Наоми Кэмпбелл - Лебедь

– Но ничего не говорила!..

– Потому что не хотела, чтобы ты беспокоилась из-за меня. Люди обычно относятся к манекенщицам не очень-то серьезно. Сколько раз мне приходилось вступаться за тебя, объяснять, что ты не пустоголовая дурочка. Конечно, прямо так они в моем присутствии не заявляли, но думать-то думали. И потом, все эти рассказы насчет безумных вечеринок, наркотиков…

– Насчет наркотиков не могу сказать, но в вечеринках нет ничего безумного. Как видишь, я жива-здорова, – сказала я. – В конце концов молодость дается только раз. А здравый смысл – что ж, он в нашей профессии необходим, как и в любой другой. Ты развлекаешься, веселишься, получаешь кучу денег и возможность поездить по миру, какая выпадает далеко не каждой девушке… Но надо помнить: все это когда-нибудь кончится.

– Ты будешь скучать по той жизни? – спросила мама.

– Нет. Или да. Даже не знаю. Конечно, о чем-то буду страшно скучать. Но подумать только: сколько дней я провела в самолетах или в бесконечном ожидании фотографа перед съемкой! Сколько времени я потеряла… Я буду скучать по своим друзьям, по визажистам, парикмахерам – да по всем людям, которых я никогда бы не встретила, если б не стала моделью. Но я счастлива, что ухожу сейчас, в самом зените славы. И потом, теперь у меня есть Рори…

– И мы тоже. Твоя семья, – тихо добавила мать.

И это была чистая правда: для любой модели, как бы ни сложилась ее карьера, семья – это самое главное в жизни.

Назавтра мы с Рори оставили Гарри на попечение Салли и мамы, а сами поспешили в аэропорт, чтобы лететь обратно в Нью-Йорк. Откинувшись на спинку сиденья, я смотрела на проплывавшие за окном машины холмы Уилтшира, и во мне крепла спокойная уверенность, что все наши беды наконец-то позади. Демон ушел из моей жизни навсегда. На какой-то миг я задумалась: а что станет с Майо? Но тут наша машина выехала на шоссе, набрала скорость, и я сказала себе, что меня это больше не касается. Этот пласт моей жизни уже стал прошлым.

Но внутренний, тайный голос шепнул: напрасно спешишь, не будь так уверена.

Наконец наш самолет приземлился в аэропорту Кеннеди. Мы оба так устали после потрясений этой недели и после долгого перелета, что решили пораньше отправиться спать – каждый у себя. Правда, теперь мы могли уже не скрывать нашего брака и жить вместе, но в этот вечер решили оставить все по-старому: пожелать друг другу «доброй ночи», как в былые времена, а в одиннадцать – поглядеть в телескоп и послать друг другу воздушный поцелуй.

Рори довез меня до подъезда, швейцар Майкл проводил в номер.

– Вот вы и у себя, мисс Сван. Звоните, если что понадобится.

Красный огонек автоответчика мигал вовсю, но я его уже не боялась. Я прослушала все записи. Так и есть – от Майо, то есть Демона, ничего не было.

Я с наслаждением выкупалась в ванне, надела ночную рубашку и собиралась уже подойти к телескопу, чтобы послать Рори прощальный поцелуй перед сном, как вдруг услышала жуткий, знакомый звук. Он доносился из гостиной – туда я даже не успела зайти. И вот опять…

Выстрелы!

В гостиной кто-то стрелял – должно быть, из пистолета. Я взяла трубку, чтобы вызвать службу безопасности, но вдруг выстрелы стали громче, словно кто-то прибавил звук.

И я тут же положила трубку, ибо поняла, что справлюсь сама. Никакого пистолета не было. Просто пленка, на которой записаны выстрелы, и магнитофон, включенный на полную громкость.

Я завернулась в длинный махровый халат и вышла в гостиную. На диване сидел Майо – с магнитофоном.

– Привет, Сван, – сказал он как ни в чем не бывало. – Я открыл дверь маминым ключом. Не сердишься?

– Конечно, нет, Майо. Принести тебе чего-нибудь? Чашечку кофе?

– Нет. Останься здесь. – Он вдруг испугался. – Не уходи.

– А я и не ухожу. И не думаю уходить.

Да он просто большой неуклюжий ребенок, подумала я. Его длинное подвижное лицо, освещенное лунным светом, напоминало странные и прекрасные портреты Модильяни. Я не включила свет, но шторы были раздвинуты, и за ними сияли огни ночного Нью-Йорка.

– Послушай, Майо, – мягко спросила я, – зачем ты оставлял мне эти дурацкие послания?

– Я все расскажу. Я снова встретил Тесс. Я давно знаю ее, еще по Лондону. Тогда я верил, что нравлюсь ей, но потом она сбежала с этим Бобби. Я так хотел, чтобы она увидела, какой я на самом деле. Что я могу добиться для нее этого контракта. А ты… ты всегда была ее кумиром, она все время о тебе говорила. Она-то мне и показала ту статью в журнале, и твою фотографию, и тут я понял, что у меня есть твое фото. Я сам его сделал, когда был еще ребенком. Я снимал аппаратом, который оставила мне мать. Я хранил все свои фотографии, чтобы ей потом показать. Все, кроме той, где была ты. А когда мать стала приходить к тебе готовить и я узнал номер твоего телефона, я подумал, что…Ведь это было так просто. Я всегда чувствовал себя клоуном. Шутом. Дома никто не относился ко мне серьезно. Мне нужно было доказать им, что я… я…

– Чего-то стоишь?

– Вот именно. Что со мной надо считаться. А Энджи и отец никогда не принимали меня всерьез. Поэтому я должен был разыскать мать. Только она и относилась ко мне серьезно. Только она и оставалась со мной, пока ко мне не вернулась Тесс. И мой план сработал, верно? Она ведь получила этот контракт и заменила тебя, Сван.

Он смотрел на меня с тревожным ожиданием, ждал одобрения, поддержки.

– Да, Майо, она получила контракт. Но разве ты знаком с Энджи? Ты говоришь про Энджи, которая ведет дела Тесс?

– Да, но Тесс знает, что не должна рассказывать Энджи обо мне. Это наш секрет.

– Но откуда ты знаешь Энджи, Майо?

– Откуда? А ты как думаешь? Мы с ней выросли вместе. Она моя родная сестра.

Через несколько минут приехал Рори, я не подошла к телескопу в одиннадцать часов, вот он и забеспокоился. Майо уже спал, положив голову мне на колени. Мы оставили его в гостиной и провели ночь вместе. На следующее утро мы отвезли Майо домой к Брайди и сообщили ей новость: ее дочь летит в Нью-Йорк.

– Брайди, – спросила я, – как же Энджи смогла понять, что Майо – это ее брат Патрик?

– Наверное, она не до конца была уверена, но так ли уж много людей по имени Майо? А я всегда звала его только так – он родился в местечке Майо в Ирландии, я и сама оттуда родом. И мы все звали его так, когда он был маленький. Только потом отец стал называть его настоящим именем – Патрик. Старшие дети повторяли за отцом. А для меня он всегда был только Майо, и когда он объявился здесь и разыскал меня, то сам попросил звать его старым детским именем.

Я внимательно взглянула на Брайди: она выше Энджи, но волосы те же самые – черные, вьющиеся. И глаза васильково-голубые, как у дочери. Как они похожи! Раньше я смотрела на Брайди и видела только кухарку, а сейчас передо мной стояла красивая цветущая женщина, немного располневшая, – такая уж у нее работа – но все равно необыкновенно интересная. В молодости из нее получилась бы великолепная модель…

– Брайди, можно я кое о чем вас спрошу, если только это не слишком личное? Почему вы оставили семью?

Вместо ответа она открыла дверь и позвала:

– Феликс!

В комнату вошел высокий мужчина с седой бородой. Он увидел меня, и его приятное обветренное лицо осветилось улыбкой. Сразу чувствовалось, что этот человек ценит женскую красоту.

– Я полюбила, – сказала Брайди. – Я оставила семью ради любви. Джозефа Дойла я, признаться, никогда не любила. Думала, что люблю, когда выходила замуж. Но я тогда была совсем девчонка. А потом пошли дети, и мне стало казаться, что я попала в ловушку. Тогда-то мы и встретились с Феликсом. Все получилось само собой – он стал моим спасением. Он как раз собирался в Америку – ирландец в поисках новой жизни. Я ведь в душе романтик, Лебедь. Вспомните, как я радовалась за вас, когда вы встретили своего Рори. У вас это настоящее, уж я-то знаю. Как и у меня с Феликсом. Я увидела его и поняла, что должна быть с ним. Если бы я не ушла тогда, я бы ушла потом. Это я точно знала. И Джозеф знал, что бы он там ни говорил детям.

– Но вы никогда не звонили, даже не писали писем…

– Я считаю, лучше отрубить сразу. Если бы дети захотели меня найти, то можно было бы порасспрашивать людей и узнать дорогу. Майо ведь быстро меня отыскал. Вот и Энджи тоже приедет. Мы снова объединимся… Вот только что мы будем есть за праздничным столом? О Господи, надо поскорее бежать готовить…

Как прошла встреча Энджи с матерью, я не знаю. Должно быть, непросто. Может быть, даже лучше, что они жили порознь, пока Энджи подрастала. Уж слишком разные они по характеру – Энджи практичная и земная, упрямая, как отец, а Брайди – мечтательная и романтичная. И при этом превосходная повариха! Наверняка они бы все время противостояли друг другу, а Энджи досталась бы роль няньки при братьях и сестрах. Впрочем, кто знает?

Кто меня по-настоящему удивил, так это Тесс. В тот же вечер я позвонила ей в Лондон и рассказала о Патрике. Оказывается, она все о нем знала – конечно, кроме посланий Демона.

– Я снова встретила его в Париже, и с тех пор мы не разлучались. Он такой ранимый, Сван, и такой застенчивый… Но ведь и я очень долго была такой! Я поняла, что мне надо стать сильной, чтобы ему помочь. Я очень люблю его, Сван. И я очень многим ему обязана. Не считая Энджи, это единственный человек, который вдохнул в меня надежду в самом начале пути. Мы часто ходили пить кофе и много разговаривали. Говорили часами, и я потом всегда словно оживала. Я знаю, что причинила ему боль, когда уехала в Италию с Бобби. Он ведь такой уязвимый, Сван, еще больше, чем я. Надеюсь, Энджи все поймет. Сможет понять, когда сама полюбит по-настоящему. Патрику нужно лечиться, и теперь, слава Богу, мы все сможем о нем позаботиться. Нельзя лишать человека любви только потому, что у него чересчур ранимая душа. Наоборот, такие люди больше других нуждаются в любви, и мы все должны это понимать.