Она машинально осенила себя крестным знамением.

Странно, но ее жест ничего, кроме раздражения, у де Роуэна не вызвал.

– Простите, мэм, но мой отец занимался виноторговлей, а не купеческими делами.

Донна София с такой силой стиснула губы, что они аж побелели.

– Когда он лег с моей дочерью на брачное ложе, то стал купцом. Таким был наш уговор. Моя безрассудная Жозефина надумала в него влюбиться, и мы заключили сделку: его многочисленные виноградники в Европе и мой миланский торговый дом по экспорту. Могучий союз, что и говорить! И все делалось ради тебя, ради твоего будущего!

– Тогда кому-то не удалось объяснить все это бонапартистам, не так ли? – ответил де Роуэн, озлобленно тыкая вилкой в стоявшую перед ним миску с салатом. – В противном случае, я просто уверен, им и в голову бы не пришло спалить ко всем чертям наше поместье и виноградники.

Старушечий кулак еще раз опустился на стол, но уже потише.

– Виноградная лоза вырастет снова, – грустно проговорила София. – Я вот только боюсь, как бы твое сердце уже не умерло. Тебе почти тридцать семь лет, и я тебя спрашиваю: где же твоя страсть? Где жажда жизни? Конечно, ты не преминешь сказать – в работе на благо человечества, вот где! Тогда ты просто глупец. Ты знаешь, что случилось с твоим отцом! Они слопали его и не подавились – и довели мою дочь до того, что она·проплакала все глаза и·раньше срока сошла в могилу. Тебе не кажется, что англичане когда-нибудь точно так же слопают и тебя? для них ты чужак, внук, и где ты появился на свет, не имеет значения.

С утомленным видом синьора Кастелли поднялась из кресла.

– Мария, проводи меня наверх. Что-то мне расхотелось есть. Уж лучше закрыться в спальне и голодать до смерти, чем мучиться от горечи в груди.

Задавив на корню все свои рвущиеся наружу душевные волнения, де Роуэн быстро поднялся из-за стола, небрежно бросив салфетку на скатерть.

– Бабушка, простите меня за то, что так часто доставляю вам огорчения. – В порыве чувства он взял ее руку и поднес к губам. – Сердце мое не лежит к коммерции, но будем надеяться, что оно еще не умерло.

Однако синьора Кастелли только что потерпела очередную неудачу и, как всегда в таких случаях, просто сделала вид, что никакого жаркого препирательства не было.

– Я притомилась, внук, – повторила она еще раз. – Пойду поднимусь к себе.

Он смотрел ей вслед, смотрел, как она перешагивает через порог столовой и оказывается в потоке солнечного света, щедро лившегося через широкое венецианское окно. Он вдруг обратил внимание на то, сколько седины появилось в когда-то иссиня-черных волосах его бабушки. Она уже не была хитрой и коварной; она действительно начала стареть. Боже мой, о чем он думает? Она старуха вот уже два десятка лет! И все время без устали бьется за то, чтобы все делалось правильно, по крайней мере, так, как она считала правильным.

Но ведь тем же самым занимается он сам сейчас.


Едва нежные мелодии скрипок наполнили воздух, хозяин дома, лорд Уолрейвен, пригласил Кэтрин на давно ею не исполняемые и уже смутно знакомые танцевальные па вальса. Кэтрин грациозно кружилась по до блеска натертому дубовому паркету в мягком сиянии множества горевших свечей, все время чувствуя теплую ладонь лорда Уолрейвена, уверенно лежащую у нее на талии. Смех, бессвязная болтовня, то и дело раздававшийся звон хрустальных бокалов эхом разносились под высокими сводчатыми потолками зала. Народу толпилось очень много. По всей видимости, бал, что давал его светлость, пользовался неизменным блистательным успехом.

Хотя лорд Уолрейвен сердечно поздоровался с ней, когда их представили друг другу в самом начале празднества, сейчас он казался странно отстраненным. Ведомый неким великосветским чутьем, он танцевал среди других вальсирующих пар с неподражаемым изяществом. Кэтрин вся ушла в то, чтобы не сбиться с шага, и на волнительные переживания у нее уже не оставалось ни нервов, ни сил.

– Леди Кэтрин, вы были так любезны, что предназначили ваш первый танец для меня, – проговорил его светлость наконец после слишком затянувшегося молчания. – Первый вальс я обычно танцую с Сесилией. Сегодня первый бал в этом доме, который она за многие годы пропускает.

Кэтрин постаралась отвести взгляд в сторону, но не смогла. Ее партнер оказался поразительно красивым мужчиной и к тому же одним из самых влиятельных членов палаты лордов. Она чувствовала себя провинциальным ничтожеством из Глостера.

– Я опечалилась, узнав о тяжелой утрате, постигшей вашу приемную мать, – вполне искренне сказала Кэтрин.

– Меня случившееся тоже повергло в печаль, – кивнул Уолрейвен. – Хотя полагаю, что приемная мать не совсем подходит к Сесилии. В конце концов, я старше ее, а она теперь состоит в повторном браке.

Кэтрин с некоторым удивлением посмотрела на него.

– Мне кажется, что семейные узы, ваша светлость, разорвать безвозвратно просто невозможно. Часто даже тогда, когда мы желаем от них освободиться.

К ее изумлению, лорд Уолрейвен от души рассмеялся и увлек ее в очередной водоворот вальса. – Я думаю, что вы, леди Кэтрин, должно быть, очень мудрая женщина.

Кэтрин опустила взгляд на его галстук, украшенный крупным, овальной формы, изумрудом.

– Вы, сэр, более чем любезны, – заметила она, чувствуя, как лицу ее становится жарко. – Я прекрасно знаю, что тетя Изабель просила вас станцевать первый вальс со мной. Понимаете, она исполнена горячим желанием, чтобы я покоряла сердца.

Кэтрин кожей чувствовала, пока они неторопливо плыли в танце, как из разных концов зала ее то и дело обжигают и колют оценивающие и завистливые взгляды.

– А вы сами, леди Кэтрин? – шепнул его светлость, искусно увлекая ее за разукрашенную фестонами колонну. – Вы желаете покорять сердца? Или вам хочется, чтобы вас оставили в покое?

Свою речь он произнес таким тоном, как если бы, будь у него выбор, он предпочел бы последнее. В то же время в его вопросах таилось что-то еще, какой-то неясный намек. К счастью, Кэтрин оказалась избавлена от необходимости отвечать. Стихли последние аккорды вальса, и лорд Уолрейвен с загадочной улыбкой сопроводил ее через весь зал к тому месту, где сидела Изабель.


Де Роуэн прибыл к лорду Уолрейвену на бал в наемном экипаже, облачившись в свой лучший вечерний фрак. По мерилам светского общества одежда его не особенно впечатляла, но и не выглядела немодной. По тем же высокомерным мерилам прибытие в наемном экипаже принималось неприязненно. Ему же казалось удобнее взять наемный экипаж, чтобы проехать несколько кварталов от особняка Уолрейвена на Хилл-стрит, чем везти карету из дома бабушки целых четыре мили. Что же до того рода деятельности, которой занимался де Роуэн, то она не предоставляла ему возможности на обладание роскошной одеждой или собственной каретой.

Так что де Роуэн, пару раз одернув строгого покроя фрак для выходов в театр, начал медленно подниматься по ступеням с видом человека, идущего на эшафот.


Она увидела его сразу, как только он шагнул в зал. Окружавшие Кэтрин пустопорожние светские разговоры утихли до невнятного бормотания, когда она, замерев, наблюдала, как де Роуэн обменялся с лордом Уолрейвеном крепким, совсем не официальным рукопожатием. Скорее так жмут друг другу руки люди, состоящие в приятельских отношениях. Господи, они что, друзья? Подобная мысль ей в голову не могла прийти. Точно так же ей не могло прийти в голову, что она встретит его именно здесь, как, впрочем, и не ожидала она его увидеть вчера в гостиной у Гарри.

Сегодня он был в черном фраке и черных же брюках, скроенных в самом строгом и официальном стиле. Полотняная рубашка радовала глаз безукоризненной·белизной, галстук заколот скромной жемчужиной. Его одежда замечательно сидела на нем и шла к его смуглой коже. Внушительный рост – выше шести футов – и бриджи на пару с чулками делали его весьма привлекательным. На себя он напустил чопорный и официальный вид, прямо военный какой-то. Или полицейский.

Впрочем, ни тем ни другим он не был. Он ей солгал. Изабель своей легкомысленной болтовней вполне ее в этом убедила. На самом деле он служил полицейским судьей Вестминстера и получил специальное назначение в министерство внутренних дел.

Правда, когда-то он работал инспектором в речной полиции, затем прослужил капитаном в печально известном отряде по борьбе с контрабандой с Боу-стрит.

Конечно, полицейские инспекторы и люди с Боу-стрит не вращались в благовоспитанном обществе. Но мистер Пиль и лорд Уолрейвен его очень ценили и были с ним в дружеских отношениях. Кэтрин просто потрясло, когда она узнала, что Изабель не только его прекрасно знает, но и чрезвычайно высокого мнения·о его способностях.

Кто-то осторожно тронул Кэтрин за локоть. Она обернулась и увидела, что рядом стоит Изабель.

– Кэтрин, дорогая, – слегка нервничая, обратилась она к ней. – Не будешь ли ты так любезна пройти со мной в гостиную? Лорд Бодли буквально умоляет представить его тебе. Хотя он мне совсем не по душе, отказать ему нет никакой возможности.


Лорд Уолрейвен уединился с де Роуэном в своем личном кабинете всего на четверть часа. Состоявшийся разговор вселил в де Роуэна новый оптимизм. Они с Сиском провели большую часть дня в беседах с родственниками леди Сэндс и их прислугой в эфемерной надежде, что кто-то что-нибудь слышал или заметил. Ничего. Скрупулезное отслеживание передвижений леди Сэндс в день ее убийства также мало что добавило. Поэтому на бал он отправился, оставив всяческие надежды сдвинуть расследование с мертвой точки.

Благовоспитанность требовала, чтобы он сразу выложил все карты на стол. Что он и сделал, показав Уолрейвену список друзей Сесилии. Его светлость говорил со всею любезностью и подтвердил, что четверо из списка присутствуют на балу. Более того, он даже предложил представить им де Роуэна. Он знал, что официальные представления требовались обязательно, чтобы великосветские господа снизошли до беседы с персоной, в чьем знатном происхождении и принадлежности к высшему свету они могли усомниться. Так что де Роуэн следующие полчаса провел рядом с Уолрейвеном, переходя от одних гостей к другим в череде представлений. Он старательно запоминал тех из них, с которыми желал встретиться еще раз. Если Уолрейвена и смущало то, что ему приходилось представлять бывшего полицейского своим гостям, на его изысканных и утонченных манерах это никак не сказалось.