Наталья Павлищева - Леди Гамильтон и Адмирал Нельсон. Полжизни за любовь

Гийом осторожно выглянул из-за угла. Когда, наконец, эта чертова кукла выйдет от скупщика?! Ноябрьский ветер в Кале не слишком жалеет бездомных, Гийом окоченел, поджидая ту, которую столько выслеживал.

Старая Нинетта ворчала:

— Не трогай ее, она леди…

Леди! Скажет тоже! Разве леди ходят в чем попало и живут в полуподвале без окон? А назвать себя можно кем угодно, если эта толстая желтая старуха леди, то он, Гийом, лорд, не меньше. Или вообще король! Гийом захихикал, но тут же опомнился и спрятал лицо в рваный грязный рукав, вернее, то, что когда-то было рукавом. Глупая Нинетта всех англичанок считает леди…

От иронических размышлений Гийома отвлекло появление в двери дома женщины, одетой ненамного лучше, чем сам Гийом. Подол ее платья потрепан, а накидка едва держалась на плечах от ветхости. Наметанный взгляд бездомного сразу отметил красивый бархатный кошелек, который женщина старательно прижимала к животу. Ясно, старуха что-то получила у скупщика и в кошельке звонкие монеты. Это было именно то, ради чего Гийом столько мерз, поджидая свою жертву. И пусть Нинетта говорит что угодно, золотишко заткнет ей рот, а красивый, расшитый бисером кошелек добавит радости, потому что его тоже можно продать.

Эмма действительно получила деньги, но не несколько звонких монет, как полагал Гийом, а всего одну, скупщик тоже не глуп, он сразу понял, что женщина очень нуждается и торговаться не станет. И долго не проживет, вся желто-оранжевая, кашель с надрывом, до весны не дотянет. А камея была хороша… Но хитрый старик покачал головой:

— Кому я ее продам? Никому… выброшенные деньги.

Однако стоило Эмме выйти за дверь, как скупщик схватил большое увеличительное стекло:

— Прекрасно… прекрасно…

Он знал, кому предложит эту камею — мистеру Генри Кэдогану, этот англичанин знает толк в красивых безделушках…

— Нэнси! Принеси мой плащ!

Скупщик торопился скорей показать удачную находку Кэдогану.

Женщина торопливо шлепала полуразвалившимися башмаками по лужам, в которые превращался падающий второй день снег, не замечая ни промокших ног, ни пронизывающего ветра. У нее есть деньги на то, чтобы купить еду на целых два дня! Мысль о том, что будет делать на третий, старательно отгоняла.

Жизнь давно приучила ее не задумываться дальше нынешнего вечера, хотя надо бы, потому что есть еще Горация. Не размышлять о будущем дочери не могла даже Эмма.

Она так задумалась о девочке, что едва не налетела на вынырнувшего откуда-то оборванного человека.

— Леди, — насмешливо поклонился Гийом, — дайте нищему на пропитание.

Женщина прижала кошелек к груди, беспомощно оглядываясь. На улице никого, но если бы и были, кто станет вмешиваться в спор двух оборванцев?

— У меня нет денег…

— Ну что вы… Разве у такой леди может не быть нескольких красивых монет?

Гийом вдруг с неожиданной для него прытью метнулся к Эмме, вырвал кошелек и бросился прочь по улице. Он сильно хромал, и не будь женщина такой слабой, легко догнала бы грабителя, но Эмма только растерянно смотрела ему вслед. А потом плюхнулась прямо в снег и заплакала. Больше нести скупщику нечего, значит, им с дочерью оставалось только умереть от голода.

Вышедший из дома скупщик увидел и женщину в грязном снегу, и поспешно ковылявшего прочь оборванца. Он все понял, но ни догонять Гийома, ни подходить к Эмме не стал, напротив, свернул в противоположную сторону, не желая задерживаться из-за неприятного происшествия. Правда, пришлось сделать немалый крюк, чтобы добраться до дома Генри Кэдогана до темноты. Ему вовсе не хотелось тоже стать жертвой ограбления, возвращаясь от клиента обратно.

Горация прислушалась. Эмма, которую она называла матерью, после вчерашнего похода куда-то лежала молча. Ее хриплое дыхание перебивалось только надрывным кашлем. Девочка не спрашивала, куда ходила женщина, знала, что не ответит. Эмма никогда ничего не рассказывала Горации.

В комнате темно, крошечная полоска с мутным стеклом высоко вверху не могла пропустить много света, даже если бы на улице был яркий солнечный день, но осень выдалась пасмурной и очень холодной. Снег выпал рано, вернее, он летел с неба и превращался в жидкую ледяную кашу под ногами, в которой легко промокали и более крепкие, чем были у них, башмаки.

Еды дома никакой, в лавке даже из жалости больше в долг не давали. Если жалеть всех нищих в Лондоне, можно и самому стать таким.

Девочка куталась в тряпье, пытаясь согреться, у них не было не только еды, но и денег на уголь, чтобы растопить маленькую печурку. В комнате немного теплее, чем на улице, просто не дует ветер, но здесь холод промозглый, забирающийся под одежду постепенно, проникающий в саму душу. Эмма долго не протянет, это видно с первого взгляда, что будет с девочкой?

Стук в дверь заставил обеих вздрогнуть, Горацию просто от неожиданности, а Эмму от ужаса: кредиторы?!

За дверью стоял молодой человек:

— Леди Эмма Гамильтон?

Она обреченно кивнула. Ее разыскали, значит, снова упекут в тюрьму за долги, и Горацию ждет сиротский приют или что похуже. Хотя, может, сиротский приют и не так плох, там, по крайней мере, будет еда и не будет так холодно. А еще не будет рядом умирающей от цирроза печени, опустившейся женщины.

— Я Генри Кэдоган… Боюсь, мое имя вам ни о чем не говорит… Узнав, что… — он на мгновение запнулся на слове, но нашел в себе силы выговорить, — что жена адмирала Нельсона и его дочь находятся в столь плачевном состоянии, я хотел бы… Вот. — Он буквально ткнул в руки Эмме конверт и поспешно ретировался. В крошечной комнатке стоял такой запах разлагающегося, давно не мытого тела, запах нищеты, что оставаться не хотелось ни одного лишнего мгновения.

Когда за странным посетителем закрылась дверь, Эмма сообразила заглянуть в конверт. Там лежали семьдесят пять фунтов стерлингов — немыслимая для них с Горацией сумма, которая позволит отправиться в Италию, туда, где тепло, где Эмма перестанет кашлять и выздоровеет… А, еще в конверте та самая камея, которую Эмма так неудачно продала вчера.

Генри Кэдоган не стал говорить, что, увидев в руках скупщика камею, парную той, что имелась у него самого, заставил рассказать о женщине, принесшей ценную вещь. Господин Дами на улице Франсез подтвердил, что у него снимает чуланчик Эмма Гамильтон с дочерью.

И все же Эмме Гамильтон не суждено было отправиться в Италию, туда, где солнце и тепло…

Девочка была красива, божественно красива, это признавали все. К тому же Эмили рано оформилась и в четырнадцать выглядела на все семнадцать. Крепкая высокая грудь, плечи, ноги… но самое привлекательное — лицо. Большие голубые, в сумраке становившиеся фиалковыми глаза, совершенной формы носик и алые, безумно привлекательные губки. Нежная кожа (ей удалось не подхватить оспу, испоганившую большинство лиц в деревне), стройная фигурка… недостаток один — скошенный маленький подбородок, но он бросался в глаза только в профиль, а стоило Эмили вскинуть изумительной красоты глаза, как забывалось не только о подбородке, но и том, куда шел!

На нее заглядывались все — от парней, у которых кровь играла в венах, до стариков, восхищенно цокавших языками, мол, даже в наши годы таких красавиц не было. А ведь известно, что раньше все были моложе и красивей, даже женщины, которые почему-то быстро превратились в старух.

Мать Эмили Мэри Лайон видела повышенный интерес местного мужского населения к дочери и понимала, что это добром не кончится. Конечно, можно было бы просто выдать ее пораньше замуж, но Мэри вовсе не желала дочери повторения собственной судьбы. Мэри Кидд была красива, конечно, не как дочь, но все же. Ее тоже постарались выдать замуж, хотя и не так рано, за кузнеца из Несса Генри Лайона.

Генри был добрым малым, и у Лайонов родились бы еще красивые дети, но Генри вдруг умер, оставив молодую жену с крошечной дочерью на руках. Несс — деревушка еще более бедная и затерянная, чем Хаварден, где родилась сама Мэри. Женщине с ребенком делать там совершенно нечего, разве что погибать, потому Мэри вернулась домой.

Мать приняла ее спокойно, потому что Мэри работы не боялась, и руки у нее хорошие.

Но прошли годы, и Мэри решила, что дочь не повторит ее судьбу. Случайно встретившаяся на ярмарке в воскресный день (туда отпускали два раза в год) бывшая подруга, сумевшая выбраться в Лондон, рассказала, что там можно устроиться прислугой в приличный дом.

— Но как узнать, какой дом приличный?

— Я тебе сейчас запишу адрес, я знаю, там хорошие люди, они возьмут тебя…

— Я не умею читать.

— Совсем?

— Подожди, Анна, дочь умеет, она прочтет. Только пиши четко, чтобы разобрала.

Сара Кидд была страшно недовольна тем, что дочь собирается уезжать. Да еще и прихватив с собой Эмили.

— Сама езжай, а девчонку пока оставь! Устроишься, тогда и приедешь за ней.

Легко сказать — приедешь, а вдруг это долг бyдет невозможно, хозяева могут не отпустить. Нет, она возьмет Эмили с собой, к тому же девочка грамотная, кто иначе прочтет адрес на бумажке?

Но матери Мэри возразила иначе:

— Пока я устроюсь, ее тут обрюхатить успеют.

— А я на что?!

Сара Кидд и впрямь никого и ничего не боялась. По деревне ходил слух, что однажды, когда она привычно развозила уголь на своей тележке, запряженной едва живым осликом, какие-то бродяги решили отобрать у женщины те немногие монеты, что удалось заработать за день. Сара не испугалась, она так отходила нападавших кнутом, что незадачливые грабители задали стрекача.