— Тебе ничего особенного не придется делать… Так, человека одного поразвлечь с часок, а может, и того меньше. А?

— Всего-то? — иронично спросила я, решив, что вот и настал долгожданный час расплаты за все эти «бесплатные удовольствия». — Поразвлечь? — Я покачала головой. — То есть…

— Да нет, — досадливо отмахнулся Ник. — Это вовсе не то, о чем ты подумала.

— А что же?

— Ты должна будешь посидеть с ним в баре ресторана «Молдавия». Знаешь?

— У Преображенки? — Я уже спокойней посмотрела на Андроника, пытаясь угадать, для чего ему могла понадобиться такая услуга с моей стороны.

— Вот именно. Там завтра будет один человек, его надо отвлечь. Сможешь?

Ник отломил кусочек банана и, театрально прикрывая глаза в изображении райского наслаждения, сунул его себе в рот.

— Как отвлечь?

— Ира, отвлечь — это значит посидеть в баре, и не более того. Попытаться сделать так, чтоб за это время он ни разу ни о чем, кроме тебя, не вспомнил.

Я по натуре авантюристка, и предложение Ника меня заинтересовало, но все равно хотелось непременно узнать, какой такой интерес стоит за ним.

— А зачем? — спросила я. В это время вернулся Леша, поставил телефон на место и с любопытством посмотрел на нас.

Он вошел тихо и некоторое время просто слушал нас, пытаясь уловить суть нашей беседы.

Андроник отложил банановую кожуру, вытер салфеткой пальцы и задумался. Я посмотрела на Лешу.

— Ты о чем, Андрюх? — спросил он.

— О! То ты прям из Америки — Ник, а то вовсе Андрюха какой-то, — деланно возмутился Андроник.

Леша посмотрел на него в упор, и тот прикрыл глаза решетчатой подставкой для чайника и демонстративно прикусил язык, молчу, мол, ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Но из-за решетки озорно поблескивал черный зрачок обрусевшего армянина.

— Зачем-зачем? — Андроник добродушно хмыкнул, многозначительно сдвинул брови домиком и жалостно взглянул на меня.

— Сестренка, ради бедного братца! Девочка одна есть, ух как нравится! Увести надо!

— Что я слышу, Ник! — Я всплеснула руками, до того он растрогал меня. — Благодарю за доверие! Но ты, конечно, говоришь неправду.

— Неправду? — Он удивленно поднял на меня глаза. — Не доверяешь?

— Конечно, неправду. Тебе? Чужую девочку? Да ты только в носу ковырни, любая у ног ляжет. И что же — столько усилий ради девочки?

— Ух, проняла! Блондиночка! А формы! А прикид! Ну что, ради братца?

Леша переводил взгляд с меня на Андроника, напряженно соображая. По его лицу было видно, что он понимает, в чем дело, но ему не очень нравится происходящее.

— Черт с тобой! — ответила я. — Только учти, разве что ради братца, а так бы — нет.

«Насчет девочки он, конечно, приврал, тут что-то другое, но, в конце концов, мало ли зачем ему нужна моя услуга», — раздумывала я, чувствуя тем не менее какой-то подвох.

— Ребята… Сначала в баре… А дальше? Дальше он меня не потянет?

— Что ты, Ирочка, — засмеялся Ник. — Он как про девочку узнает, так от тебя мигом сбежит. Только кепку придерживай — ветром сдует.

«Что же это за девочка такая?» — подумала я, а вслух произнесла:

— Ну ладно, только, если что… — А что, если что, я и сама не знала.

— Ну ладно… — тихо уронил Леша.

— Выпьем? — Андроник налил шампанского. — Тост!

— Ну? — спросила я и замерла в ожидании речи Андроника.

— Что ну?

— Тост?

— А вот и все: просто — тост.

Напряжение спало, мы весело смеялись, только Леша изредка поглядывал в мою сторону не так, как обычно.

— Воля, что ты Иру глазами буравишь? К утру от нее одни дыры останутся, — заметил Андроник.

— Леша, а почему тебя все называют Воля, — задала я давно мучивший меня вопрос.

— Не знаю, — усмехнулся он. — Спроси у тех, кто называет.

— Ник? — Я уставилась на одуревшего от шампанского Андроника и подумала, что это безнадежное дело.

— А? — встрепенулся Ник, стряхивая с себя дурь. — Воля? Это значит ласково Вольф. А Вольф — это Волк. А Волк — санитар леса. Бегает по лесу всякая больная шушера, а волк ее — хвать. Остались от козлика рожки да ножки!

— Пойдем, Андроник, — поторопился прервать его лекцию по зоологии Леша, а я, что-то смутно припоминая, взглянула на чуть-чуть подросшие волосы Лешиной стрижки.

Белесый налет седины ощетинился жесткой холкой. Я подошла к Алексею и непроизвольно провела ладонью по голове. Ладонь шершаво заскользила по колючкам, Леша поднял на меня тревожный взгляд.

— Волчонок, — шепнула я.

Он отрицательно покачал головой, взял мою руку, поцеловал ее и медленно произнес:

— Нет, к сожалению. Старый, истерзанный волк… — Затем он поднялся и решительно повторил: — Идем, Андрон.

Бутылка шампанского опустела, и больше ничто не задерживало Андроника в моей квартире. Он нехотя поднялся и, размышляя вслух, направился к двери.

— Вот чем мне нравится мое имя, так это его многовариантностью. Всякий раз его можно наполнить отличным содержанием… «Хопер инвест» — отличная компания. От других. — Он криво улыбнулся. — Ну, сестренка, до завтра.

20

Как же быстро я стала называть эту квартирку своей! Я уже не могла себе представить, как совсем недавно кормила клоповье племя своей кровушкой в убогой общежитской комнатке.

Перед самым Новым годом я съездила в гости к Антону, прикупив по дороге в только что выросших разномастных коммерческих торговых палатках всякой всячины к чаю. Антон знал о моем приезде и, по всей видимости, готовился к этому. Он вымыл полы, тщательнейшим образом заправил койки и протер пыль, даже туалет с ванной довел до невозможной в другое время чистоты. Но все равно, несмотря на все его старания, вся эта убогость, в контрасте с моей квартиркой, не говоря уж о Лешиных апартаментах, сильно давила мне на психику.

Мы вырвались из затхлых стен общежития и долго бродили по Сокольникам, которые я успела полюбить всей душой. Тогда я привела Антошку к себе и напоила горячим шоколадом. С тайной завистью и сожалением, идущим откуда-то изнутри, он смотрел на стены моей квартирки.

— Каждому свое… — буркнул он и больше не проронил ни слова.

Он задержался у меня недолго, пообещав напоследок, что непременно придет в гости. Он сказал это так, что я поняла: в эту квартиру, где он чувствует себя униженным и бессильным, он сможет прийти только в случае экстремальной необходимости.


Андроник и Леша ушли, а я, погасив свет, нырнула под одеяло. Часы отстукивали уже четверть четвертого утра, мне очень хотелось спать, но, стоило коснуться головой подушки, как сон моментально улетучился.

Мне вспомнился теплый вечер на редкость удачного московского бабьего лета. Антошка… Его смешной чубчик и нежный взгляд… Мы идем с ним как раз по этому парку, который сейчас так близок от моего жилья и поэтому привычен в своей доступной обыденности. А тогда я гуляла по Сокольникам впервые, смотрела в отблескивающие солнечными зайчиками окна и завидовала всем живущим в этих квартирах.

Мне казалось, что всякий, кто имеет счастье здесь жить: приходить домой, включать телевизор, есть бутерброды с колбасой или икру с ананасами, пить чай, смеяться, плакать, спать — в общем, просто жить, всякий, кто имеет эту возможность, должен пребывать на вершине блаженства только потому, что у него есть Свой Дом.

Мне было печально от осознания своей неустроенности, и я шла, почти не обращая внимания на своего новоиспеченного воздыхателя.

А Антошка, такой юный и робкий, едва касался моей руки и смотрел на меня с немым и глубоким обожанием.

Мы подошли к эстраде, на которой в сопровождении трио гитаристов пел романсы солист Московской филармонии, не помню его фамилии. Все места на скамейках были заняты, мы остановились позади столпившихся у самого входа людей, увлеченно слушающих пение. Антошка взял меня за плечи и повел, осторожно продвигая сквозь толпу. Я опустила руку, и моя рука, прижатая к его телу, случайно угодила в низ живота.

Сначала я не обратила на это внимания, но, когда он начал плавно покачивать тазом, я ощутила напряжение его пальцев на своем плече и замерла. Осторожно оглянулась вокруг, но никто не обращал на нас внимания. Люди смотрели на сцену, тихо обменивались мнением относительно выступления солиста филармонии и бурно аплодировали, когда тот высоким фальцетом выводил особенно задушевные места.

Я повернулась к Антону лицом, и мы медленно стали выбираться из толпы.

Антошка хотел меня. Не знаю, какие еще чувства испытывал он ко мне, но то, что он желал обладать моим телом, так и сквозило в его взгляде, наполняя его ауру энергетикой страсти.

Дальше мы шли, тесно прижавшись друг к другу. Он то и дело проводил ладонью по моей талии и словно ненароком касался то ягодиц, то груди. Видя, что я не проявляю особого сопротивления, он осмелел и в тихом закуточке, неподалеку от танцевальной площадки, прислонил меня к березовому стволу и поплыл жаркими губами по моему лицу. Над парком неслось пугачевское «Жди и помни меня», я слушала музыку и позволяла Антошке целовать мое тело.

Мне не было противно, но я не скажу, что с первого же момента испытала бурю эмоций, хотя мне нравилось медленно погружаться в опьяняющее чувство сладкого полета, которым судьба не так уж часто баловала меня.

«Милый, нежный мальчик, мне так легко с тобой. Так славно», — думала я и плыла в рассеянные по воздуху желтые и красные пятна осенних крон.

Я закрыла глаза. Мне очень хотелось просто забыться, отдохнуть от потрясений, сменяющих друг друга в моей бестолковой жизни. Антошка, осмелевший с моего молчаливого согласия, стал торопливо расстегивать рубашку у меня на груди. Он был неловок и суетлив, но это скорей от неопытности, чем от эгоистичного желания побыстрей получить удовлетворение.