– Чую. – Она бросила заталкивать под платок выбившиеся пряди – все равно без толку. – Вы, Васенька, идите, я догоню. Спасибо вам. И ты, Аниска, возвращайся домой.

Вася послушался, и Аниска, после неизбежных пререканий (мол, велено сдать барышню на руки Ивану Парфеновичу, и все тут), – тоже. Маша дошла до крыльца; остановилась, взявшись за резную балясину. Посмотрела вверх, глубоко вдыхая сырой, полный горькой свежести воздух.

И впрямь славно. Эти бегущие по ветру сизые клочья в небе… галки орут. Мокрый осиновый лист прилип к забору, такой алый, яркий, аж глаза режет. Вот как понять: сиротское это время – осень, и на душе так неуютно, тревожно… а хорошо! Она размотала платок, тряхнула головой – растрепанная коса тяжело упала за спину.

– Зря это вы, простудитесь.

Она вздрогнула. Обернулась резко, забыв, что неустойчива и должна обязательно за что-нибудь держаться. И тут же представила, как могла бы растянуться, и краска бросилась в лицо. Да что же это, вечно все не слава богу – и перед кем!.. Новый управляющий, остановившись на дороге, весело глядел на Машу. От этого взгляда она то ли рассердилась, то ли просто осмелела и заявила в ответ:

– Сами-то! Мне к холоду не привыкать, а вот вы…

Он засмеялся. Тряхнул непокрытой головой, светлые волосы – куда светлее, чем у нее, – упали на лоб и тут же опять взлетели от ветра. Мальчишка, подумала Маша. Неужто и правда – из самого Петербурга, ученый, Горный институт кончил?..

– Жалко, крылышек нет, – посетовал инженер, переведя взгляд с нее на грязную лужу, которую ему предстояло одолеть, – у вас-то у всех при таком климате наверняка отрастают… наподобие как у эльфов… – Он ловко перепрыгнул лужу и, быстро пройдя по мосткам, остановился возле крыльца. Снова поглядел на Машу, и она осторожно шагнула назад, спасаясь от этого веселого взгляда снизу вверх (господин Опалинский был высок, но Маша – на крыльце – все-таки выше).

Что глаза-то у него – в зелень… У тальника листья такие, когда их ветром выворачивает… И веснушки точно как у Васи. А где мошка покусала, не сошло еще… Ох, да о чем я думаю – уставилась, да еще стою перед ним простоволосая, как последняя дура!

Будь у нее и впрямь крылья – кинулась бы прочь опрометью, а так только крепче ухватилась за балясину. Впрочем, Опалинский, далекий от Машенькиных сложных переживаний, вовсе не собирался ее смущать.

– Не будем дожидаться официальных представлений, ладно? Понаслышке-то уже знакомы. Я вас и видел вчера: шли мимо конторы…

Маша тотчас вспомнила, как, по наущению зловредной Аниски, ходила вчера мимо конторы – якобы за каким-то важным делом, а по правде-то – чтобы вот на него, на этого нового инженера, посмотреть, хотя он ей совершенно ни с какого боку не нужен. Посмотреть так и не удалось; ему, значит, повезло больше.

Ох, тоже еще – везение!..

Тут, к счастью, Опалинский вновь переключил с нее внимание – на собственные сапоги, без особого успеха пытаясь отскрести с них грязь о скобу, прибитую у порога.

Отчистив по возможности сапоги, будущий управляющий оглянулся назад и как-то нервно, на манер породистых лошадей, передернул плечами. Машенька взглянула туда же, но не заметила ничего и никого, кроме вывернувшего из-за угла и неспешно идущего по улице Матвея Александровича Печиноги.

– Не правда ли, на пушкинского Командора похож? – заговорщицки шепнул Опалинский. – Идет за мной от самого трактира. Я предложил вместе в собрание пойти, так он как будто не услышал. Вышел минуту спустя, и вот всю дорогу сзади шаги: шляп, шляп! Шляп, шляп! Хорошо, право, что еще не стемнело. Жуткая личность!

Машенька невольно улыбнулась сравнению (в идущем через грязь невозмутимом Печиноге и впрямь было что-то от сошедшей с постамента статуи), потом стала серьезной.

– Он неплохой человек, только несчастный. А специалист вообще редкий. Так батюшка говорит, Матвей Александрович на него уж десять лет работает.

– Может быть. Вам, коли вы накоротке, виднее. Но так, на свежий взгляд… И тетрадь эту, вон глядите, с собой под мышкой несет. Зачем ему, что он с ней ни на миг не расстается?

– Матвей Александрович ни с кем накоротке не знается. И про тетрадь никому не известно. Только то, что она всегда с ним. У него ведь не спросишь. А и спросишь – не ответит.

– Я и говорю – дюже странен ваш Матвей Александрович. – Опалинский скорчил преуморительную рожицу, явно стремясь вернуть улыбку на Машенькино лицо.

Машенька послушно улыбнулась, а Опалинский-Серж еще раз взглянул через плечо на подошедшего почти к калитке Печиногу и украдкой поморщился, припомнив вчерашнюю сцену, по сей миг раздражающую своей абсурдностью.


– …Ну и занесло вас, господин Дубравин! Стоило ли с родного Поволжья съезжать! – иронически пробормотал Серж, окидывая скептическим взглядом серое, как-то странно присевшее на один бок здание трактира, совмещенное, по утверждению полицейского чина, с местной гостиницей.

Разномастные окна лукаво подмигивали и тоже казались какими-то не особенно прямоугольными. Хотя веселенькие пестрые занавески на них (салатные – внизу, розовые – на втором этаже) слегка оживляли картину. На невысоком крыльце развалился черненький песик и что-то рьяно выкусывал в районе собственного причинного места.

Впрочем, внутри покосившегося трактира оказалось на удивление чисто. Заправляла всем хозяйством еврейская семья. Все трое чернявые, округлые, в разной степени заплывшие сытым жирком.

Младший сразу же отвел Сержа в его комнату. Комната тоже гляделась опрятной. Большой комод прикрыт кружевной накрахмаленной салфеткой, на столике – лампа с розовым тряпичным абажуром, на стене – рыночная картинка с портретом какого-то важного надутого чина.

– Спасибо, милый, – ласково, по-барски проговорил Серж.

Сам-то он с удовольствием поболтал бы с кучерявым парнем по-свойски, выспросил обо всем. Жиды, коли в люди выбились, обычно умны, сметливы, наблюдательны, всё про всех знают. Короче, полезные собеседники. Но коли взялся играть петербургского дворянина, так изволь соответствовать.

– Это кто ж такой будет? – Серж указал на картинку. – Сибирский губернатор, что ли?

– Не, то царь, – ответил молодой трактирщик. – Царь немецкий.

– Кайзер, что ли? – удивленно переспросил Серж и позволил себе чуть снисходительно хохотнуть. – Но отчего ж здесь?

– Маманя любят, чтоб важные были, – пояснил парень. – Говорит: порядку требуют самим видом. Это чтоб, значит, постояльцы не безобразили… Но то не про вас, конечно. Вы ж с самого Петербурга… – Глаза трактирщика, похожие на темные виноградины, мечтательно закатились, обнажив коричневатые белки.

«Портрет кайзера на стене, как молчаливый призыв к порядку, – подумал Серж. – Ну что ж… Не так уж глупо, как кажется…»

– Из Петербурга, это точно… – вздохнул Серж. – Но только он вон где остался. А я-то вот где… А что, милый, ты ведь здесь всех знаешь, есть ли мне здесь с кем знакомство свести? Я ведь, пока по тайге-то плутал, всякого передумал. Ты слыхал небось? – Трактирщик закивал головой и заулыбался, не без успеха изображая разом и понимание пережитого Сержем, и горячее сочувствие, и радость оттого, что все кончилось благополучно. – Мне бы теперь хорошо отвлечься, постараться забыть…

– Водки подать? – тут же откликнулся парень. – Пожалуйте! Есть хорошая как слеза, для знатных гостей маманя держит. С половины штофа обо всех горестях разом позабудете. А под моченую брусничку да сала шмат… Еще осмелюсь рекомендовать гречневую кашу рассыпчатую в горшочке, с растопленным маслицем… Принесть? Или сами в залу спуститесь?

От рекомендаций трактирщика рот Сержа разом наполнился слюной. А славно бы сейчас водки выпить! Холодненькой, да под хорошую закуску, про которую парень так вкусно рассказывает… Однако не стоит! После удара по голове да прочих скитаний кто знает, как на него водка-то подействует? Вдруг да сразу развезет, и не успеешь себя приневолить, как и выболтаешь все зараз кому ни попадя… Да хоть вот ему, еврейчику улыбчивому, он уж непременно где-нибудь поблизости окажется. Вон как глазенки-то любопытством блестят… Тут-то все разом наружу и выплывет. Не-ет, нельзя!

– Спасибо, милый, поем с удовольствием, но что-то не хочется сейчас водки. Я бы лучше поговорил с кем. Завтра-то мне в собрание идти, а сегодня вовсе пустой день получается. И спать что-то неохота. Есть кто еще из постояльцев-то?

– Есть. И как раз по вашей части. – Трактирщик с сомнением покачал головой.

Серж в это время глядел в окно, где черный песик гонял по площади раскормленного кота, казавшегося кровным родственником еврейского семейства, и потому сомнения в голосе и облике трактирщика не приметил. Кот лениво трусил вдоль забора, иногда, оборачиваясь, отмахивался лапой. На забор же отчего-то не вспрыгивал: то ли от лени, то ли от излишней полноты попросту не мог этого сделать.

– Горный инженер Матвей Александрович Печинога, – уточнил трактирщик. – Сейчас как раз обедает внизу, в зале.

– Вот и отлично! Подай мне, милый, туда еды. Вот то, что ты говорил. А я сейчас умоюсь и сразу спущусь.

Серж довольно потер ладони. Удачно как все получилось! Уж у местного-то инженера он выведает про городок, где довелось оказаться, все доподлинно и со всеми подробностями. Да и тот небось будет рад с человеком из Петербурга словом перекинуться. Главное – это сразу себя не выдать. Надо сначала спросить, где он горному делу обучался, и, если назовет Петербург, тут же назвать какой-нибудь другой город. От разговоров о работе можно пока увильнуть, сославшись на усталость и прочее, а вот если не захочешь говорить об альма-матер, преподавателях или (не дай бог!) однокашниках… тут уж сразу подозрения вызовешь…

Минут двадцать спустя Серж спустился в большую полутемную комнату (ту самую, которую молодой трактирщик называл залой). Скрипучая лестница казалась такой же перекошенной, как и весь дом, и ступал на нее Серж с некоторой опаской. Потому спускался неторопливо и сумел сверху разглядеть старшего трактирщика за конторкой (особенно хорошо была видна его темно-розовая плешь) и всех немногочисленных посетителей.