Анри помолчал.

– Я стал искать, – продолжил он. – Меня словно подзуживал бес. Я проводил часы в галерее, в библиотеке, за древними рукописями. Я чувствовал, что есть какой-то пробел. Пойдемте со мной, Джон, я расскажу вам по дороге.

Они долго шли длинными коридорами, парадными залами, галереями, погруженными во мрак, со сводами, схожими с монастырскими, где каждый шаг гулко разносился в пространстве. Перед ними вставали каменные лестницы, покрытые пылью и паутиной. По всему было видно, что люди давно не заглядывали в эти уголки замка. Джон потерял ориентир и всецело полагался только на своего спутника. Молодые люди стали взбираться по винтовой лестнице. Сильно пахло птичьим пометом, повсюду лежали перья.

Анри зажег фонарь. Было что-то жуткое в его розовом свечении.

– Осторожно, Джон, – предостерег Анри, – здесь все очень старое. Где-то есть пролом в крыше. Обычно здесь живут голуби. Черт их знает, куда они деваются зимой, наверное, улетают в город… Так вот, мой друг, поиски увенчались успехом. В галерее выставлены портреты далеко не всех предков. Но, тем не менее, все они имеются в замке, в одном из старых флигелей. Надо сказать, они не в лучшем виде, перепады температур и прочее…

Кое-где провис холст, что-то потрескалось, что-то потемнело. Два портрета, написанных на дереве и вовсе погрызли мыши. Кто знает, сколько они находятся там, быть может, столетия…

– Почему же такое отношение к этим памятникам? – спросил Джон в недоумении.

– О, Джон! – Это опальные предки, – сказал Анри. – Преступники, предатели, вероломные убийцы. Не все они даже упоминаются в хрониках.

Граф с трудом открыл дверь, обитую железными пластинами. Они вошли в зал, где в беспорядке были разбросаны ржавые щиты, шлемы, возвышались пирамиды мечей и копий.

– Это бывшая оружейная, – вздохнул Анри. – Время безжалостно и, когда-то грозное оружие теперь стало бесполезным хламом.

Они миновали зал и вошли в каморку, дверь которой была так низка, что им пришлось нагнуться. На темных панелях размещались в два, а то и в три ряда портреты разных размеров, все как один укрытые сукном. Анри снял покрывала с двух крайних рам. Дерево, на котором были написаны портреты, рассохлось и потрескалось.

– Это самые старые, – сказал Анри. – Один из первых представителей Генри – Титус и его супруга Агнесса. А вот их внук, Ричард, который задушил свою невесту по ложному подозрению и собрался пойти в монахи, но тут, кстати, подвернулась война. Он отличался особыми зверствами, поджоги, грабежи, насилие были в ходу у его людей. Ряса, кстати, стала его отличительным знаком.

Готфрид смотрел на грозного рыцаря, облеченного в монашескую одежду и опоясанного мечом.

Анри открывал портреты один за другим, коротко рассказывая историю жизни изображенных людей.

– Все, дальше нам не надо, – проговорил Анри. – Пусть остальные покоятся с миром. Мы нашли то, что искали. Боллармин и Родана. Даже здесь, в этом сыром склепе, они рядом.

Молодой граф подошел и осторожно снял серое истлевшее сукно, покрывавшее один из двух портретов, потом такое же покрывало упало с другой рамы, поднимая облако пыли. Изумленному взору их открылась тайна, которую время хранило за семью печатями. Молодой человек отступил и молча вглядывался в черты преступной графини. Анри стоял у стены, держа фонарь на вытянутой руке.

На Джона из тяжелой дубовой рамы, с потемневшего холста глядела Адель. Это было то же узкое бледное лицо, с совершенными чертами, надменное выражение рта, те же удлиненные черные глаза, суровые и страстные. Волосы были спрятаны под чепцом, лишь на висках струились тонкие черные пряди. Ее правая рука лежала на груди, словно она пыталась защитить сердце, большой палец касался золотого медальона с изображением водяной лилии. Потрясенный, Готфрид не мог вымолвить ни слова.

– Смотрите сюда, дружище.

Джон вздрогнул. Ему показалось, что это не голос молодого графа, он будто принадлежал другому человеку. Готфрид заскользил взглядом вслед за розовым фонарем.

– Это Людвиг Боллармин, смотрите, Джон Готфрид, – сказал граф.

И взор молодого человека устремился на портрет рыцаря. Это был мужчина с благородной осанкой и широкими плечами. Его глаза серые, как сталь, светились гордостью и энергией, его рот выражал суровость и холодность, а подбородок – твердость. В его длинных темных локонах, обрамлявших лицо, виднелись нити ранней седины. Холст сильно потемнел, но было видно, что рыцарь укрыт плащом.

– Что скажете на это, Джон? – приглушенным голосом спросил Анри. – Вы молчите? Ну же! Смелее! Не зря ведь я сидел в этих чертовых архивах! Джон Готфрид и Людвиг Боллармин – одно лицо! Потрясающе. Скажите, дружище, у вас никогда не возникало здесь, в этих стенах, ощущение дежа вю? Признайтесь. Это опасно, Джон, – продолжал он после паузы. – Я не вправе делать выводы. О боже, никаких выводов! Но, быть может, виток истории повторяется? Я не любопытен, Джон. Будьте покойны, завтра я уеду.

Готфрид так и не нашелся, что ответить. В молчании возвращались они в жилые помещения, и Джон чувствовал, что Анри била нервная дрожь, он расстроен, зол на весь мир. У самого Готфрида было осунувшееся лицо и усталые глаза.

– Доброй ночи!

– Вам тоже.

Джон лениво поднялся в свою комнату. Часы подбирались к одиннадцати. Ночь стояла непроглядная. Он был опустошен, кем-то выпит. Без сил упал он на постель. Пальцы потянулись к пуговицам рубашки и замерли. Адель, Адель, если бы ты была рядом. Если бы я мог любить тебя, ни от кого не прячась. Мне нет дела до твоего прошлого, до твоих тайн, я люблю тебя такой, какой ты предстала предо мной. И я отдам тебе свое сердце. Я иду к тебе безоружный, с верой в тебя, я благодарен тебе за то, что могу любить. И ничего не потребую взамен, моя Адель.

Он улыбнулся показной и ироничной улыбкой. «Истина всегда проста», – подумал он.

Всходило солнце; его бледные лучи с трудом пробивались сквозь туман; голые ветки в тех местах, куда падал свет, серебрились влагой. Все в замке спали, только истопник из своей башенки видел, как отъезжает зеленый «Оксфорд».

ГЛАВА 15

Близилось Рождество. Из Лондона приехала леди Генри с красавицей Габриэль, Ричардом и миссис Уиллис. У мальчика начались каникулы, и он был счастлив этим. Никогда Генри-холл не был для него так желанен, никогда еще его так не влекло к родителям. Он сильно вырос и еще больше похорошел. В темных глазах, прежде светившихся одной лишь дерзостью, появились спокойствие и уверенность. Волосы, которые он раньше отпускал едва ли не до плеч, были коротко подстрижены. Носил он строгий мундир курсанта.

Выпал снег, его серые сугробы возвышались в саду и парке по обочинам дорожек. Дни стояли теплые, сырые, но снег не таял, только постепенно уплотнялся и проседал. Лорд Генри заявил, что до Рождества никуда не уедет, даже если будут гореть его фабрики. Адель была со всеми приветлива и нежна, ей так шла эта новая милая улыбка. Джон купался в ее свете.

Однажды, когда семья пила кофе, они, по молчаливому соглашению, сбежали из столовой, и битый час, держась за руки, бродили по парку в самых отдаленных его уголках. Адель смеялась шуткам Джона, а он не мог отвести глаз от ее белозубой улыбки, от прекрасного лица, обрамленного мехом, от бровей, схожих с чайкой, вылетающей из-под черного тока с брошью и пером. На графиню изливалась любовь, она почти забыла свою надменность и капризы. Вскоре приехал Анри. Он был насторожен, но ласков, и по-прежнему влюблен в графиню. Настала рождественская ночь. Никого не ждали. Семья собралась в каминном зале, при свечах. Пахло апельсинами, Ричард и Габриэль то и дело трещали фольгой разворачиваемого шоколада. Слуг отпустили. Шампанское разливал Анри. При зыбком свете леди Генри с улыбкой наблюдала, как в тонком фужере бегут вверх пузырьки.

Через два дня в замке был назначен бал, согласие на который леди Генри не без труда получила у мужа. Анри, неизменный раб всех причуд Адели, по приезде деятельно занялся приготовлениями к празднику. Было много приглашенных из блистательного общества столицы.

Леди Генри, эта гордая красавица, приобрела толпу ревностных поклонников, которые были рады видеть ее после столь длительного перерыва. Особенно один из них, который пользовался некоторым расположением этой обольстительной, прихотливой женщины, неуловимой, как дым, принимающей поклонение как должную дань своей красоте. Это был юный граф Стэйн, готовый следовать за нею тенью, пожелай она того. Порой она дарила его ободряющей улыбкой, огненным взглядом, порой не замечала вовсе. Несчастный Стэйн в благоговении сыпал к ее ногам цветы. Душу Анри охватила мрачная ревность. Он видел, как глаза Адели разгорались хищным блеском, стоило кому-нибудь из поклонников неосторожно приблизиться, или как мягко светились они нежностью, когда графиня обращала своей взор на Джона Готфрида. Толкаемый страстью к этой женщине, Анри старался быть ближе к ней, она, казалось, отвечала его увлечению, пуская в ход свой блестящий ум. Что-то демоническое было в этих двух личностях, пылких, страстных, одинаково красивых и молодых. Анри испытывал муки, но, сознавая весь ужас своей преступной любви, страдал безмолвно. Он отлично понимал, что ни к Стэйну, ни к другим своим поклонникам Адель не чувствует ровно ничего, что они только игрушки в руках этой утонченной кокетки, ибо такова ее природа. Но инстинкт подсказывал ему, что есть человек, к которому она питает чувство, переполняющее ее сердце. Он пытался найти, понять, кто этот человек, и все больше утверждался в мысли, что это Готфрид.

День бала настал. Накануне из Виндзора и Хай-Уикома были доставлены провизия и цветы, ибо небольшая оранжерея лорда Генри не могла обеспечить роскошное празднество благоухающими гирляндами. Лорд Джемисон прислал из Кэрет в помощь слуг и официантов. Гости стали съезжаться. Подъездная площадка была запружена автомобилями. Повсюду слышались разговоры, играла музыка.