Из-за занавески вышла одетая в джинсы и свитер Наташа с Макаркой, упакованным в голубое атласное одеяльце, передала его с рук на руки Костику. Он снова улыбнулся ей навстречу необъятно-широко и счастливо, будто получил из Наташиных рук замечательную для себя сверхнаграду. Света с Володей посматривали на них то ли насмешливо, то ли снисходительно, слегка переглядываясь. «Как в театре, – подумала Даша, наблюдая за всем этим действом со своего дивана. – Сейчас режиссер ладошками нервно всхлопнет, потребует начать все сначала… Пошли, пошли! Снова выход героини из-за ситцевой занавески, снова широкая и счастливая улыбка героя… Все хорошо, да все не так, – скажет им режиссер. Потому что правды нашей героине не хватает. Не верю я ей, и все тут, хоть режьте меня на куски…»

Прощались уже за воротами, около серебристой машины, измаявшейся ждать своего часа на этой грязной, не соответствующей ее изысканной красоте Пролетарской улице. У Даши впоследствии еще долго прокручивалась перед глазами эта сцена прощания – все из того же спектакля. Вот баба Зина всплакнула тихонько, обнимая Наташу, потом высморкалась стыдливо в свой фартучек и перекрестила ее трижды торопливой рукой, быстро пробормотав про себя слова одной ей ведомой молитвы. Просила, наверное, Господа, чтоб не обижал ее внучку. Вот она, Даша, шагнула к подруге, обняла ее за шею, поцеловала в легкий завиток на виске. Потом баба Зина и Макарку перекрестила. Потом Костик, осторожно держа на руках Макарку, совсем уж было наклонился, чтоб сесть половчее на заднее сиденье машины, да не успел. Потому что вторгся в эту идиллию неизвестно откуда Сашка Тимофеев, совсем автором в сценарии не прописанный. Выпал, как черт из табакерки. Как смелое решение недовольного действом режиссера, перекроившего хулигански этот сценарий по-своему. Запыхавшийся и взъерошенный, подбежал сразу к Костику, протянул в решительном и мужском жесте руки к Макарке и приказал, как кнутом хлестнул:

– Отдай!

Костик только рот открыл оторопело. А Тимофеев уже ловко просунул руки под голубой сверток и вытащил его в следующий же момент из слабых Костиковых рук. Потом шагнул к Наташе очень близко и ничего ей не сказал. Только в глаза посмотрел внимательно, какую-то секунду всего. Наверное, хватило ему этой секунды, чтоб увидеть в ее глазах то, что и должен он был там увидеть. И именно то, что он там увидел, и дало ему право проворчать на нее почти грубо:

– Пошли домой, Наташка! Чего стоишь? Надо же – уехать она решила… Умная Дюймовочка нашлась…

Потом Сашка на фоне немой сцены и открытых от изумления ртов подошел к бабе Зине, спросил вежливо:

– Бабушка, можно я жить у вас буду? А потом мы с Наташкой аттестаты получим и к брату моему старшему уедем, в другой город. Он обещал помочь на первых порах и с работой, и с жильем. Я только что ему звонил. Можно?

– Так ить обманешь… – тоненько и жалобно пропищала-проплакала ему в ответ баба Зина.

– Нет. Не обману, – снова немного грубо и твердо произнес Сашка так, что действительно не оставалось сомнений – и правда не обманет. Потому что слышалось в этом грубом «не обману» слишком многое. Мужик в нем слышался, а не малохольный принц из сказки про Дюймовочку, только на то и способный, чтобы прыгать от цветка к цветку вместе со своей возлюбленной. Мужик, способный бороться за свое собственное счастье не в нежных лепестках и не среди поющих сладкие песни эльфов, а в маленьком домике на старой Пролетарской улице.

Даша смотрела на все это волшебное действо затаив дыхание. Она знала, что Сашка Тимофеев – именно такой! Она сразу это поняла, когда увидела его там, возле десятой школы. И именно в такого Сашку Тимофеева, она теперь это знала, влюбилась тихая и со всех сторон положительная отличница Наташа Егорова. В Сашку Тимофеева, а не в крота. И она сама, такая же со всех сторон положительная отличница Даша Кравцова, влюбилась в Дэна – тоже не в крота! И все, все у них было по-настоящему! И нет их с Наташкой вины в том, что крепенькие их организмы отдались этой любви слишком сполна, слишком по-настоящему и так поторопились с радостью материнства. Хотя, скажите, как с этой радостью и не торопиться-то? Организму, ему ж виднее, когда надо торопиться, а когда нет…

Первым из участников немой сцены опомнился Костик. Одним прыжком оказавшись возле Сашки, вцепился намертво ручками-лапками в край голубого Макаркиного одеяла и молча начал вытягивать его из Сашкиных рук.

– Эй, тихо, братва! Ребенка испугаете! – кинулся к ним Владимир Сергеевич, но Наташа опередила его. Легко оттерев плечиком от Макарки Костика, она материнским жестом провела ладонью по его светлым длинным волосам и проговорила едва слышно:

– Прости меня, Костенька. Не поеду я с тобой. Спасибо тебе, прости…

– Но, Наташа… Как же… Ты подумай еще, Наташа! Хочешь, я подожду? Я сколько угодно времени могу ждать! Ну что тебе здесь делать? Здесь и жить-то толком нельзя! Наташа, ну ради Макарки… Ему же у нас лучше будет…

– Прекрати, Константин! – сердито остановил сына Владимир Сергеевич. – Будь мужчиной, в конце концов!

– Уйди, папа! Не вмешивайся! Уйди! – сорвавшись на петушиный фальцет, развернулся к отцу Костик. – Я никуда без нее не поеду! Вы можете уезжать, а я не поеду!

– Иди в дом, Наташа, – через плечо сына проговорил Владимир Сергеевич. – Ничего, иди. Счастья тебе, девочка…

Крепко взяв за локоть упирающегося Костика, он силой запихнул его на заднее сиденье и сердито хлопнул серебристой дверью красавицы машины, явно не заслужившей подобного к себе отношения. Плюхнувшись на переднее сиденье, проговорил раздраженно стоящей рядом с Дашей Свете:

– Ну, чего ты стоишь, как изваяние? Садись, поехали быстрей…

Света и впрямь простояла всю эту трагическую мизансцену скульптурным изваянием, лишь глаза переводила медленно и равнодушно то на Наташу, то на Костика, то на Сашку Тимофеева. И сейчас так же медленно подняла на Дашу взгляд, который ничего особенного не выражал, лишь промелькнула в нем не то слабая усмешка, не то досада по поводу на глазах ее произошедшего события. А может, это было сожаление? Вроде того – глупая, глупая у тебя подружка, удачу свою жизненную пропустила? Зря она так?

Может, и правда зря. И сколько угодно женщин, умудренных житейским опытом и всякими трудностями своего бытия, тоже скажут: зря. А только, знаете ли, юной женщине Наташе Егоровой виднее. Она, юная женщина Наташа Егорова, похоже, знает о жизни что-то такое, о чем не догадываются пока ни Света, ни Дашина мама Алена, ни бабушка ее Надежда Федоровна, ни папа – потенциальный депутат Госдумы. Потому что ничего не бывает зря. И событий никаких в жизни зря не происходит. И потому принцы Сашки Тимофеевы появляются всегда вовремя…

Вздохнув коротко и подмигнув на прощание Даше, Света села в машину, повернула ключ зажигания, и вскоре серебристая гордая красавица выехала на ухабистую улицу, сердито и капризно заплюхала по ее колдобинам. Баба Зина вышла вслед за ней на дорогу, склонилась в поясе, сколько могла, по русскому обычаю, и даже рукой до земли дотянуться попыталась:

– Простите нас, люди добрые! Не держите зла. Счастливой вам дороги, Господь с вами…

Вскоре маленькая сцена, где разыгрался маленький спектакль – для кого трагический, а для кого и счастливый, – совсем опустела. Наташа с Сашкой ушли в дом вместе со своим рожденным в любви сокровищем, и баба Зина протопала толстой утицей вслед за ними. И Даша осталась одна. Стояла, смотрела вслед отъезжающей машине. Получалось, идти ей совсем некуда. Маленький гостеприимный домик за спиной занят Наташей и Сашкой, дай Бог, надолго, а к бабушке Наде нельзя. И что? И куда? И на улице холодно…

Серебристая машина, наконец, выпрыгнула в конце улицы на приличную дорогу, свернула резво за угол и скрылась из вида. Даша втянула голову в плечи, сунула руки в карманы куртки и собралась было хорошо вздрогнуть от холода, но вздрогнула совсем по другому поводу. Из-за поворота, куда только что скрылась Светина достойная иномарка, появилась не менее достойная и необычная для Пролетарской улицы процессия. Даша разглядела состав этой процессии сразу – вот решительно шагает палочкой-восклицательным знаком директор образцово-показательной местной школы Екатерина Тимофеевна, прекрасный педагог и воспитатель, вот семенит рядом, согнувшись немного знаком вопросительным, Надежда Федоровна, важная местная по проблемам опеки и попечительства бедных сирот чиновница, а вот и мама между ними вышагивает красивой походкой от бедра. Полы норковой шубки разлетаются в стороны, нога четко и сногсшибательно-женственно печатает шаг. Красивая женщина. Неповторимая женщина. Умная женщина. И никаких в ней крайностей нет, ни восклицаний и ни вопросов, одно только сплошное – или страшное? – многоточие…

Даша, как затравленный заяц, дернулась было бежать, но так и осталась стоять на месте. Куда теперь бежать-то? Теперь уж она одна себе помощница. Спасайся, утопающая. Теперь это действительно твоих рук дело. Только твоих. Ищи силы, находи резервы. Встряхнув головой и вынырнув из очередной волны растерянности, она и впрямь прочувствовала, ощутила непонятным образом прилив сил, как будто глотнула большую порцию спасительного воздуха. Будто прошел по ней непонятный какой импульс, давший ей силы. Впрочем, этот импульс, кажется, имел и физическое, реальное воплощение…

В кармане куртки отчаянно конвульсировал мобильник – она сунула его туда впопыхах, выбегая утром из дома. Рука сама потянулась к карману, щелчком открылась крышка… Незнакомый какой-то номер высветился на ярком голубом дисплейчике, и не заряжавшаяся давно батарея сигналила о помощи. Вот-вот сдохнет. Что ж, ответить она успеет, хуже все равно не будет…

– Дашка! Господи, неужели это ты? Наконец-то! Ну где ты пропала, чудовище маленькое? Я тебя уже две недели ищу…

Дэн. Это был его голос, совершенно точно. И невероятно. И еще – так не бывает. Но это был его голос! Он свалился на нее жарким крымским берегом с крупной неудобной галькой, долгим ожиданием, надеждой, счастьем, любовью и еще бог знает чем. Тем, от чего бегут мурашки по всему телу и голос застревает вместе со спазмом глубоко в горле, а потом все-таки, преодолев преграду, вырывается на свободу и звенит в трубку отчаянно: