– Да бог с вами, какие обвинения… Вы можете говорить мне все, что сочтете нужным. Но… Если бы все было так просто – про постель и мужика… Нет, Катя, все сложнее. Я люблю Павла. Я очень его люблю. И он меня любит. Так уж нам было судьбой определено, так бывает… Иногда люди, предназначенные друг другу, все-таки встречаются. И если уж встретились, то с этим ничего поделать нельзя. Они должны, просто обязаны быть вместе. Да и не могут не вместе, в общем…

– Скажите… Как вас там, забыла?

– Марьяна.

– Скажите, Марьяна… Вы молодая и красивая, да?

– Нет. Я некрасива и не так уж молода. Я старше Павла на семь лет. И если данное обстоятельство хоть как-то вас утешит…

– А вы не хамите мне, Марьяна!

– Нет, что вы. Я ж наоборот… Я вообще не знаю, как с вами разговаривать, если честно. И поступков ваших не понимаю. Ну почему, почему вы отказываетесь от денег? Что плохого в том, если у детей будет все необходимое? Если и вы тоже не будете ни в чем нуждаться? Я совершенно искренне хочу, чтобы всем было хорошо… Или хоть как-то приемлемо…

– А всем хорошо априори быть не может. Если кому-то где-то хорошо, то другому где-то обязательно должно быть плохо. На данный момент времени плохо мне. Зато вам хорошо. И вообще, я не для того позвонила… Я хотела Павлу сказать, чтобы он больше не приезжал. Никогда больше, слышите? Так ему и передайте!

– Не в ваших силах приказать Павлу разлюбить детей, Катя. Вы же сами это прекрасно понимаете. Он отец, он имеет право видеть своих детей. И мне бы очень хотелось, Катя, чтобы вы как-то договорились на этот счет со своей обидой…

Ее страшно раздражал спокойный тон невидимой собеседницы. Будто настоящая правда была на стороне этой Марьяны, а она – никто, всего лишь обиженная судьбой дурочка. Даже ладонь, в которой была трубка, вспотела от раздражения.

– А мне бы очень хотелось, Марьяна, чтобы вы пошли к черту с вашими хотениями, уж простите за тавтологию! Я еще раз вам повторяю – пусть больше не приезжает! Иначе я детей против него так настрою… На всю оставшуюся жизнь хватит, честно вам говорю. И денег ваших я не возьму. И закончим на этом наш разговор.

– Катя, погодите… Мне очень жаль, что мы с вами не договорились.

– А я и не собиралась ни о чем договариваться. Кто вы такая, чтобы я с вами договаривалась? Еще и судьбу детей с вами обсуждала? Не берите на себя слишком много, Марьяна, знайте свое место.

– Я его прекрасно осознаю, Катя. Но все-таки, я бы на вашем месте…

– А не надо вам на мое место. У каждого в этой жизни свое место. И обиды свои, и гордыня своя. И жизни меня учить тоже не надо. Неужели вы думаете, что в данных обстоятельствах вправе меня чему-то учить? Где вы видели, чтобы яйца учили курицу, а разлучница учила жизни брошенную жену? Единственное, что вы можете, – это извиниться предо мной. Да и то – не надо. Все равно я ваших извинений не приму.

– Знаете, а я не ощущаю себя виноватой… Я, наоборот, хотела как-то решить нашу проблему…

– Деньгами, что ли?

– Деньги – всего лишь средство, Катя. А проблемы решаются разумом, спокойствием и мудростью.

– Значит, у меня нет мудрости. Есть только обида и раненая гордыня.

– Выходит, что так… А жаль…

– Все, прощайте, Марьяна! И желаю вам никогда не оказаться на моем месте. Ничего не знать ни про обиду, ни про гордыню. Живите дальше в своем разуме и мудрости. Это же очень легко – жить в радости и любви, когда вас пока не предали… Прощайте!

Бухнула трубку на рычаг, провела тыльной стороной ладони по щеке, выдохнула. Почувствовала, как мелко дрожит все тело. И страшно пить хотелось. И душа была жалкой и выпотрошенной… И пресловутая гордыня превратилась вдруг в маленькую замызганную тряпицу. Даже ухватиться не за что.

Взгляд упал на бумажку с записанным рукой Павла московским телефоном. Первым движением было – порвать ее на мелкие клочки, выбросить с глаз долой! Но рука остановилась на полпути…

Она еще долго смотрела на эту бумажку. Потом взяла ее в руки, расправила бережно. Шагнув к секретеру, открыла ящик, где хранились все документы, сунула среди бумаг. Пусть лежит, каши не просит. Мало ли, как жизнь повернется…

Придя на кухню, жадно выпила стакан воды, села у окна, стала глядеть, как Надя развешивает на веревке очередную порцию своих постирушек. Надино лицо было сосредоточено на процессе, простыни и пододеяльники сверкали на солнце идеальной белизной. Невдалеке, на скамеечке, сидели Танюша с Никиткой. Никитка низко опустил голову, Танюша говорила ему что-то очень эмоционально. Потом склонилась, пытаясь заглянуть Никитке в глаза, схватила его крепко за руку… Да, они постоянно держатся за руки. Такая вот получилась дружба, не разлей вода. Не успеешь и оглянуться, как…

Часть 2

…Как быстро пролетело время! Только по детям и замечаешь, как быстро оно летит. Все школьные Никиткины годы – как один день… Еще недавно первоклассником был, а уже красавец мужик вымахал, по утрам бороду бреет. Хотя – какая там борода, в семнадцать лет?..

Катя вздохнула, глянув в окно. Странный сегодня день, с утра поселился грустными мыслями в голове. Да, время уходит, сыплется минутами, как песок сквозь пальцы… Только картинка жизни со временем не меняется, вот она, в окне. Вся как на ладони. Тот же двор, заросший аптечной ромашкой. Та же скамья у забора. На скамье парочка сидит, за руки держится. Никитка с Танюшкой… Уже и детьми не назовешь, язык не поворачивается. Последний школьный экзамен сдали… Нет, почему они все время за руки держатся? Цепляются за детскую привычку? Ладно Танюша, это у нее девчачье романтическое, но Никита! Надо ему сказать потом… Смешно со стороны выглядит.

А, вот и смена картинки в окне. Надя из дома вышла, встала на крыльце, озирается, теребит руками воротник фланелевого халата. Пальцы быстрые, нервные, лицо бледное, смятое безумной тревогой.

Танюша, увидев мать, подскочила, засуетилась… Принесла табурет, бухнула на него тазик с водой, бросила в траву ворох тряпок. Ишь, ловкая какая. И движения уже привычные, будто так и надо. Хотя, если со стороны посмотреть… Нет, лучше не надо со стороны. Лучше уж принимать эту картинку как должное. Давно пора привыкнуть.

Да, бедная Надя… Жалко ее. Но Леню еще жальче, кстати. Это сколько же времени бедный Леня живет в плену, барахтается в необратимом процессе Надиного тихого помешательства? Это ужас, сколько времени! А еще ужаснее, что ничего сделать нельзя. Можно только приспособиться. Вот Леня с Танюшей и приспособились довольно странным образом. Интересно, кому из них такой метод приспособления в голову пришел? Кажется, года три назад Леня соорудил эту конструкцию, то есть прибил к забору несколько белых пластиковых панелей в человеческий рост. Получилось что-то вроде вытянутого в длину экрана, довольно большого по размеру. Теперь Надя целыми днями этот экран намывает. Леня с Танюшей с утра его быстренько чем-нибудь перепачкают, а Надя проснется ближе к обеду и намывает, успевай только воду с тряпочками вовремя поднести. Сначала одной водой намывает, потом другой, потом третьей… Потом протирает насухо. Пластик в нескольких местах уже стерся от Надиных старательных рук. Интересно, чем они сегодня свое приспособление угваздали, сплошные черные разводы?.. Углем, что ли?

Пристроив мать к делу, Танюша вернулась на скамью, с разбегу обняла Никиту, прижалась губами к его щеке. И замерла. Сидит, будто прилипла… И у Никиты лицо ужасно довольное…

Катя хмыкнула, отвернулась от окна. Нет, что за вольности девчонка себе позволяет? Хоть бы подумала – а вдруг мать Никиты из окна смотрит? Тем более, у этой матери с головой все в порядке, никаких необратимых процессов не наблюдается. Нет, она не ханжа, конечно, но надо же меру приличий чувствовать! Любовь у них, надо же! Смешно! Какая любовь? Всего лишь детская привычка быть изо дня в день вместе. Придумали себе!

Хотя – чем черт не шутит? Танюшка в красивую девицу выросла. Личико милое, с ямочками, и волосы богатые, и фигурка, и талия… И откуда чего взялось, если в девчонках совсем неказистая была? Да и Никитка вымахал красавец, весь в отца. И школу с приличными оценками закончил. До медали не дотянул, конечно… А может, и дотянул бы, если бы Танюша его не отвлекала. Танюша, липучка с поцелуями.

Катя как-то спросила у него напрямую – что, мол, у тебя с ней? А он на полном серьезе ответил – у меня любовь, мам… Она тогда лишь рассмеялась громко – господи боже мой, любовь! Молоко на губах не обсохло, зато про любовь уже все знаем… С Танюшей – любовь! Это ж надо…

Катя перевернула котлеты на сковороде, снова подошла к окну, плавая в своих мыслях. Ага, все еще сидят, обнимаются. Как взрослые. Как жених с невестой.

И вдруг дернулось испугом сердце – как кто?! Как жених с невестой? А если… и правда до этого дойдет? Вдруг они и впрямь решили, что у них любовь неземная? Это что же тогда? Жениться будут, что ли? О господи, ужас какой!..

В голове зазвенело страхом, и мысли побежали одна за другой перепуганные, торопливые. Так, так… Танюшка мать, конечно, не бросит. В таких обстоятельствах она навсегда к ней привязана. Потому что физическое здоровье у Нади – о-го-го… Крепкая тетка, на ней в поле вместо коня пахать можно, так и будет годами намывать свой забор. А Леня… Леня в последние годы начал сдавать, здоровье совсем никакое. Не дай бог, тоже на шею Танюшке сядет… И что? Никитке придется во всем этом принимать самое прямое участие? Лелеять сумасшедшую тещу? Шаг вправо, шаг влево – расстрел, объявление подлецом и предателем? Ничего себе, куда судьба у сына катится… А она, родная мать, на все это безобразие будет из окна смотреть?! Ну уж нет… Одной столько лет сына растить, чтобы… Вот так, за здорово живешь…

– Гриша! Гриша, иди сюда! Где ты, сынок? – заголосила так испуганно, что сама себе удивилась. – Гриша! Иди сюда!

– Иду, мам… Ты чего?

Обернулась – стоит в дверях кухни сынок Гришенька. Тощий нескладный подросток с покорным и в то же время слегка упрямым выражением на лице. Футболка болтается на острых плечах, как на вешалке. Светлые волосы вихорками. Глаза серые, с грустинкой. Спокойный ребенок, молчун, весь в себе… Иногда и не догадываешься, что у него в голове происходит.