Лизетта позволила себе вспомнить то, что давно велела забыть. Последний день, когда она была счастлива. Тогда казалось, будто война – это что-то, что происходит с другими людьми. А они с Харриет были полны планов и надежд. Харриет отчаянно стремилась вырваться из опостылевшей жизни простой машинистки и, решив использовать Лизеттино знание иностранных языков, предложила вместе основать бюро путешествий. «Экскурсионные туры по континенту, Лиззи! – говорила она, сверкая глазами. – Ты только представь! Кто устоит?» Харриет успела побывать в Европе, и короткие поездки во Францию и Швейцарию разожгли в ней аппетит. Ей хотелось объехать весь мир.

«Мы выйдем замуж за каких-нибудь ужасно богатых европейцев. Я за барона – баронесса Харриет звучит очень благородно, – а ты непременно за графа, потому что «графиня Лизетта» просто само просится с языка», – фантазировала подруга, заливаясь хохотом при виде того, как Лизетта закатывает глаза. А через два дня она уже лежала на каталке больничного морга. Лизетту вызвали на формальное опознание. Тело Харриет успели отмыть от крови и грязи, так что ее лицо, по счастью, не пострадавшее, если не считать крохотной ссадины над бровью, выглядело спокойным и умиротворенным. Но смех покинул его.

Лизетта кашлянула.

– Мы договорились встретиться с Харриет после работы перед вокзалом. Она пришла чуть пораньше и как раз угодила под бомбежку. Я… Она была еще жива, когда я ее нашла.

Воспоминания обрушились на нее с новой силой. Даже едкий, чуть металлический запах крови Харриет. Ох, лучше забыть, каково было держать голову Харриет на коленях!.. Ей потребовались месяцы, чтобы заглушить, вытеснить эти воспоминания. Искоренить кошмарное ощущение беспомощности, которое она испытывала, пока жизнь подруги капля за каплей утекала прочь. Лизетта заставила себя стать посторонней свидетельницей смерти Харриет, а не сраженной горем участницей.

– Скажи маме и папе, что мне очень жаль, Лиззи… – Лизетта отчетливо помнила каждое слово, каждый оттенок тех последних минут перед тем, как подруга обмякла у нее на руках. – Они всегда хотели, чтобы я приходила на встречи чуть раньше назначенного времени. Но уж лучше б я разок опоздала. Тогда бы я сейчас не умирала.

– Ты не умираешь, Гэтти, – солгала Лизетта. – Ты просто ранена, и надо скорее доставить тебя в больницу в Уайтчепеле. Слышишь сирены «Скорой»? За тобой едут.

– Хоть раз все будут суетиться вокруг меня, – промолвила Харриет, окровавленной рукой погладив подругу по подбородку.

В этих словах не было ни тени злобы или зависти. Харриет вечно твердила, что из них двоих только Лизетта хорошенькая, умная, что именно Лизетте на роду написано побывать в самых разных местах и оставить в мире свой след. Лизетта возмущалась и спорила, но Харриет упорствовала. Из-за всего этого Лизетта лишь больше терялась и смущалась в обществе, тем не менее молодые люди усердно приглашали ее на свидания и на танцы, не обращая внимания на Харриет.

Раненая обратила на подругу взгляд затуманенных синих глаз.

– Ты здорово врешь. Ты всегда умела.

– Не надо разговаривать, помолчи, – сказала Лизетта, с болью отмечая, что кровь все сильнее заливает ее платье. Похоже, та «Скорая» ехала вовсе не за Харриет.

– Лиззи, отвлеки меня… – попросила Харриет. – Ты так хорошо рассказываешь.

– Хорошо. Представь, что мы с тобой сейчас в винограднике во Франции.

– Нет, лучше на лавандовом поле. Мы же договорились, что как-нибудь летом поедем поглядеть на лаванду, помнишь?

– Договорились. Чувствуешь, как она пахнет?

– Пытаюсь.

– Представь, как она покачивается вокруг твоих коленей, а ты стоишь прямо посреди цветущего поля. Что ты слышишь?

– Птиц, – ответила Харриет. – Жужжание пчел.

– И я. Ну-ка, подумай. Чувствуешь запах?

– Да, такой свежий аромат лаванды, когда я растираю ее в пальцах.

– Продолжай.

– Лето. Пахнет сухой землей.

Лизетта подняла голову – к ним наконец подходил кто-то из санитаров. Нагнувшись, он осмотрел раненую и печально покачал головой.

– Недолго осталось, – прошептал он.

Это было ужаснее всего – услышать подтверждение тому, что минуты друга сочтены.

Харриет стала еще одним человеком, которого Лизетта любила, но не смогла уберечь. Еще одной из тех, кто уходит, оставляя ее горевать в мучительном одиночестве. Когда подруга закрыла глаза, Лизетта знаком показала санитару, чтобы он шел заниматься следующими жертвами. Она не хотела, чтобы он разделил с ней смерть Харриет, не хотела чувствовать на плече его сочувственную руку, не хотела слышать утешительных слов. Все эти выражения сострадания пусты и никчемны – ей уже доводилось терять близких, и она знала: в таком горе не помогает ничего. Ничего! Лишь время.

– Мисс Форестер? – негромко окликнул Джепсон.

– Простите.

– Что вы испытываете, думая о том дне?

Лизетта смерила его сердитым взглядом. Как такое сформулировать?

– Злость, мистер Джепсон. И горечь. Невинная жизнь – оборванная так глупо и бессмысленно. Ровно так же было и с моими родителями. Эти чувства мне знакомы, мне пришлось научиться скрывать их – ни с кем не делить боль. У всех своих забот хватает. А Харриет оказалась единственной погибшей от бомбежки в тот день. Почему? Зачем?

– Такими мыслями легко себя довести, так что и впрямь с ума сойдешь, – предостерег Джепсон.

– Вот именно. Потому-то я и не думаю об этом. Не даю себе возможности об этом думать.

– Я слышал нечто похожее от ветеранов войны. Единственный способ, каким им удается защититься от невыносимой боли. Странно, что после всего, что вы видели и пережили, вы ходите домой прежним маршрутом и все еще назначаете встречи близ вокзала Виктория.

Лизетта пожала плечами.

– Молния в одно и то же дерево два раза не ударяет.

– Или вас возбуждает угроза гибели? – поинтересовался капитан.

Девушка никогда прежде об этом не думала.

– Нет, не возбуждает.

– Но вы явно не пугаетесь подобной возможности. У вас такой способ справляться со смертью родителей и бессмысленной гибелью Харриет?

– Это происходит по обе стороны Ла-Манша, капитан Джепсон. Немцы, французы, поляки, русские… все молодые… все умирают, все расстаются с мечтами, не только англичане.

– Да, – мягко проговорил капитан.

– Я не боюсь смерти, если вы это имеете в виду.

– Чего ж тогда вы боитесь, Лизетта?

– Быть заурядной, обыкновенной, – отозвалась она.

– О, позвольте вас заверить, в вас нет ничего заурядного.

Девушка опустила взгляд.

– Чтобы выглядеть, как вы, большинство женщин готовы в лепешку расшибиться. Вижу, вас это не радует, но, мисс Форестер, красота – это преимущество. Вам просто надо научиться, когда и как ей пользоваться.

– Звучит очень цинично, – заметила Лизетта.

– Почему? У вас есть дар языков, а еще дар красоты. Тут нечего стесняться. Ценны оба дара. Однако вы тщательно стараетесь скрыть свою внешность.

– Не те времена.

– Времена как раз самые что ни на есть те. В любой момент упадет бомба. Люди делаются опрометчивыми и рискованными, живут и развлекаются на всю катушку, ведь, может статься, их дни сочтены. А вы… вы, располагающая средствами для безбедной жизни, работаете официанткой в чайной. Скрываете изящную фигурку под бесформенными тусклыми платьями, лишь бы привлекать к себе поменьше внимания. Владеете домом в безопасной сельской местности, но предпочитаете обитать в средоточии опасности – в Лондоне, именно там, куда направлено острие ярости и злобы Гитлера.

– Не хочу быть трусихой.

– Трусихой?! – Джепсон тихонько вздохнул. – Вы обладаете всеми качествами, которые я ищу для наших специальных агентов во Франции.

Лизетта потрясенно замерла, не веря своим ушам. Вернуться во Францию?.. Эти слова снова и снова звенели у нее в голове. Но может ли она? Хочет ли?

– В вашей храбрости у меня нет ни малейших сомнений, – заявил Джепсон так уверенно, что девушка мгновенно поверила ему. – Помните, мы наблюдали за вами. При реве сирен вы невозмутимы, как устрица. Мы видели, как вы поторапливаете остальных зайти в убежище, пропускаете вперед матерей, рискуя жизнью, помогаете им уносить детей. Оказываете первую помощь жертвам бомбежек, даже глазом не моргнув. А когда хотите, мисс Форестер, вы отлично умеете флиртовать.

– Простите?

– Да-да. Наши люди были неподалеку, когда у вас в кошельке не оказалось денег, так что вы уговорили кондуктора позволить вам проехать в автобусе за поцелуй. Все пассажиры дружно аплодировали, когда через несколько остановок вы выскочили из автобуса и просто-напросто послали бедняге воздушный поцелуй. Вы действуете творчески, спонтанно, безупречно и не теряя самообладания. Преподаватели в Роуден-скул вспоминают вас как скромную и решительную юную леди, даже в период траура. Вы справились со своим горем, хотя могли положиться на одно только мужество. Вы умеете соображать на лету и от природы наделены склонностью к риску. Все эти качества достойны восхищения.

Да уж, они явно хорошо выполнили домашнюю работу.

– Расскажите мне о мисс Аткинс.

– Прошу прощения?

– Расскажите, что вы помните о женщине, которая сегодня вас сюда привела.

Лизетта, нахмурившись, опустила взгляд.

– Ну… высокая. Красивые волосы – темные, густые. Укладывает их так, чтобы сочеталось с ее пилоткой.

– Продолжайте.

– Угловатые черты лица. Высокие скулы, точеный нос и подбородок, довольно тонкие губы, изящные мочки ушей. Веки чуть-чуть нависают над глазами, но взгляд прямой, устрашающий. Чудесный цвет лица. Резкая, немного чопорная, лишнего слова не вытянешь – хотя я от неловкости пыталась завести с ней разговор, когда мы поднимались по лестнице. Однако я бы ей доверилась.

Капитан Джепсон усмехнулся.

– Интуиция вас не подводит – она самый ответственный человек из всех, кого я знаю. Неплохо, неплохо… Теперь задание потруднее. Расскажите мне о женщине за стойкой регистрации.