– Это обещание? – спросила она с улыбкой.

– Нет, – ответил он очень серьезно, – это клятва.


День миновал, вечер поселил в их райском саду длинные тени, и они разожгли камин. Она принесла из дальнего конца комнаты бобровую накидку, отороченную кружевами.

Они стояли друг против друга в отсветах каминного пламени и держались за руки. Адам поцеловал ее в лоб, нагнулся и отодвинул татами с остатками обеда в сторону, освобождая место у огня. Мирелла захлопала в ладоши.

– Отлично, любовь моя! – воскликнула она, сама поражаясь вырвавшимся у нее словам.

Он поклонился в пояс, изображая рабскую покорность, и, поправив подушки, разбросанные у камина, взял у нее из рук бобровую накидку и раскинул ее на подушках широким жестом со словами:

– Ваше ложе из меха, госпожа!

– Я принесла это, чтобы накрыться, если нам станет холодно.

– Напрасный труд. Я постараюсь сделать так, чтобы вы не замерзли. – Он лег на спину, раскинув руки и ноги, готовый ее принять.

Вместо того чтобы присоединиться к нему, она подошла к двери и, обнаженная, выскользнула в коридор. Через пару секунд она вернулась, держа в руках серебряный поднос.

Он вскочил с пола и, шагнув к ней, взял у нее поднос. Поставив его возле камина, он сел на бобровую накидку и обхватил колени руками. Мирелла присела рядом на корточки и, приготовив виски с содовой для него и мартини для себя, раздвинула его колени и, сев спиной к нему, стала смотреть на огонь. Они молча пили, и он покрывал нежными поцелуями ее шею.

Адам поднял свой бокал и медленно повертел его в руке. Знакомая картинка, выгравированная на бокале – влюбленные под струями теплого ливня, – опять заворожила его. Сердце трепетало в груди Адама, как у влюбленного юноши, от той радости, которую он испытывал сейчас, и от той, которую еще предстояло испытать. Он сделал большой глоток виски и, погладив Миреллу по плечу, откинулся назад и закрыл глаза.

Мирелла видела их отражение в зеркале, стоявшем в дальнем углу комнаты. Два обнаженных тела, приникшие друг к другу в отсветах пламени под сенью цветущих деревьев, они напомнили ей ожившее полотно Ренуара. Это ощущение невозможно было передать словами. Прошло несколько минут, прежде чем она нарушила молчание:

– О чем ты думаешь, Адам?

– О тебе.

– Это хорошо. А что именно ты обо мне думаешь?

– Если говорить точнее – я думаю о нас с тобой. О том, как Турция и счастливая случайность соединили нас. Я потрясен этой идеальной справедливостью.

– Идеальной справедливостью? Как это понимать?

– Для того чтобы это понять, нужно знать о той искренней любви, которую я питаю к Турции на протяжении уже тридцати лет. Я впервые оказался там с отцом и сестрой, когда мне было всего семнадцать. За год до этого моя мать погибла при пожаре. Для всех нас ее смерть была ужасной потерей. Мы и сейчас еще не пережили утрату. Отец на год оставил работу, чтобы мы могли отправиться путешествовать по свету до моего поступления в колледж и до того, как моя сестра-близняшка Джейн окончит школу в Швейцарии. Отец думал, что это путешествие встряхнет нас и позволит вернуться к нормальной жизни. Он, как всегда, оказался прав. Мы снова обрели себя и снова начали радоваться жизни. Через восемь месяцев после начала путешествия мы оказались в Стамбуле. Отец хорошо знал город и быстро возобновил свои давние деловые и дружеские контакты. И город, и люди приняли нас очень дружелюбно. Нас с сестрой Турция покорила сразу. Отец обрадовался возможности ненадолго прервать путешествие, купил старый дворец на Босфоре, там мы и обосновались. Мы рыскали по базарам и окрестностям, скупая вещи для обустройства нового жилища, которое моя сестра назвала «театром». У нее появилась идея использовать его в дальнейшем как виллу, где можно проводить каникулы, и своего рода базу для дальнейших исследовательских поездок по стране, на острова Эгейского моря, путешествий по Ирану, Ираку и Сирии. Но главное – у нас опять появился свой дом, и мы почувствовали себя в нем счастливой семьей.

Некоторые из наиболее значимых событий в моей жизни произошли именно в Турции, – помолчав продолжил Адам. – Там я научился получать телесную и душевную радость от любовных утех, и моими учителями были мужчины и женщины, унаследовавшие вековую мудрость от хранителей султанских сералей. Из-за любви к этой стране я и стал археологом. Моя профессиональная репутация базируется на многочисленных раскопках и бесценных находках. И после многих лет изучения турецкой мифологии я считаю, что достиг степени посвященного. Трое моих детей были зачаты и родились в Турции. Мой любимый дом находится там. Там живут женщины, которые мне дороги. А теперь эта страна подарила мне настоящую любовь, о существовании которой я даже не подозревал, и женщину, прекраснее которой нет на свете.

Мирелла нежно поцеловала его. Они осушили бокалы, и она, наполнив их снова, опять села между его коленями.

– За последние тридцать лет я покорил Турцию и стал одним из самых крупных ее благодетелей лишь по той причине, что всей душой привязан к этой стране и ее народу. Не кажется ли тебе идеальной справедливостью то, что я встретил и полюбил женщину, в жилах которой течет турецкая кровь и которая благодаря своему наследству станет одной из самых влиятельных и состоятельных женщин в стране?

– Адам, – не сразу заговорила она, – чем дольше я с тобой общаюсь, тем больше ты меня удивляешь. Я никогда в жизни не встречала такого романтика. Мы – и идеальная справедливость? Для меня все это слишком нереально. Все, что имеет для меня значение, – это то, что ты покорил меня своей романтической любовью, и одного этого достаточно, чтобы сделать меня счастливой.

– Почему для тебя это нереально? Ты считаешь, что мальчик с Миссури не может иметь романтических фантазий и желать их осуществить? Моя семья из Сент-Луиса, со Среднего Запада, но мне удалось преодолеть влияние своих корней.

– Да, я это вижу. Во время нашей первой встречи я подумала о том, что твои предки, должно быть, разъезжали по равнинам Среднего Запада в повозках и столбили участки земли. Мне это нравится.

– Да, так и было, моя дорогая. Но это не означает, что мы остались провинциальными и далекими от культуры людьми, не способными на высокие романтические чувства, – проговорил он, вздохнув.

Мирелла взяла его руку и поцеловала ладонь.

– Адам, а я, по-твоему, романтичная особа?

– Да. Но ты это очень глубоко запрятала под маской самоуверенной женщины, которая «сама знает как надо». Возможно, ты просто вынуждена была так поступать, иначе не добилась бы того, чем обладаешь сейчас. Я же, наоборот, предпочитаю развивать романтическую сторону своей натуры. Тебе это тоже предстоит.

– Почему ты так в этом уверен?

– Потому что когда встречаются такие две души, как наши, они могут читать друг в друге, как в открытой книге. Только если они этого не боятся. Ты пока еще боишься, а я нет.

Мирелла долила себе в бокал остатки мартини, а Адаму виски. Затем подняла стеклянный колпак с блюда и взяла два сандвича с лососем. Она положила их на льняные салфетки и протянула одну Адаму, и они молча приступили к еде. Мирелла залпом допила мартини и сказала:

– Должна тебя предупредить, мне нравится тебе покоряться, потому что для меня это новое, неизведанное ощущение. Кроме того, я прихожу в восторг, когда меня хвалят. Я готова и дальше играть такую роль. Но помни, я в любую минуту могу взбунтоваться. Так было в моей жизни всегда, и в постели, и вне ее. Что касается романтики, тут я не уверена, что ты прав. Я никогда не могла позволить себе роскошь быть романтичной.

– Теперь можешь. Впрочем, я с тобой не согласен. Каждый может позволить себе быть романтиком, если хочет и не боится оказаться там, куда его приведет эта романтика.

После недолгой паузы она вдруг заявила:

– Да, кстати, я хочу заранее тебя предупредить, что вовсе не ощущаю в своих жилах турецкую кровь, как ты предполагал. Я чистокровная американка и лишь на четверть турчанка. Так что если я действительно тебе нужна, тебе придется принять меня такой, какая я есть.

– Я готов, – рассмеялся Адам и погладил ее по волосам. – На самом деле это ты пока не готова принять себя такой, какая ты есть. Но однажды это произойдет.

– Интересно, что это все означа…

Адам прервал ее долгим, страстным поцелуем.

– Это означает, что я люблю твою покорность, что я восхищаюсь твоим бунтарским нравом и с нетерпением жду его проявлений, – ответил он, снова целуя ее. – А это специально для моей чистокровной американки. – И он опять ее поцеловал.

Мирелла отвечала на его поцелуи с такой страстностью, что его рука сама собой оказалась у нее между ног, большой палец прикоснулся к клитору, а ладонь наполнилась обжигающей влагой ее оргазма.

– А четвертушке турчанки я дарю этот поцелуй, – насмешливо заявил он, поцеловав ее в щеку.

Мирелле было так хорошо, что она не обратила внимания на его насмешливый тон. Она откинулась на спину и не отрываясь смотрела ему в лицо, стараясь понять, что же он за человек. Ей хотелось знать о нем как можно больше, а еще лучше – все.

– Расскажи мне о женщине, которая есть в твоей жизни.

– Не о женщине, а о женщинах, – поправил он ее и рассказал ей о своих женщинах и о том образе жизни, какой ведет в Турции. Ее не столько удивило, сколько смутило то, как сможет она войти в жизнь мужчины, который содержит современный гарем, включающий трех женщин и детей, рожденных от него, а также многочисленных девушек, живущих у него в доме и исполняющих роль его служанок, наложниц и помощниц для его женщин и детей.

Он рассказал ей и о том, что купил для них огромный уютный бревенчатый дом, построенный в начале восемнадцатого века, на Босфоре, с просторным садом и видом на холмы, поросшие кипарисами. Все его женщины жили в этом доме. Там были спальня и гостиная, которые он занимал во время своих визитов. Его собственный дом, дворец Перамабасе, находился в пяти милях оттуда, в десяти минутах езды на быстроходной лодке по Босфору. Во дворце имелись комнаты, специально отведенные для его большой семьи.