Барбара Картленд - Леди и разбойник

Теперь, когда все ее существо умоляло Господа дать ей покой, она знала, что молитва не просто повторение слов, а самое трудное действо в мире. Пэнси молилась и молилась, но никакого ответа не получала, и временами ей казалось, что забыта и Господом, и всем миром.

И сейчас, расхаживая по комнате, внезапно почувствовала удовлетворение от того, что нашла в себе силы отказаться от адвоката. Разумеется, ни он, ни тетушка, ни кто-либо другой не поймут ее. «Не такая уж я трусиха», – подумала Пэнси и твердо решила: какие бы испытания ни выпали на ее долю, у нее хватит мужества все вынести.

Нельзя сказать, что она открыла для себя Господа, но неожиданно на нее снизошел покой, избавивший от страданий последних недель быстрее, чем если бы ее посетила тысяча ангелов с сияющими нимбами. Пэнси знала главное: жизнь в ней не умерла, она не одна и не забыта. Ее глаза излучали какой-то новый свет.

Однажды дверь открылась и надзирательница ввела леди Дарлингтон. Они нежно расцеловались и сели рядышком на диванчик, держа друг друга за руки. Леди Дарлингтон распорядилась доставить в тюрьму мебель, ковры, постельное белье и другие вещи, и хотя комната преобразилась, для Пэнси и тетушки она оставалась камерой, где Пэнси насильно держали под замком.

– Как ты чувствуешь себя, дорогая? – спросила леди Дарлингтон.

– Неплохо, тетя Энн, – ответила Пэнси. – Но вы совсем себя не бережете. Выглядите усталой, похудевшей, платье стало свободнее, чем когда я вас видела в нем последний раз.

Графиня и вправду очень страдала от унижения, которое ей принес арест Пэнси. Леди Кастлмэн могла быть довольной: день ото дня графиня выглядела все более старой, поблекшей, морщинистой, под глазами увеличивались темные круги от беспокойства и бессонных ночей. Пэнси едва сдерживала слезы – тетушку так жестоко и несправедливо наказали за то, что не имело к ней никакого отношения. Но леди Дарлингтон любила племянницу, и за годы, прожитые вместе, они очень сблизились, ее невозможно было уберечь от страданий и мести леди Кастлмэн, отнимавших у старой графини здоровье и силы.

– Давай не будем говорить обо мне, – сказала леди Дарлингтон. – У меня есть для тебя новости. Я только что разговаривала с лорд-канцлером. Суд состоится на следующей неделе, если адвокат не запросит отсрочки.

– У меня больше нет адвоката, – тихо промолвила Пэнси и, прежде чем тетушка начала причитать, постаралась объяснить, почему решила вести дело сама.

Но сделать ей это было нелегко. Во-первых, она не могла говорить правду, во-вторых, графиня, не слушая, яростно возражала, требуя немедленно послать снова за мистером Добсоном. Пэнси же упрямо стояла на своем, и леди Дарлингтон наконец сдалась, строя при этом самые мрачные предположения.

– Я буду рада, когда все закончится, – вздохнула Пэнси. – Так трудно ждать. Иногда мне кажется, я схожу с ума, особенно когда нас запирают на ночь и заключенные начинают громко переговариваться между собой. Надзиратели напиваются и дерутся под моим окном, возвращаясь из таверны.

– Никогда не думала, что придется побывать здесь, – грустно сказала леди Дарлингтон. – И вот надо же, побывала. По-моему, нужно что-то сделать для этих несчастных. Люди, нарушающие законы страны, обязаны сидеть в тюрьме, но место наказания не должно быть столь отвратительным и так плохо содержаться. Жизнь узников не должна подвергаться опасности.

– Вы правы, – кивнула Пэнси. – Надзирательница сказала, что не менее шестидесяти трех человек заболели тифом.

– Слава Богу, что не болезнью пострашнее, – покачала головой леди Дарлингтон. – В таком месте можно подхватить и чуму.

– Не беспокойтесь за меня, – ответила Пэнси. – Я встречаюсь только с двумя женщинами, которые приходят убирать комнату. Они здоровы и не бывают в той части тюрьмы, где можно заразиться.

– Я принесу лекарственную траву, ее нужно будет жечь, – сказала тетушка, – и апельсин, начиненный гвоздикой. Все это предостерегает от инфекции. А теперь поговорим о твоих друзьях. Многие из них беспокоятся о тебе, а сама королева просила передать, что надеется на торжество справедливости, что тебя освободят и ты вернешься в Уайтхолл.

– Пожалуйста, поблагодарите ее величество от моего имени. «Это так похоже на нежную, добрую маленькую королеву, она всегда верит в лучшее», – подумала Пэнси, а леди Дарлингтон, как бы читая ее мысли, добавила:

– Королева осталась доброжелательной и милосердной, Пэнси. К ней подходили некоторые придворные, предлагая отослать меня из-за скандала, связанного с тобой, но ее величество была непреклонна. До слушания дела она готова поверить, что ты невиновна.

– А кто-нибудь сообщил ее величеству, что за всем этим стоит леди Кастлмэн?

– Конечно, – ответила леди Дарлингтон. – Все при дворе знают, как эта дама радовалась, что навредила тебе и мне. Она не скрывает своего приподнятого настроения и открыто называет тебя убийцей.

– Это меня не волнует.

– Действительно, почему это должно тебя волновать? – горько усмехнулась леди Дарлингтон. – Если кто и может доказать, что оскорбления не наносят ран, так это леди Кастлмэн.

Они поговорили еще о нескольких общих знакомых, а потом, быстро взглянув на Пэнси, леди Дарлингтон добавила:

– Меня каждый день посещает Рудольф и просит разрешения навестить тебя. Он сказал, что постоянно приходит сюда, но ты отказываешься его видеть.

– Это правда.

– Он мне еще кое-что сказал, – взволнованно продолжала леди Дарлингтон. – Он просил передать, что умоляет тебя выйти за него замуж до суда. Говорил о своей любви и желании доказать всему миру, что не оставит тебя, каким бы ни был приговор.

Пэнси молчала. Сначала ей показалось, что она несправедлива к Рудольфу, – он искренне любит ее и поступает благородно, но потом разгадала его истинные намерения. Если она останется в живых, он будет мужем богатой женщины, если же она сполна заплатит за предполагаемое убийство, он останется при ее богатстве.

Однако предположение было столь ужасным, что Пэнси не решилась им поделиться даже с тетушкой. Она тихо сказала:

– Вы должны поблагодарить кузена Рудольфа за его предложение, но передайте ему – он выбрал неудачное время для женитьбы.

– Я знала, что ты так ответишь, – воскликнула леди Дарлингтон, и в голосе ее слышалось облегчение. – Но Рудольф был очень настойчив.

Они поговорили еще немного, и графиня собралась уходить. Прощаясь, она порывисто прижалась к Пэнси, и та успокаивала ее, хотя, казалось, все должно было быть наоборот. Леди Дарлингтон оставила кошелек с деньгами – траты в тюрьме оказались очень большими, почти каждый раз Пэнси просила тетушку прислать еще денег. За хорошие деньги можно было достать все. Кроме того, Пэнси раздавала в тюрьме деньги бедным и обездоленным. Женщины, приходившие убирать комнаты, обычно рассказывали ей о других заключенных. У нее защемило сердце, когда услышала об одной арестантке, родившей тройню и не имевшей даже тряпок, чтобы завернуть младенцев. Ей рассказали еще одну душещипательную историю о старухе, которую посадили в тюрьму за украденное яблоко. Полуслепая старуха наткнулась на яблоко, лежащее на тротуаре, не подозревая, что оно свалилось с тележки, стоявшей у магазина. Старуху притащили в тюрьму, у бедняги не нашлось ни пенса, чтобы откупиться, и ее бросили в камеру с тремя арестантками, две из которых были мерзкими воровками, а третья давно сошла с ума и была прикована цепью к стене, дабы в своем безумии никого не ранила. Пэнси откупила старухе более приличную комнату и дала денег на еду – обычной пищей заключенных служили помои, приправленные картофелем.

Взяв у тетушки кошелек, Пэнси спрятала его за корсажем. Здесь не только заключенные были нечисты на руку, но, если дело касалось денег или чего-нибудь ценного, надзирателям тоже не следовало доверять. Оставшись одна, девушка взяла книгу и принялась читать. Вдруг дверь отворилась и вошла надзирательница с письмом в руках.

– Записку мне передал джентльмен, – сказала она, усмехаясь беззубым ртом. – Он хорошо заплатил, а то я не стала бы лазить по всем лестницам в такое время. Уж вы мне поверьте!

От нее несло джином, и, войдя, она споткнулась о стул.

Взяв письмо, Пэнси задумалась, от кого бы оно могло быть. Надзирательнице, судя по всему, и вправду хорошо заплатили.

Обычно после обеда большинство тюремщиков отправлялось в таверну, и там они как следует напивались, а вернувшись, расползались по своим комнатам и ложились спать. Проснувшись, были злы и раздражительны, и заключенные предпочитали держаться от них подальше, когда те, протрезвев, вновь приступали к своим обязанностям. Надзиратели имели полную власть над заключенными, и то что несчастных не били каждый день до потери сознания, можно было отнести к лени тюремщиков, а не их доброте. Страшная жестокость и насилие не были редкостью в Ньюгейте.

Надзирательница захлопнула за собой дверь, и Пэнси услышала, как тяжелые, нетвердые шаги удаляются по коридору. Еще раз внимательно взглянув на конверт, девушка начала его медленно распечатывать. Едва она увидела строки, написанные знакомым почерком, сердце учащенно забилось и кровь прилила к щекам. Этот почерк Пэнси видела дважды. Она не забыла его. Руки дрожали, лицо сияло, когда она снова и снова перечитывала слова, написанные человеком, которого любила всем сердцем: «Не бойся, моя любимая! Самое темное время ночи всегда бывает перед рассветом».

В зале суда набилось столько людей, что, казалось, яблоку негде упасть. Пэнси, следуя по проходу в сопровождении тюремных надзирателей, чувствовала себя как в тумане. Лица присутствующих наплывали одно на другое, сотни глаз, устремленных на нее, мелькали как в кошмарном сне. Пэнси хотела закрыть лицо руками, чтобы не видеть их, но поборола это желание. Пусть смотрят, для того и собрались!

Многие пришли из любопытства, но в основном здесь были те, кто рассчитывал получить удовольствие от зрелища.