«Если бы только дон Мариано об этом знал…»

Но богатый землевладелец был знаком с управляющим имением Ла-Дульче, а не с доном Эдуардо, в свое время не очень-то ладившим с законом.

Эдуард обвел взглядом присутствующих. Переехав сюда, он в течение пары недель приспособился к здешнему неспешному существованию. Тут, в пампасах, вдали от больших городов, жизнь словно остановилась, и все было так же, как в колониальные времена. Тут нужно было тяжело работать, а в свободное время можно было поглазеть на pelea de gallos, петушиные бои, поиграть в карты или устроить скачки. По воскресеньям бедные работники собирались в кабаках и напивались в стельку. Иначе было только в День Независимости, когда устраивали фейерверки и пышные празднества, да на свадьбах — с танцами, выпивкой и хорошей едой. Популярностью пользовались и некоторые другие праздники — день поминовения, конец hierra, времени, когда клеймили скот, esquila и праздник урожая — minga. В эти дни люди пели и наслаждались изысканными яствами, которые в другое время не могли себе позволить.

Эдуард заставил себя улыбнуться.

— Дорогой мой дон Мариано, — произнес мужчина, стараясь выглядеть беззаботным. — Неужели вы считаете, что этот праздник — подходящее время для ссоры?

И действительно, торжество шло полным ходом. Повсюду витали ароматы еды. Работники пели, смеялись, танцевали, как будто пытались таким образом прогнать усталость, накопившуюся за последние недели.

Дон Мариано помолчал.

— А когда мне еще сказать вам об этом? — проворчал он. — Вас же никогда нет дома. Вы выполняете работу, которую вполне могли бы поручить своим помощникам.

Эдуард улыбнулся. Как и многие богатые землевладельцы, дон Мариано проводил много времени в доме в Буэнос-Айресе и относился к своему имению исключительно как к источнику дохода.

«Они позабыли, как им самим легко было устроиться на этих землях», — подумал Эдуард.

Еще перед войной с Парагваем лучшие земли в пампасах — земли на берегах рек Ла-Плата и Парана, позволявших перевозить товары к морю, — стоили очень дешево. Первые землевладельцы получили свои наделы почти бесплатно. Никто не предвидел такого взлета цен. Когда скудные степные травы, которыми едва могли прокормиться самые непривередливые коровы, сменились люцерной, стало возможным разведение овец. Это привело к экономическому росту в регионе, причиной которого стал высокий спрос в европейских и североамериканских городах и улучшение качества продукции — землевладельцы приглашали из Европы опытных скотоводов и выводили новые породы овец. До 1865 года цена шерсти, которая шла на экспорт, поднялась на сорок шесть процентов. И люди, купившие эти земли, быстро разбогатели. Владельцы старых имений отлично зарабатывали. Аргентинская солонина не пользовалась особой популярностью — она считалась жесткой и жилистой. Сейчас велись работы по улучшению породы коров, ведь экспорт мяса считался прекрасной возможностью завоевать часть мирового рынка. Ходили слухи, что британские инвесторы вскоре построят в Буэнос-Айресе новые склады.

Однако новым переселенцам приходилось искать себе другие земли. Эдуард внимательно наблюдал за этими переменами, с тех пор как поселился в Ла-Дульче.

Если когда-то для того, чтобы имение было рентабельным, нужны были хорошие пастбища и достаточный запас воды, то теперь экономическая польза от земель состояла в продаже скота и приготовленных из мяса продуктов. В основном скот продавали другим землевладельцам, изготовителям солонины, посредникам и армии. На продажу шли шкуры, сало, овечья шерсть, конский волос, жир и перья, а свежее мясо заполонило все рынки Буэнос-Айреса. Кроме овечьей шерсти именно спрос на мясо послужил причиной повышения цены на землю. Для одних нехватка работников была насущной проблемой, как показывала ситуация с доном Мариано, для других же она стала шансом на лучшую жизнь.

— Давайте позже спокойно обсудим это, дон Мариано. Я уверен, мы сумеем прийти к соглашению.

Мариано, казалось, хотел сказать что-то еще, но затем лишь кивнул.

— Договорились. Побеседуем как мужчина с мужчиной.

Преодолевая внутреннее сопротивление, Эдуард хлопнул Мариано по плечу, с трудом подавив вздох. Надо будет на днях зайти к Артуру Вайсмюллеру. Всегда приятно поговорить с умным и уравновешенным человеком.

В степи устроили скачки. Соревнующиеся должны были на скаку попасть копьем в sortija, небольшое металлическое кольцо, качавшееся на ветвях дерева. После этого началось состязание в pialar — гаучо должен был проскакать мимо своих товарищей, набрасывавших на шею его коня лассо. Если лассо удавалось набросить и конь падал, всадник должен был удержать равновесие, спрыгнуть на землю и при этом не выпустить из рук уздечку.

Вокруг толпились мужчины — с пышными усами, обветренными лицами и мозолистыми ладонями. Поблескивал на солнце отполированный металл, сверкали уздечки, лоснились седла, передававшиеся из поколения в поколение, бряцали серебряные шпоры. И, конечно, на каждом соревнующемся были bombachas de campo, штаны с пуговицами. Гаучо заправляли их в сапоги. Такие штаны полностью вытеснили индейские chiripa, шившиеся из одного куска ткани и едва прикрывавшие икры. На талии гаучо носили faja, широкий шерстяной кушак, а под ним — rastra, украшенный серебряными монетами кожаный пояс. А уж без facon, длинного ножа, ни один мужчина в здешних краях и за порог бы не вышел.

Шпоры подчеркивали высокий статус. Часто их делали настолько большими, что они мешали при ходьбе. Дополнял наряд rebenque, тяжелый, подбитый металлом хлыст.

Эдуард смотрел на всадников, браво справлявшихся со своим заданием. Он присоединился к всеобщему ликованию, а затем, полюбовавшись на состязания, пошел дальше. Несколько конюхов собрались у стола и играли в truco, карточную игру, построенную на обмане и тайных сигналах. Чуть поодаль пара пастухов играла в taba, кости. В воздухе витали ароматы жареной говядины.

Увидев Эдуарда, Аполлония радостно улыбнулась.

— Еще немного caldo? — предложила она.

— С удовольствием. — Эдуард взял у нее тарелку. — Превосходно! — похвалил он, съев первую ложку.

Он очень любил этот суп на говяжьем бульоне, приправленный перцем. Среди прочих ингредиентов в суп добавляли zapallo, тыкву, столь распространенную в этом регионе.

Издалека доносилось пение. За годы жизни в Ла-Дульче Эдуард выяснил, что песни тут посвящены только двум темам — любви и тоске по прошлому. Музыка была печальной. Она выражала нежность или смирение, а мелодии повторялись вновь и вновь. Во многих песнях речь шла об утерянной свободе и о счастье былых времен.

Некоторые из гостей танцевали. Работники имения вообще любили отплясывать. Народные танцы имели звучные названия: gato, zamacueca, triunfo, vidalita. Танцуя gato, парочка перебрасывалась шутливыми фразами.

— Красотка черноглазая с алыми губками, — выкрикивал танцор, — твои родители станут моими тестем и тещей! А твой брат — моим шурином!

Толпа расхохоталась. Мужчины хлопали друг друга по плечам.

Хорошенькая темноволосая танцовщица исполнила сложное па и повернулась к нахалу.

— Глаза у меня не черные, — то ли пропела, то ли проговорила она. — Да и губы не алые. Мой отец не станет тебе тестем, а брат — шурином.

Теперь все внимание толпы сосредоточилось на ответе незадачливого ухажера. Но тот не заставил себя ждать:

— Какой огонь горит в тебе, красотка! Твои очи — словно раскаленные угли. Стоит мне приблизиться — и я сгорю и от меня останутся только белые кости.

Но и девушка отплясывала gato не в первый раз и была готова к традиционным для этого танца словесным перепалкам. Ее подружки подбадривали ее радостными возгласами.

— Мои глаза не столь смертоносны, чтобы заставить твою плоть гореть ярким пламенем. Не глаза мои жгут тебя, а выпивка из кабака.

Девушки рассмеялись. Мужчина церемонно поклонился партнерше по танцу и с гордым видом вернулся к своим приятелям.

Мина и Аннелия тоже смотрели на представление. Эдуард с удовольствием отметил, что Мина надела платье, которое он заказал для нее в Буэнос-Айресе и подарил на День Независимости. Аннелия тоже надела его подарок — роскошную шаль. Эдуард покачал головой, вспомнив, как мать Мины отказывалась принимать эту шаль, хотя для него это был всего лишь способ проявить к ней уважение. Иногда он не понимал, что творится в голове у этой женщины. Так было и сейчас. Она стояла среди ликующей толпы и, похоже, чувствовала себя здесь не в своей тарелке. Аннелия была напряжена.

Эдуард уже понял, что она позволяла себе расслабиться только на кухне — и то если считала, что ее никто не видит.

Улыбнувшись, он подошел к Мине и ее матери.

— Вам нравится праздник?

— Да.

Как и раньше, он не понимал, что Аннелия чувствует на самом деле. Иногда у Эдуарда складывалось впечатление, будто ее что-то гнетет.

— Какой чудесный праздник! — воскликнула Мина и рассмеялась.

Эдуард тоже улыбнулся. По крайней мере, Мину ему удалось развеселить. Он надеялся, что однажды ему удастся услышать такой же беззаботный смех и у Аннелии.


Дон Мариано присел в тени особняка Ла-Дульче. Вскоре к нему присоединился дон Клементио, а затем и дон Августо.

— Тебе удалось с ним поговорить? — спросил Августо, усаживаясь.

— Нет. — Дон Мариано покачал головой.

— Он даже слушать не хочет о том, чтобы не пускать в Ла-Дульче женщин.

— Ну, это не наше дело, — заметил дон Мариано.