. Катя на этот разговор возлагала большие надежды. Хотела затронуть деликатную тему своих обид, но Саша неожиданно с деликатной темой ее опередил.

– Кать… Мне нужно поговорить с тобой. Вернее, ты слушай, а я буду говорить. То есть сам себя в монологе убеждать буду.

– В чем ты будешь себя убеждать? – радостно подпрыгнуло внутри сердце.

– В чем? Да в чем же мне себя убедить?.. Скорее, не себя убедить, а разрушить стереотипы… Все люди страшно трусливы в этом отношении – в разрушении своих стереотипов, ты не находишь? И я тоже не исключение. В стереотипах жить удобнее, кажешься себе более значительным… И благородным, да… И честным до тошноты… Чего-то я наелся честностью и благородством, Кать, вот в чем дело. И обязательствами тоже наелся. Обыкновенного счастья хочу. Только ты молчи, ничего не говори пока, ладно?

– Да, конечно, как скажешь. Я молчу, Саш… Я слушаю…

– Понимаешь, есть люди, которые всю жизнь живут с обязательствами перед другими. Перед родителями, перед женой, перед детьми… Им смелости не дано из этого выскочить, да они и не помышляют, в общем… А есть люди, которые очень легко выскакивают из любых отношений, будто скорлупу с себя сбрасывают. Перешагивают через скорлупу и идут дальше, не останавливаясь. Главное – не останавливаться и не оглядываться, иначе скорлупа обратно притянет.

– Скорлупа?!

– Да, скорлупа. А почему ты переспросила? Тебя что-то покоробило?

– Нет, почему… Ты очень точно выразился, да… Именно так, скорлупа. Именно скорлупой себя и чувствуешь. Я помню, помню… Всеми силами хочешь обратно притянуть, всеми возможными способами…

– Да в том-то и дело, что нельзя притягивать! Невозможно натянуть на себя старую скорлупу и жить дальше, не получается. Отторжение даже на пресловутом биологическом уровне идет.

– А… Что тогда скорлупе делать? Саму себя собрать в кучку и на помойку вынести? Хотя – прости, я не то говорю… Да, ты прав, конечно. Извини, больше перебивать не буду. Говори, говори…

– Ты видела, что бывает с людьми, которые не решаются разбить свою скорлупу? У них уже нет сил жить вместе, а скорлупа становится с каждым годом все толще, толще… А потом превращается в панцирь. Люди живут в одном панцире и ненавидят друг друга. И тешат себя мыслями о благородстве, о честности… Какое там, к черту, благородство! Нет, всегда надо включать инстинкт самосохранения вовремя, надо бежать, бежать… Жизнь одна, нельзя ее прожить в панцире. Помнишь, ты в нашу первую встречу спросила у меня про Лизу? То есть принимал ли я какие-то попытки адаптировать ее к самостоятельной жизни? Помнишь?

– Ну да… Помню, конечно.

– И я помню. Знаешь, я тогда просто отмахнулся от твоего вопроса. А потом задумался, начал анализировать… И пришел к странному выводу, что мне нравится быть благородным, только и всего. Такие вот оттенки мазохизма… Вместо обыкновенного семейного счастья упиваюсь благородством! А на самом деле оно и не нужно никому, ни мне, ни Лизе… Ей для жизни нужно просто страдание в чистом виде, понимаешь? Она без него не может. И потому прекрасно справится с жизнью без меня. Допустим, возьмет и переключит свою необходимость в страдании с одного состояния на другое. На состояние скорлупы, например. А что? Здесь масса оттенков для страдания…

– Да, я знаю. Я хорошо помню это ощущение. Это очень страшно – быть скорлупой.

– Ну, мы все бываем скорлупой в тех или иных ситуациях. Но это преодолимое ощущение. Кто хочет, тот преодолеет. А кто не хочет, значит, ему эти ощущения зачем-то нужны. Для кого-то скорлупа – это спасительный стереотип, а для кого-то – всего лишь удобрение для новых ростков.

– А ты, значит, хочешь новых ростков?

– Да, хочу. Я хочу в новую нормальную жизнь – с тобой. А ты разве против?

– Нет, нет, что ты… Я тоже этого очень хочу. Давно хочу.

– Как ты думаешь, я прав? То есть… Я был убедителен в своих доводах?

– Конечно, был убедителен. И конечно, прав.

– Не слышу радости в голосе!

– Да я рада, Саш. Нет, я не просто рада, я счастлива! Только почему-то сил нет… Наверное, у меня шок. Счастье – это ведь еще больший стресс, чем горе… К горю я за свою жизнь привыкла, а к счастью – нет… Я ведь никогда не жила рядом с любимым человеком, ни одного дня в своей жизни! Да я даже думать об этом боюсь, если честно!

– Эй, Катюш… Ты что, плакать собралась? А ну, иди сюда…

Он обнял ее, с силой прижал к себе. Катя засмеялась сквозь слезы:

– Задушишь, Саш… Нет, правда, я не верю, что такое со мной в принципе возможно… Непривычно мне быть счастливой. Знаешь, иногда я будто вижу свою жизнь… Будто я бегу, бегу куда-то, или спасаюсь от кого… Перепрыгиваю с кочки на кочку, а иногда и вообще с одной льдины на другую… И очень редко выпадает случай отдохнуть, чтобы упасть в траву, чтобы на небо глянуть. Только упадешь, только глянешь, и снова надо вставать и бежать, прыгать по кочкам и льдинам. На минуту зазеваешься – в трясину попадешь или в ледяной воде утонешь. И все время надо держать оборонительную позицию…

– Да брось, Кать… Это все твои выдумки. Сама себе страх придумываешь и становишься жертвой страха. А социум жертву не любит. Социуму все равно, какие жизненные обстоятельства тебя привели к роли жертвы. Иногда надо просто заставлять себя быть счастливой! А ты не умеешь!

– Да, ты прав. Я не умею. Но я буду очень стараться, Саш…

– Мы вместе будем стараться.

– И все у нас получится?

– А как же! Обязательно получится!

– А… Лиза? Что будет с Лизой? Она уедет куда-то?

– Нет. Дело в том, что ей некуда ехать. В этом смысле я просто обязан о ней позаботиться. Дом, в котором мы с ней жили, мне от больницы дали, правда?

– Да…

– Значит, Лиза и будет в нем жить. А я буду жить с тобой, в твоем доме. Конечно, все это будет непросто, но другого выхода я пока не вижу…

– Она тебя не отпустит!

– Кать, прекрати. Главное, я сам для себя решил. А мне было нелегко, поверь. Остальное – уже детали. Ничего, Кать… Главное, первое сумбурное время пережить…

– Я боюсь, Саша.

– Ты? Боишься? Да не может быть! Ты же у меня леди Макбет! Все, начинаем жить вместе, бегство твое закончилось. Падай в траву, смотри в небо, сколько хочешь. Мы будем вместе в небо смотреть! Обними меня крепче, Кать… Крепче, еще крепче… Я очень, очень люблю тебя…

Обратно в Васильевск они вернулись уже вместе, не таясь. Вместе прошли по Маркелову переулку, держась за руки, обозначая таким нехитрым способом свое единение. Пусть все видят. И пусть осуждают, если хотят.

И утром на оперативку пришли вместе. По любопытно-насмешливым и злобно-осуждающим взглядам коллег догадались – все уже в курсе происходящего. Попало в поле зрения и лицо Ольги – на нем читалось совсем уж явное оскорбление. Наверное, до конца своих дней не простит ей такого. А впрочем… Простит, куда денется. Уж перед Ольгой она точно ни в чем не виновата. И перед Лизой не виновата – Саша так решил, а она всего лишь приняла готовое решение. А кто бы на ее месте не принял?

После оперативки Саша на виду у всех поцеловал ее в щеку, а сам пошел в палату к Лизе – ставить ее перед фактом случившегося. Как происходил этот разговор, Катя потом не спросила. Не решилась как-то. И Саша не рассказал. Пока Лиза была в больнице, собрал свои вещи, перенес к ней, развесил в шкафу.

Гришу тоже пришлось ставить перед фактом. Он выслушал молча, едва заметно кивнул головой, ушел к себе в комнату. Саша глянул на нее испуганно, спросил тихо: