Возможно, именно при Божьем благословении самое мрачное и ужасное в жизни человека проживается в каком-то тумане, и после очень трудно вспомнить, как все, собственно говоря, происходило. Макс де Роуэн относился к одному из тех редких самонадеянных людей, которые каждый Божий день сталкиваются с самыми уродливыми, самыми отвратительными мерзостями человеческой натуры, проходят через них невредимыми душевно и никогда не задумываются о мудрости избранного действия, никогда не сомневаются в правильности выбранного пути. Но в какой-то момент у него все изменилось мгновенно и сразу. Макс нажал на спусковой крючок, почувствовал сильную отдачу револьвера в руке и внезапно понял, что его уверенность в собственной добропорядочности разлетается вдребезги. Как и уверенность в собственной непогрешимости. Как, возможно, и самые затаенные мечты.

Люцифер, рыча, оттаскивал в сторону безжизненного Воста, чью манишку заливала кровь. Макс бросил в траву револьвер Делакорта и упал на колени рядом с Кэтрин. Не обращая внимания на озлобленное рычание Люцифера, он бережно перевернул молодую женщину. Ярость уступила место неподдельному ужасу, когда он поспешно разорвал на ней платье.

– Боже мой – с отчаянием обратился он к присевшему рядом на корточки Кемблу. – Господи, Кем, я ... я хотел подстрелить его через плечо.

Кембл уже стоял на коленях.

– Так ты его и подстрелил, – быстро ответил он и склонился над Кэтрин. – Как тяжело она ранена?

Макс поднял подол ее мантильи. Платье под грудью разорвано, все вокруг пропитано кровью. Кэтрин жалобно простонала.

Макс в отчаянии вскрикнул и принялся рвать на себе ворот рубашки.

– Кем, Господи, что я натворил!

– Макс, у тебя же не оставалось выбора!

Кембл бросил быстрый взгляд в сторону Люцифера. Мастиф, мотая головой из стороны в сторону, с рычанием продолжал тащить то, что осталось от Руперта Воста, оставляя за собой на траве широкий кровавый след.

– Кэтрин, – сдавленным· голосом позвал Макс, трясущимися руками ощупывая ее бесчувственное тело, – Кэтрин, ты должна ... Господи! Кэтрин! Не умирай ... пожалуйста ...

Однако платье ее потемнело от прибывающей и прибывающей крови. Ее крови.

– Похоже, пуля попала сначала в Воста, а потом в нее, – пробормотал Кембл, помогая разрывать одежду на Кэтрин. – Но куда же она угодила, черт возьми? – Он схватил осколок стекла, валявшийся в траве возле ее головы, и принялся вспарывать намокшую от крови одежду, чтобы отыскать место, куда вошла пуля. – Слава Богу, не в сердце, – прошептал он, хотя казалось, что Кэтрин вся в крови.

На холме возникла осанистая фигура констебля Сиска. Он поспешно сбежал к ним и буквально рухнул на колени, ловя воздух ртом и держась рукой за сердце.

– Бог ты мой, пес сломал негодяю шею, – выдохнул он. Взгляд его переместился на лежащую Кэтрин, и Сиск жалостливо покачал головой: – Бедняжка! Безнадежна?

Кембл торопливо накладывал на найденную рану самодельную повязку.

– Сиск, дай-ка твой шарф. Макс, ты можешь зажать рану, чтобы не кровила?

– Да!

– Тогда давай, – бросил Кембл и убрал руки, – прижми пальцы здесь и здесь. И не отпускай! Сиск, ступай за кучером! И поторопись, черт тебя подери! Я за Гривзом. Встретимся на Мортимер-стрит.


Кучер с Максом сумели занести безжизненное тело Кэтрин в карету. И всю дорогу до ее дома Макс продержал ее на руках, но как они доехали, у него сохранились смутные воспоминания. Делайла встретила их на пороге и при виде своей хозяйки едва не лишилась чувств. Гривз, живший неподалеку, на Харли-стрит, слава Богу, уже прибыл и находился в спальне Кэтрин. У Макса так перехватило горло, что он едва мог дышать. Держа Кэтрин на руках, он вылез из кареты и понес ее в дом. Пройдя мимо застывшей в ужасе домоправительницы, он, перешагивая через две ступеньки, устремился по лестнице на второй этаж. Краем уха он услышал шелест бомбазиновых юбок домоправительницы, заспешившей следом. Но он даже не обернулся.

Он знал, что спальня Кэтрин находится около лестницы, и без колебаний внес ее туда. В нос ему ударил сильный запах лекарств, и Макс заметил стоявший около умывальника раскрытый чемоданчик доктора Гривза. Кембл помог ему уложить Кэтрин на кровать.

Гривз тут же все взял в свои руки.

– Сердце бьется слабо, но ровно, – сообщил он, обхватив рукой ее запястье. – Кембл, помнится, у вас есть какая-то медицинская подготовка? Повязки разложены на столе в гостиной. Займитесь ими, пока я приготовлю опиумную тинктуру.

Он извлек темную склянку из своего чемоданчика и посмотрел на Макса.

– Макс, спустись вниз и налей себе бренди. Я должен осмотреть леди. Ты меня понял?

Домоправительница, не обращая внимания на Макса, принялась уверенными и быстрыми движениями стягивать с Кэтрин одежду. Макс протянул руку и робко коснулся ладонью ее лба. Веки молодой женщины слегка затрепетали. Боже, как же ему хотелось остаться!

– Я буду в гостиной, – ответил он. – И я глаз сводить не буду с ее двери, Гривз. Черт, вы должны ее спасти! Сразу зовите меня, если ... если, не дай Бог ...

У него прервался голос.

Гривз успокаивающе положил руку ему на плечо.

– Друг мой, поверьте, я сделаю все возможное и невозможное.


Следующие полчаса Макс сидел и смотрел в открытые настежь двери гостиной, как слуги поспешно сновали вверх и вниз по лестнице, таская тазы и полотенца. Глубокое чувство вины жгло ему сердце. Он чувствовал себя здесь совершенно лишним, до ужаса неуместным в этом доме. Он слышал, как в коридоре лакею отдавали распоряжение отправиться в Хэмпстед и отыскать Бентли Ратледжа. Потихоньку воцарялась та особенная тишина, которая говорит о том, что в доме тяжелобольной человек. Макс чувствовал себя чудовищно одиноко; он сидел, сжимая в руке стакан с бренди, которого ему совсем не хотелось, и смотрел на портрет человека, которого он вовсе не знал.

Рэндольф Ратледж. У Бентли его лицо, а у Кэтрин его глаза. Глаза, которые она может никогда не передать своим детям. Макс с трудом сдержал рвущееся наружу рыдание и уронил голову на грудь. Она была такой настоящей, такой бескорыстной и великодушной. Кэтрин была замечательным человеком, что большая редкость в царящем вокруг несправедливом мире. И в его глазах такой красивой, что он даже нужных слов не мог подобрать. Говорил он ей о своей любви хотя бы раз? Он любил ее и скрывал свои чувства. Она заслуживала лучшего. И, тем не менее, несмотря на все глупости с его стороны, она тянулась к нему, и он мог только раскрывать ей навстречу объятия. И именно он втянул ее в смертельно опасную игру, и теперь Кэтрин может не прийти в себя и просто умереть.

Конечно, он-то привык к крови. Да что там к крови – он привык к смерти; слишком часто он видел ее во всех мыслимых и немыслимых отвратительных формах. Но перед глазами у него стояла глубокая рана, раскроившая тело Кэтрин. Лучше уж пуля попала бы в него. И боль тогда было бы легче переносить, чем сейчас. Он обещал защитить ее. И не сумел. Макс вдруг почувствовал, что щеки у него мокрые, и в душе поразился тому, что он еще способен плакать. Последний раз он плакал, когда умер отец.

Макс зажмурился и снова пережил дикую ярость; вспомнив, как он увидел Воста, подмявшего Кэтрин под себя. И еще нож! Господи! Приставленный к ее сонной артерии. Мерзавец все время двигал его то вверх, то вниз. Как будто примеривался, где лучше перерезать ей горло. А Кэтрин все еще сопротивлялась, боролась с ним, как дикая кошка, каждый миг рискуя своей жизнью. Макс быстро, но тщательно прицелился, чтобы стрелять наверняка. Или он только решил, что хорошо прицелился? Неужели у него от сдерживаемой ярости все-таки невольно дрогнула рука? Или Вост не вовремя пошевелился? Он не знал. И никогда не узнает. Да, негодяя он убил – и не жалел нисколько о своем поступке. Но пуля пронзила и Кэтрин. И теперь ему просто хотелось умереть.

Послеполуденный ветерок шевелил на окнах шторы и они, мотаясь в открытых окнах, казались легкими белоснежными облачками. За окном, на улице, мальчишка – разносчик газет охрипшим голосом выкрикивал заголовки вечерних новостей, настырно всучивая свой бумажный товар прохожим. Где-то в глубине дома тикали напольные часы. Тикают, тикают, тикают. Сейчас дорог каждый миг. Каждый момент – решающий. Как вообще может идти время, если ничего не происходит? Где Гривз? Куда делся Кембл? Почему они не выйдут и не скажут ему ... Что они могут ему сказать? Его горе граничило с гневом. Неужели он и в самом деле так мало значит в жизни Кэтрин? Неужели он такой ничтожный, что его можно бросить одного в темной гостиной в полном неведении?

Ответ казался все более очевидным. Да. Он не был ее мужем. Он даже не был ее женихом. Для ее друзей и слуг он всего лишь один из ее многочисленных знакомых. Короче говоря, у него нет никаких прав вообще. И он сам хотел такого положения, разве не так? Хотя на самом деле она каждый раз старалась, чтобы между ними сложились хоть какие-нибудь отношения. И всегда – по крайней мере, до вчерашнего дня – он старательно не подпускал ее к себе. Держал какую-то часть своей души про запас. Он боялся запутаться в тех не всегда ясных ему самому чувствах, которые испытывал к ней. Боялся, что окажется для нее недостаточно хорош. Боялся, что она не сумеет понять его тайные мечты. Или его тайные страхи. Боялся, что любовь к ней перевернет всю его жизнь.

А сейчас изменилось что-нибудь или нет? Слишком поздно. Служебные обязанности, возложенные на него Пилем, не значили ровным счетом ничего. Все прошлые годы в полиции – всего лишь воспоминания. Убийство его отца, горе его матери, даже его собственные попытки доказать самому себе непонятно что ... Господи, все казалось теперь таким мелким и пустым. Оголтелый приверженец справедливости, как его называл Пиль. Пусть все катится к чертям! Благородные идеалы внезапно начали отступать перед натиском очень простой и понятной вещи, которую по глупости своей большинство мужчин не ценит. Ему хотелось нормальной жизни. Хотелось собственного домашнего очага. Чтобы у него была жена. Чтобы были дети. Не так уж и много, что ни говори.