Ульяна Соболева - Лабиринт

— Макс, я прилетел уже, в машине еду сейчас к пункту назначения. Как у тебя там?

— Здарова, Граф. Да вот, подъезжаю к обители зла и порока…

— А что, ты еще и в других местах бываешь?

— Не завидуй так громко, братец. В следующий раз вместе поедем. Сам-то как?

— По идее, на подъезде уже, если не подохну среди этого песка. Завтра вернусь…

— Вот и обмоем это дело, сто лет не виделись. Глядишь, и скучать скоро начну.

— Обмоем, конечно. Есть повод. До связи, Макс…

Прошло три года, но мы ни разу не вспоминали тот день. Говорили о делах, мелочах, отце — о чем и о ком угодно, но только не о Лене. Ни слова, ни намека. Словно построили стену, которая разделила жизнь на до и после. И оба тщательно следили за тем, чтобы она не дала ни одной трещины. Слишком больно. И будет так же. И через год, и через десять. Есть боль, которая походит на неизлечимую болезнь — с ней уживаешься, сосуществуешь, и со временем она становится твоей частью. Ты привыкаешь к ней и знаешь, что ваш союз, словно скрепленный данной самому себе клятвой, продлится до самой смерти.

Большой роскошный особняк появился настолько неожиданно, что казался каким-то нереальным посреди этой пустыни, которая не давала шанса ничему живому. Как оазис. Только и это было иллюзией. Потому что дом стоял здесь для того, чтобы сеять смерть — именно там я должен заключить сделку насчет регулярных поставок оружия. Люди будут убивать, они будут стрелять друг другу в затылки и спины, пока будут существовать, и на этом всегда кто-то будет зарабатывать. Я давно избавился от иллюзий, выбросив их остатки в выгребную яму — ту самую, где гниет наша вера во что-то хорошее. Источая зловонный запах, отказываясь умирать, время от времени поднимая голову, но яма настолько глубокая, что тот, кто наверху, никогда этого не увидит. Потому что не хочет, отказывается, отворачивается, выстраивая вокруг себя стены из равнодушия и жестокости.

Я знал, что законы общества не меняются — оставалось лишь урвать от них то, на что хватит сил. Главное — делать это с умом и самым выгодным расчетом. Черный рынок оружия мы отбросили сразу — слишком большие риски, слишком сомнительный контингент и слишком много грязи. Да и уровень нас интересовал абсолютно другой. Двинуть стволы и прочий арсенал дальше, по завышеным ценам — не наша забота. Мы разработали схему, мы через свои каналы организовали полулегальные перевозки — и теперь оставалось собрать сливки и получить свою долю от навара.

Я понимал, с кем буду иметь дело. Анзур — подлая и хитрая тварь, но он мог обеспечить нам постоянный стабильный поток, и он был платежеспособен. Мы, в свою очередь, нужны ему, потому что его интересовали большие объемы, которые можно было бы переправлять через границу. И пока это взаимная необходимость друг в друге существовала — ни одному из нас не было резона ее прерывать.

Нас встретили его прихвостни и пригласили войти в дом. Мощный поток разгоряченного воздуха поднял столп пыли и пришлось зажмуриться, чтобы защитить глаза от песка, который все равно пробирался сквозь ресницы, оседая скрипучим осадком на зубах.

Закрыв за нами дверь, люди Анзура провели нас в гостиную — вычурную, вульгарно обставленную в попытке продемонстрировать богатства своего владельца. Наконец-то удалось вздохнуть, набирая в легкие прохладный воздух.

— Ну здравствуй, Андей, здравствуй, дорогой гость…

Анзур подошел со спины и, обойдя меня, раскрыл руки, приглашая в объятия. Смотрит в глаза и ждет, как я поступлю. Проверяет… не боюсь ли… не опасаюсь ли… что он, сомкнув руки, засадит мне нож между лопаток.

Я сделал ответный жест и в этот момент наши люди по обе стороны вскинули оружие, направляя друг на друга — жест, отработанный до автоматизма. В такие моменты каждая секунда может оказаться решающей. К дулу, которое направлено тебе в лоб, нельзя привыкнуть, и даже если лицо остается невозмутимым, тело становится как будто каменным, чтобы не сделать ни одного лишнего движения.

— Спокойно, — я поднял руку вверх и, не оборачиваясь назад, продолжил, — мы дела цивилизованно будем решать, не так ли, Анзур?

Смотрим друг другу в глаза и понимаем, что в них можно увидеть что угодно, кроме доверия. Каждый рискует, каждый ждет подвоха и готов, не думая, прикончить второго прямо на месте.

— Конечно-конечно, разве может быть по-другому, — темные глаза забегали, сфокусировать взгляд сразу же ему не удалось, что говорило о волнении и страхе, — мы же партнеры… Андрей…

Скользкая и хитрая мразь, намекает, что мы друг другу нужны. И в этом он прав. Конечно же, найти другого такого Анзура возможно, только мы и так убили много времени на то, чтобы провернуть всю эту схему. Все сделки будут оформлены официально и под прикрытием государственных чинов. Это избавит нас проблем с таможней, а менты с обеих сторон заранее прикормлены. Анзур, как и я, выступал посредником, потому что ни продавец, ни покупатель светить свои личности никогда не стали бы. Но со временем я планировал действовать напрямую, а до этого мне был нужен этот сученыш.

— Партнерами мы станем, когда ты выполнишь свою часть сделки. Время — деньги, Анзур, ты же не любишь, когда они текут мимо твоего кармана?

— Куда ты так торопишься, дорогой? Мы же обо всем договорились уже… Отдохни с дороги, пообедаем, чая горячего попьем. Ты знаешь, что это лучший способ пережить жару?

Я понимал, что он пытается окутать меня словами, словно паутиной, чтобы рассеять внимание. Намекая на восточное гостеприимство и давая понять, что мой отказ он воспримет как личную обиду. Только все это — дешевые трюки, и у меня не так много времени, чтобы понять, что за этим стоит.

— От чая не откажусь, а насчет обеда — в другой раз. Это же не последняя наша встреча.

Мы дали знак своим людям, чтобы оставили нас наедине, и через несколько минут нам принесли напиток и сладости. Анзур, развалившись в кресле, сканировал меня взглядом, который в определенный момент метнулся на того, кто принес поднос с чаем. Он потянулся рукой к одной из чашек и я порывистым движением опередил его и взял в руки именно ту, которую выбрал он. Заметил, как он судорожно сглотнул, это было видно по движению его кадыка.

— Ну что, Анзур, за начало нашего дела. Обычно такие дела скрепляют напитками покрепче, но традиции твоего дома я уважаю, поэтому чай… значит чай. — Поднес чашку к губам и отпив маленький глоток, обратился к ублюдку. — Перехотелось пить, Анзур? Или чай тебе больше не помогает бороться с жарой?

Он побледнел и трясущимися пальцами взял в руки чашку. Я подянлся из кресла и резко выбил ее из его рук — чашка отлетела в сторону, оставляя на мягком ковре большое пятно.

— Тебе рано подыхать, мразь. Я теперь сам решу, сколько тебе жить.

За доли секунды увидел в его руках нож, которым он замахнулся, чтобы нанести удар. Я перехватил его руку за запьястье, сжав со всей силы и выкручивая, пока он не разжал пальцы. Нож упал на пол, и я ногой отбросил его подальше. Ударил Анзура кулаком в живот, а когда он согнулся, вцепился руками в волосы и заехал коленом по лицу. Из носа хлынула кровь, и он взвыл:

— Тварь, бл… Русский ублюдок…

Я нанес еще один удар и увидел, как в комнату вломились вооруженные парни. Обхватив сзади его шею локтем и приставив к виску пистолет, прошипел:

— Ты думаешь, узкоглазые ублюдки лучше? Сейчас поставишь необходимые подписи, урод… — сжал шею сильнее, перекрывая ему кислород, и когда он начал дергаться, немного ослабил захват, — и твой процент уменьшится вдвое. Все понял? Не слышу?

Он, откашливаясь, прохрипел:

— Да, отпусти только. Не убивай…

Я, посмотрев на вооруженных до зубов головорезов, которые были похожи на голодных псов на привязи, ждущих команду "фас" — нерастарченная жестокость полыхала в глазах особым блеском — рявкнул:

— Один неверный шаг, и будете своего хозяина по частям собирать.

Они опустили оружие, только по их напряженным лицам было понятно, каждый ждет удобного момента, чтобы разрядить обойму.

Я, потащив Анзура к выходу, оглядвался по сторонам — выстрел мог раздаться с любой стороны — я понимал, что нас держат на прицеле.

— Тебя убьют и без меня. Те, кто поручил дело такой суке, как ты…

Я, прикрывая свое тело этим ублюдком, дошел до машины и, втолкнув его внутрь, дал знак своим парням, что мы уезжаем. Пока Анзур у нас — никто из его шакалов не осмелиться стрелять.

Мне нужно было добраться до самолета, а когда окажусь дома, распланировать, как строить дела дальше. Главное — что первая партия в пути.

Домой я долетел, только встретила меня группа ФСБ, прямо в аэропорту. Заковав руки в наручники и, не объяснив ни слова, потащили в сторону воронка под вспышки фотокамер и крики журналистов, которые, словно стая стервятников, слетелась на очередную сенсацию…

Я беспомощно озиралась по сторонам, грохот музыки заставлял вибрировать барабанные перепонки, и мне казалось, я нахожусь в каком-то муравейнике, где снует туда-сюда конвульсивно дергающаяся публика. Вокруг мигают красные лампочки и кровавый дизайн заведения режет глаза своей яркостью с претензией на готичность. Внутри волнами нарастало беспокойство, и я то и дело пыталась дозвониться до Карины, но тщетно. Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Продираясь сквозь потные тела и стараясь сбросить руки, хватающие за волосы, за плечи, нажимала и нажимала клавишу вызова. Ну давай. Давай. Отвечай.

Я же знала, что она может вытворить нечто подобное. Знала и не уследила. Где мне теперь искать ее? Куда она увязалась за этим проклятым патлатым Берном, чтоб он сгорел на сцене при очередном пиротехническом трюке со своей дешевенькой, разукрашенной электрогитарой. Бездарщина, возомнившая себя Куртом Кобейном. Самое паршивое, что я не могла позвать никого из наших, позвонить охране, Андрею. Никому. Потому что обещала присматривать за ней, не пускать никуда. Я взяла на себя ответственность перед братом, и он верил мне. Да и ее подставить… Андрей и так всегда слишком нервничает из-за этих сложных отношений с дочерью, а вернее, из-за их полного отсутствия. Изо дня в день я наблюдала одно и тоже — ее отчуждение и его неловкие попытки исправить непоправимое. Общая боль, разделенная между взрослым и ребенком, а точнее разделившая их пропастью длиною в невозвратимое и утраченное. Маленькая дрянь, когда я ее найду, то не знаю, что с ней сделаю… Господи. Ничего я с ней не сделаю, посмотрю в глаза ее мертвые и захлебнусь той бездной ужаса, которая прячется под показной веселостью. Все эти вечеринки, постоянный протест отцу — ее метод справиться с болью. Молчаливый крик о помощи, а помочь никто не может. Только она сама. И у меня опускаются руки, когда я думаю о том, с чем Карина живет, и какие кошмары терзают ее по ночам. Ведь я сама до сих пор засыпаю лишь под утро. Она часто приходит ко мне, ныряет под одеяло, и мы не спим вместе. Никто не спрашивает друг у друга, каких демонов мы видим, но они, однозначно, очень похожи. С той разницей, что я их только видела, а она побывала в их пасти. Иногда смотрим друг другу в глаза и снова молча отворачиваемся, вглядываться в темноту и ожидая рассвета, чтобы наконец-то заснуть.