Она вниз посмотрела и нервно сглотнула. Ее глаза широко распахнулись, и с губ сорвался судорожный вздох. Да, девочка, я большой.

Мгновенно смутилась и посмотрела мне в глаза. Усмехнулся уголком рта, чуть прищурившись. Этот румянец на щеках и лихорадочный блеск в глазах. А меня уже ломит от бешеного желания прижать ее к кафелю и войти в нее. Вот в такую испуганную, мокрую, в моей футболке на голое тело. Почувствовать снова, как тесно обхватывает меня изнутри, очень тесно, усиливая чувствительность в тысячи раз.

Шаг назад сделала.

— Страшно?

Ничего не ответила, шагнула ко мне обратно, в глаза смотрит, и губы слегка подрагивают. Я провел ладонью по ее мокрым волосам, зарываясь в них пальцами, привлекая ее к себе за затылок. Опустил взгляд к тонкой шее и нахмурился, увидев несколько синяков, провел пальцами по нежной коже, спускаясь к ключицам.

— Больно? — очень хрипло, потому что меня лихорадит, когда прикасаюсь к ней, ломает, скручивает изнутри.

— Где? — переспросила она.

— Везде, — опуская ладонь ниже, к ее груди под мокрой футболкой, поглаживая упругую округлость, а хочется сильно сжать, чтоб застонала. До синяков, до отметин. Автографами и подписями. Чтоб самому знать — МОЯ. Понимал, что ночью мог быть еще не в себе и мог срываться, хотя и старался себя контролировать, даже когда казалось, что мое терпение лопается по швам и трещит у меня в мозгах, воет, орет от бешеного желания врываться в нее, как сумасшедший. Но, видно, все же плохо контролировал, если следы на ней оставил.

Я бы руки себе отгрыз за каждый из них.

— Нет, — так же тихо ответила и провела пальцами по моим ресницам, по скулам и по губам. Изучая. И под ее прикосновниями — огонь. Меня снова трясти начинает. От голода. Как подростка.

Стиснул челюсти, давая к себе прикасаться. А она гладит мою шею, плечи. Смело провела по груди, взглядом за пальцами следит с каким-то диким восторгом, и я, мать вашу, боюсь вздох сделать, чтобы не спугнуть.

Спустилась ладонями вниз к моему животу, посмотрела мне в глаза — взгляд потемнел. Никогда не мог определить цвет ее глаз. То светло-голубой, то серый, то зеленью отдает, а сейчас сизый и густой, влажный, как небо перед грозой. Вода на нее продолжает брызгать, и нас окутывает клубами пара. Жарко… над ее верхней губой, пухлой и чуть вздернутой, капельки выступили и мне скулы свело от желания слизать их.

— Горячо?

— Очень, — я вижу, как снова начинают пылать ее щеки, а пальцы исследуют мой пресс, бедра и снова скользят вверх к груди, ладонями по соскам, к шее и волосам. Зарываясь в них, ероша. Уже смелее и настойчивее, и снова вниз. Я каменею под ее ласками. И она вряд ли понимает, что творит со мной. А я, как граната с вырваной чекой — рванет, если пошевелиться. Разнесет мозги к чертовой матери.

— Я про воду, — севшим голосом, сглатывая слюну.

Дарина смотрит мне в глаза, спускаясь ладонями еще ниже, касаясь полоски волос внизу живота.

— А я про себя, — замерла.

— Где горячо? — перехватил руку за запястье.

— Внутри… — и сама член обхватила ладонью.

Выдохнул со свистом и резко прижал ее к мокрому кафелю, опираясь на него руками. Она не шевелит пальцами, а мне кажется, если пошевелит — я кончу. Все тело свело, как судорогой, и по вискам пот катится.

Взял ее за другую руку, жадно целуя ладонь, каждый пальчик.

— Покажи мне, где горячо, — ее губы в миллиметре от моих, и я чувствую, что мне нечем дышать и как саднит в груди. Как появляется невыносимая боль от адского возбуждения и жажда. В горле сухо, а грудную клетку ломит от бешеного сердцебиения.

— Я хочу тебя…

Охренеть, девочка, ты что творишь со мной? Голос такой жалобный, и провела по члену, сжимая ладонь, а я содрогнулся от ласки, сжимая челюсти до хруста.

— Чего ты хочешь? — губами по ее скуле, по шее, дразня указательным пальцем сосок. До взрыва секундная стрелка тикает, меняет неоновые цифры терпения.

— Пальцы твои хочу, — слишком смело, глядя в глаза, и меня уносит, нахрен. Сама не понимает, что творит со мной, маленькая ведьма. Они это, видно, впитывают с рождения. Соблазняет так едко, так нагло и открыто. А как я хочу тебя пальцами, языком, членом. Все хочу. Долго и глубоко. Больно и жестко. Чтоб охрипла. Чтоб это "хочу" искусанными губами повторяла беспрерывно двадцать пять часов в сутки, вместе с моим именем.

— Хочешь? — шепнул на ухо, зажимая мочку зубами. — Сильно хочешь?

— Даааа…

Скользнул рукой под мокрую футболку, между стройных ног, и рывком вошел в нее пальцами. Охнула, цепляясь за мою шею, взгляд поплыл, запрокинула голову и тут же сжалась вокруг них. Сильно. Сотрясаясь всем телом. Оседает со стоном, а я держу и с ума схожу. Бляяя**ь. Так не бывает. Я почти не прикасался. Слишком чувствительная, или я нихрена вообще в женщинах не понимаю.

Все… К черту контроль. Приподнял под ягодицы вверх и резко вошел, тут же накрывая губами ее рот, переплетая язык с ее языком, не давая дышать. Как же там тесно. Так тесно, что меня вот-вот разорвет внутри нее. Она замерла, и я вместе с ней, давая привыкнуть к себе, ломая сопротивление ее плоти легким раскачиванием, целуя губы, шею, ключицы, опускаясь к груди, чтобы дразнить острые соски языком и слышать ее легкие стоны, чувствовать, как расслабляется, как отвечает, выгибаясь навстречу, подставляя грудь под мои губы. Сдираю, нахрен, с нее футболку и прижимаюсь всем телом. Чувствовать всю. Кожа к коже.

Первым толчком глубже, под легкие спазмы ее наслаждения, и она стонет мне в губы, впиватся в мои волосы. Срываюсь, двигаясь в ней быстрее. Всматриваясь в ее лицо, готовый, да, бл***ь, готовый остановиться, если там отразится хотя бы малейшая тень боли. Глаза закатывает, кусает губы. Не кусай, маленькая, дай я. И снова жадно терзать ее рот. Голод адский. Никогда такого не чувствовал. Мне одновременно и жестко ее драть хочется, и любить осторожно, улавливая малейший оттенок любой эмоции. Просунул руку между нами, отыскивая клитор, сильно нажимая, растирая, сатанея от того, как там горячо и мокро, одновременно лаская ртом ее грудь.

Дарина ртом воздух хватает, вытягиваясь, выгибая спину, запрокидывая голову, и я застонал сам, чувствуя, как она меня сильно сжала изнутри. Ее глаза широко распахнулись, как на грани паники и истерики. Не понимает, что с ней… а я ее оргазм чувствую. Ее накрывает, а она сопротивляется.

— Кричи… давай, маленькая, отпусти это… Кричи, — и она кончает, царапая мою шею с низким криком. С рыданием. Даааа. Вот так. Громче. От ее оргазма все планки сносит, я его пожираю с ее лица диким взглядом. Инъекция чистого кайфа. Новая доза сильнее всех предыдущих. Я на крючке. До мяса и до костей.

И больше не сдерживаюсь, долблюсь в нее, как одержимый, под спазмы, под рваное дыхание, кусая соски, сжимая ягодицы, насаживая ее на себя и врываясь в ее тело все быстрее. Слышу собственное рычание и как раздирает на части адским наслаждением, оно разносится по венам.

Прислонился лбом к кафелю, все еще сжимая Дарину за бедра, вздрагивая в ней. Отдышался, целуя ее шею, дрожащие губы. Посмотрел в раскрасневшееся лицо. А потом сказал, глядя в пьяные глаза:

— Я женюсь… через неделю, мелкая.

И задохнулся от боли, вспыхнувшей в затуманенном взгляде. Почувствовал себя мразью, реальность вернулась в воспаленный мозг. Разжимаю объятия, опуская ее на пол.

Смотрит мне в глаза, все еще тяжело дыша. Боль ощутима на физическом уровне, перетекает в меня и наполняет ненавистью к себе и к тому, что позволил себе сделать ей больно… И я знал, что так будет.

— Раньше не сказал. Не до этого было.

Кивнула, обхватила себя руками. Инстинктивно прячется от ударов, а я не ее бью, а себя. Она просто не понимает этого.

— Ничего бы не изменилось, — ответила наконец, — даже если бы сказал раньше. Я не жалею.

— Возможно.

В полной тишине выхожу из-под душа, вытираясь полотенцем. Иду в комнату и на автомате натягиваю одежду, потом на кухню. Чайник поставил и в окно смотрю — там солнце светит, а через секунду за тучи прячется. Сука лживая, как и я. Закурил, а от пальцев еще ею пахнет, и глаза закрыл. Больно. Только кайфа, как раньше, нет. Это не физика. Мне под ребрами больно. Там, куда иньекцию счастья получил. Ломка будет кости дробить очень скоро. На меньшее уже не согласен. Ни один суррогат теперь не проканает.

Слышу, как какое-то время в ванной еще течет вода. Потом шаги ее босых ног по полу. Туда-сюда. Одевается. А я мимо чашки кофе насыпал, прислушиваясь. Уйдет, скорее всего. И правильно. Пусть уходит. Мне ей дать нечего, кроме секса. У меня самого ничего нет.

Наконец зашла на кухню…

— Я рубашку твою возьму… мое платье… оно…

— Возьми, — перебил ее и залил в чашку кипяток. Все еще стоит в дверях… а мне уже херово. Настолько херово, что орать на нее хочется. Чтоб быстрее уходила. Не тянула резину и нервы.

— Ты ее любишь?

Так наивно, так по-женски. Маленькая еще верит в красивые слова и чувства. Да. Верит. Она же ребенок. Это ты взрослый подонок, который переполнен ядом цинизма. Расхохотался, так и не глядя на нее.

— Я люблю то, что она может мне предложить.

Молчит какое-то время, потом тихое…

— Ясно.

— Я отвезу тебя сам. Давай кофе попьем. — И самому смешно — оттянуть агонию, да, Зверь? Ты же только что хотел, чтоб ушла. Да, хотел. И чтоб осталась, хотел.

— Я такси вызвала. Не надо со мной няньчиться. К свадьбе готовься.

Дала сдачи. Молодец.

— Так я и готовился, пока ты не помешала.

— У Ахмеда на даче со шлюхами готовился? Брачную ночь репетировал?

— Мальчишник, — губы кривит улыбка, а внутри все переворачивается. — Жизнь намного проще, чем ты думаешь, мелкая. Секс, бабки, еда. Ничего больше. Такси твое внизу уже.