Ульяна Соболева - Лабиринт

— Ясно. Не переживай — уже ухожу.

Когда за ней дверь захлопнулась, я вздрогнул. Потом подождал, пока не увидел ее на улице — босую, в моей рубашке поверх разорванного платья, туфли в руках держит. Захотелось вниз через ступеньку, схватить в охапку — и до хруста сдавить. Нахрен все послать. Не пустить никуда. Потому что МОЯ. Я же это кожей чувствую. Она МОЯ.

Но с места не сдвинулся, подождал, пока в машину села, ухмыльнулся, увидев, как за ней следом джип двинулся со знакомыми номерами. Значит, сопровождают. Несколько секунд смотрел в никуда, чувствуя, как внутри рычание клокочет, чашку в стену запустил. Пошел в гостинную, к бару. Открыл виски и залпом, большими глотками, пока дыхание не перехватило. Отдышался, и снова к бутылке. Понес с собой на кухню, сел на пол у окна, закуривая и глядя, как кофейная жижа стекает по обоям.

Ничего тебе, бл**ь, не ясно. Ничего, мать твою. Дура мелкая. Я теперь сдохну без тебя.

Андрей

Когда я приехал домой, уже наступил рассвет. Скоро проснется Карина, и я не хотел, чтобы она видела меня в таком состоянии. Я готов был взорвать весь мир, а особенно тех двоих. За то, что вляпались во все это, за то, что могли подохнуть там, как скот, за то, что… один оказался беспринципным мерзавцем, а другая — наивной дурой, которой потом придется собирать себя по частям. Да, все оказалось правдой. Мне сообщили о том, что Дарина у Максима в доме. Первым порывом было приехать прямо туда и разнести там все в хлам, вывести ее оттуда, как провинившегося ребенка, но потом решил, что нет. Я подожду. В глаза хочу посмотреть, увидеть, что в них теперь… Да и унижать всех нас, становясь свидетелем их взрослых игр, не собирался.

Я поднялся в кабинет и уселся в кресло. Взглядом скользнул по поверхности стола, останавливаясь на том месте, где раньше стояла фото Лены. Пусто… и не только здесь. Резко отвернулся и налил в стакан виски, осушив бокал одним глотком. За дочерью я установил железный контроль. Телефон отслеживался, звонки тоже, все передвижения фиксировались. Я не мог больше рисковать, особенно после истории с той мразью, которая пыталась подсунуть ей наркотики. Сукиному сыну, видимо, надоела жизнь или захотелось острых ощущений — он их получил. Говорят, обычно все видят свет в конце тоннеля, а тут не знаю. Наркоманский мозг может выдать картинку и покреативнее. Но об этом уже никто не узнает. Его мать так и не узнает, куда делся ее ублюдочный отпрыск, а из ее шкафа наконец-то перестали пропадать деньги.

Дождавшись, когда машина с Кариной и водителем уедет, я спустился в гостиную, продолжая хлестать виски. Только я не чувствовал ни его вкуса, ни привычной горечи, голова оставалась все такой же ясной, потушить эмоции не удавалось, как и послать к дьяволу все мысли и заглушить слова Ахмеда, которые как заведенная шарманка звучали в голове, меняя свою тональность.

Русый доложил, что Дарина вышла из дома, в котором живет Макс и села в такси, они ее ведут.

— Вот бл***, все же правда… Теперь уже точно… — если до сих пор была хоть какая-то надежда на то, что все это — больная фантазия Ахмеда, то сейчас она разлетелась вдребезги.

Я мерил комнату шагами, сжимая руки в кулаки и время от времени выходя во двор. Говорят, ждать тяжело. Мне же было сложно не ждать, а дождаться. Дождаться, чтобы посмотреть в ее глаза и увидеть там… не знаю, что. Только явно не то, что мне бы хотелось.

В ворота въехала машина, я точно знал, кто из нее сейчас выйдет, но я не думал, что увижу, бл***, такое. Моя сестра, в разорванном платье, на которое наброшена мятая мужская рубашка. Босая, с растрепанными волосами и черными потеками туши на щеках. Она выглядела, как… черт, никогда не думал, что смогу так о ней сказать. Но присмотревшись, заметил совсем иное. То, что отозвалось резкой болью в груди, падая каменной глыбой на сердце и подкатывая к горлу колючим колтуном. Она шла так, словно ничего и никого не видела, в глазах — стеклянный блеск, они пустые и холодные, только слезы, бежавшие по щекам, напоминали о том, что передо мной человек, а не восковая кукла.

В горле першило, а сердце затрепыхалось от ужасной тревоги.

— Что он с тобой сделал?

Она посмотрела на меня невидящим взглядом, медленно закрывая и открывая глаза, и молчала, продолжая плакать. В ее взгляде — отчаяние, так наверное смотрят люди, которые потеряли то, ради чего хотелось жить. Я схватил ее за плечи и сильно встряхнул:

— ЧТО ОН С ТОБОЙ СДЕЛАЛ? Я ЖЕ ПРЯМО СЕЙЧАС ПОЕДУ И УРОЮ ЕГО НАХРЕН…

Эти слова вывели ее из ступора. Мне показалось, Дарина даже встрепенулась, стена отстраненности дала первую трещину. Она посмотрела на меня, и я увидел на дне ее глаз страх. Страх, бл***. Она за него испугалась. За него, не за себя.

— Андрей… я прошу… не надо… не надо ничего… со мной все в порядке…

Я еще сильнее впился пальцами в ее плечи и увидел, как она скривилась. Так, словно каждое прикосновение к коже причиняет боль. Только я не мог остановиться. Раньше надо было думать.

— Что значит в порядке? В порядке… Приезжать домой в разорванном платье — это по-твоему нормально? Пойдем в дом, нефиг тут зрителей радовать…

Она мотнула головой и с горечью произнесла:

— Да плевать мне на всех… плевать… на все плевать теперь…

— Зато мне не плевать. Хоть у кого-то мозги на месте остались. Хотя я уже и сам начал в этом сомневаться. Сколько это все длится?

— Какая разница, Андрей? Что это изменит?

— Да, ты права, ничего. Просто интересно стало, давно ли вы оба меня за идиота держите, зажимаясь по углам, как подростки?

Меньше всего мне хотелось дожить до того момента, когда бы я разговаривал с ней вот так. Умом понимал, что все взрослые люди, что каждый сам решает, как ему жить, но страх за нее, желание оградить от боли и разочарования диктовали свои правила. Потому что я знал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Ничего, кроме разбитого сердца, слез в подушку, сломанной судьбы и расколовшейся на части семьи.

Дарина смотрела мне в глаза, бледная, замученная, истерзанная, отвечая на мои выпады, словно принимая удар за них двоих.

— Ничего не было… до этой ночи… Он не хотел, отталкивал… Это все я… я хотела… я, понимаешь?

Дьявол. Я не хочу этого слышать. Не хочу, мать вашу. Что угодно, только не это. Соблазнил… обманул… совратил — но не вот это ее "Я сама." От этих слов я разъярился еще больше. Ладно она — наивная дурочка, которые так часто увлекаются плохими парнями, но Макс. Он чем думал? Понятно, чем…

— Хреново не хотел, значит. Боже мой, Дарина, что ты творишь? Ты вообще понимаешь, что ты делаешь? Защищаешь… Защищаешь того, кто тебя просто использует.

Я знал, что это больно. Как удар наотмашь. Правдой… жестокой и острой. Да, она знала. Потому что будь по-иному — она не ехала бы сюда на такси, одна, в разорванной одежде и такой же потрепанной душой. Он просто выпроводил, дал уйти, получив то, что нужно. Наплевав на все… Никаких тормозов. Собственное эго потребовало очередной жертвы, и гори все синим пламенем. Дарина опустила голову, упираясь лбом в мое плечо и, всхлипнув, прошептала:

— Андрей, мне плохо, я так устала… Мне очень плохо сейчас…

В ее голосе — столько боли, что я не знал, чего во мне больше — желания ее пожалеть или выдрать сердце Максу. И на нее злился, что дура такая, что повелась на мишуру эту яркую, поверила в чувства, которых быть не может, но вот это ее "мне очень плохо" просто взорвало меня изнутри. Это на самом деле чертовски сложно — раскрыть перед кем-то свою слабость. Показать свою беспомощность. Никакой брони, делай что хочешь. Решай. Хочешь добить — добей, хочешь — выброси, хочешь — забери. Это доверие. В чистом виде.

— Конечно, плохо. Ничего хорошего и быть не могло. Как ты могла быть такой слепой? Не нужна ты ему, и никогда не будешь нужна… Вот и все… — обнял ее крепко, почувствовав облегченный вздох, пока мы приближались к порогу дома.

— Люблю его, понимаешь? Как дура люблю… Никого больше не хочу, Андрей… Жить не хочу…

Как же тяжело… не от своей боли, от ее. Понимал все, помнил, каково оно — резаться осколками мечты, которую только что держал в руках. Они впиваются в кожу остротой потерянного счастья, которое продолжает сверкать всеми цветами радуги. Оно все такое же — в каждом воспоминании, в ощущениях, которые еще помнит наше тело, даже эмоциях, которые вызывают улыбку. До того момента, пока луч света, проходя сквозь их призму, не превращается во мрак.

— Дарина, я понимаю все. Только пройдет это… пройдет… Иногда нам хочется умереть, но наши планы мало кого интересуют. И мы вынуждены жить дальше… Ты слишком сильная для того, чтобы сдаваться… Просто нужно время, чтобы это понять…

— Да, Андрей… я справлюсь. Не переживай… И не держи зла… Случилось так, никто не застрахован. Я забуду… да… уеду… просто нужно время…

Она произносила эти слова, но мыслями была уже не со мной. Ей нужно дать побыть одной. Любое присутствие сейчас обременяет. Оно вынуждает "держать лицо" в то время, когда хочется углубиться в свое горе. А без этого никак, нужно захлебнуться в нем — только после этого, почувствовав, что умираешь, захочется сделать глоток воздуха. И это и будет первым шагом…

Я провел ее в комнату, подождав, пока она примет душ и уляжется в постель. Дарина смотрела в потолок, не моргая, а у меня сердце разрывалось от того, какой бледной и несчастной она выглядела. Как тело без души, пустая оболочка, которой чужды любые чувства, потому что все вытеснила собой боль. Я не мог здесь больше находится, не хотел, чтобы она увидела, как темнеют от бешенства мои глаза, потому что поняла бы все по одному взгляду… Поняла бы, куда я сейчас поеду…

Я позвонил Фаине и попросил ее приехать, присмотреть за Дариной. На душе было неспокойно — кто знает, какие мысли могут придти ей в голову. Мне нужно было, чтобы рядом постоянно кто-то находился. Как страховка, гарантия того, что сестра не наделает глупостей. Фая сразу поняла, что сейчас не время для разговоров, и молча направилась в комнату Дарины. Едва дождавшись этого момента, я схватил ключи от машины и, выжав из нее максимум, погнал к Максу.